Путешествия пана Вроучека

Взоры всех вокруг были с негодованием, изумлением и гневом обращены на причудливо обряженного пленника, в котором в ту минуту и впрямь не было ни на грош величия. Бледный как мел, пан Броучек дрожал мелкой дрожью, как осиновый листок.

Тут продрался сквозь толпу коренастый длиннобородый крестьянин в полотняной рубахе и грубой соломенной шляие, с окровавленной тяжелой палицей в руке.

– К таборитам, говорите, подался этот бесстыжий после вчерашнего боя?кричал крестьянин, в котором читатель, надеюсь, узнал Вацека Бородатого из Жатеца.
– Так слушайте же: малое время перед боем пришел он гостем Янека от Колокола в кфрчму, где мы сидели, и когда поднялся меж нами опор и свара о церковных ризах, рьяно защищал облачения, а таборитов обозвал еретиками, так что я его за такое кощунство чуть было не покарал самолично палицей...

– А нам тотчас после боя сказал, что он против облачений и потому от пражан отходит,- воскликнул гейтман Хвал в величайшем возмущении.

– Не верю я, чтобы Прага могла породить такое позорище!
– отозвался из толпы новый свидетель против Броучека, Войта от Павлине.- Подло лгал он, убедив покойного Янека от Колокола, будто он пражанин урожденный и из чужих стран домой воротился. Чужак он либо бродяга безродный, хитростью проник в Прагу и в лагерь Жижки лазутчиком от Зикмунда.

– Убить негодяя!
– зашумела возмущенная толпа.

– Клянусь... клянусь... я не шпион. Ах, если бы тут был Домшик! Я чех и пражанин! Смилуйтесь! Пощадите!
– взвыл пан Броучек, упав на колени и стуча зубами.

– Так ли, этак ли - ты все равно достоин позорной смерти, трус и низкий притворщик!
– вынес суд Жижка.
– А ежели ты и вправду чех, то тем более справедливо, дабы праведный гнев твоих земляков стер тебя с лица земли, ибо живешь ты им во стыд и поношение. Еще первый раз увидя тебя, я сказал, что ты служишь более чреву своему, нежели богу; теперь же вижу, что у тебя нет никакого бога, нет у тебя ничего святого, кроме как ублажать презренную плоть, ради чего ты перед всяким готов, когда надобно, отречься от бога, правды, братьев, матери, рода и языка своего! Потому будь сметен с лица земли, которую ты осквернил и опозорил!

– Сжальтесь!
– застонал пан домовладелец, ползая на коленках. И внезапно, с решимостью отчаяния, сказал: - Ради бога.., послушайте... други... Ведь я даже не из ваш... не из вашего века... Я же родился в девятнадцатом столетии... я ваш праправнук... и только каким-то непонятным чудом очутился среди вас... в далеком прошлом!

Остолбеневший народ с минуту глядел на него в немом изумлении.

Наконец Жижка произнес:

– Ха, от страха ты даже в уме повредился! Безумна мысль, что человек далеких будущих веков может прийти к своим предкам; но даже если бы и могло случиться это неслыханное чудо - бог никогда не допустит, чтобы у нас были такие потомки!

Он резко махнул рукой над осужденным и тронул своего белого скакуна.

– Сожгите его!
– гневно добавил Хвал и поскакал вслед за Жижкой с последним отрядом.

– Сожжем его!
– закричала яростная толпа и бросилась на несчастную невинную жертву.

– Сжальтесь! Смилуйтесь!
– униженно молил пан Броучек.

– Для труса и изменника нет у нас милосердия!
– сурово сказал Вацек Бородатый.- И зря ты вымаливаешь свою ничтожную жизнь, в которой единственным богом была утроба, а святыней - полная бочка.

– Ежели так, пусть бочка и послужит ему заместо гроба,- предложил кто-то из толпы.

– Ладно сказано! Спалим его в бочке!
– толпа бурно выражала свое одобрение и...

Перо выпадает из моей руки. Отказывается дорисовать чудовищную картину. Но писательский долг велит мне довести своего героя до страшного конца его средневековых приключений и нанести завершающий мрачный мазок на верную картину прошлого, где светлые лучи перемежались не менее черными тенями.

Однако чувствительной читательнице я все же посоветую пропустить конец этой главы; ведь и уже описанные злоключения добрейшего пана Броучека не однажды, должно быть, вызвали влагу сострадания на ее ресницы. Только читателя, обладающего крепкими нервами, приглашаю я последовать за мной, дабы присутствовать при последнем скорбном акте, все время памятуя о том, что та эпоха не была столь чувствительна и щепетильна, как наш просвещенный век, в котором сотни тысяч хотя и умирают в муках на полях сражений, но зато палач встречает осужденного в перчатках. Даже в романах ужасов мы не сталкиваемся более с экзекуциями того рода, что была совершена одним и тем же способом 14 июля 1420 года в Праге над паном Броучеком, а 21 августа 1421 года - в Роуднице над дерзким реформатором Мартином Гоуской, иначе Локвисом, и его сотоварищем, священником Прокопом.

Впрочем, последующее я могу наметить лишь в нескольких главных, мрачных чертах. Пану домовладельцу эта катастрофа вспоминается - смутно, как самый страшный сон в жизни; смертельный ужас сковал его чувства, и он лишь отрывочно и неяснр воспринимал все обстоятельства страшного события.

Полумертвый, он был под крики и брань толпы доставлен на Староместскую площадь, к позорному столбу; через минуту натащили туда поленьев и соломы, юные пращники прикатили большую бочку - как в тумане услышал он, что бочку эту выкатили из "Пекла" (теперь, можно считать, пивоварня сия стала достойна своего имени),- затрещал огонь, вспыхнуло алое пламя, озарив зловеще пеструю средневековую толпу, сквозь которую пробилась горбатая безобразная старуха, чем-то размахивая и злобно выкрикивая: "Так ему! Сожгите злого колдуна! Вот я бросаю к нему в костер адскую коробочку с волшебными словами и дьявольское зелье, которым он околдовал наш дом, ставший теперь жилищем скорби. Ступай к сатане, гнусный чародей, коему ты продал свою черную душу!" Тут пан Броучек предпринял еще одно тщетное усилие, пытаясь освободиться от своих лютых палачей, которые всунули его, связанного, в бочку, - напоследок показалось ему, что в открытом окне Домшикова дома он видит печальное лицо прелестной Кунгуты, и потом его объяла тьма, застучали палицы, забивающие днище над его головой, и бочка начала медленно катиться все ближе и ближе к потрескивающему огню.

Мысль его заволокло туманом, и лишь далекой ввездой мелькнул в этом мраке образ дочки Домшика; угасающий дух устремился к ней, как к последнему лучу надежды, и из груди Броучека вырвалось хрипло и отчаянной "Куночка! Куночка!"

XIV

– Господи, что за странные звуки?
– раздался над паном Броучеком знакомый голос, и когда он поднял голову, то увидел застывшее в изумлении лицо пана Вюрфеля, склонившееся над открытой бочкой.

– Святые угодники, да это пан домовладелец!
– трактирщик просто обомлел, даже всплеснул руками.Господи спаси и помилуй, как они изволили попасть в бочку? (Пан Вюрфель иногда употребляет старомодную почтительную форму обращения.) Пан Броучек ничего не ответил, лишь удивленно смотрел на него, как бы не в силах припомнить, где он и что с ним происходит.

– Не угодно ли им будет все же вылезти, ведь там много грязи,подбадривал его сердобольный Вюрфель.

Но пан Броучек поначалу лишь осторожно высунул голову и тревожно огляделся по сторонам. Он, правда, увидел элемент средневековья, а именно круглую романтическую башню Мигулку, но больше ни одной из тех ужасных примет давних веков, которые только что его окружали. Он обнаружил, что хотя и сидит в пустой бочке, но отнюдь не у столба перед пылающим костром на средневековой Староместской площади, окруженный грозными толпами гуситов, а в тихом дворике уютной "Викарки".

Он глубоко вздохнул, словно с груди у него свалился огромный валун, и с помощью Вюрфеля тяжело выбрался из бочки. Все тело ломило, в голове была мучительная тяжесть. Одежда его от пребывания в грязной бочке вся перепачкалась.

– Хорошенький же у них видок, хорошенький!
– с укором констатировал трактирщик.- И похоже, они подцепили чудный насморк. Дивиться нечему - всю ночь провести в мокрой бочке!

– Э, нет, насморк я подцепил в коморке и при ночевке под открытым небом на Жижкове,- недовольно проговорил пан домовладелец.

– В коморке? На Жижкове?
– с изумлением повторил трактирщик и взглянул на своего посетителя, будто сомневаясь, в уме ли он.

Но пан Броучек покамест не стал пускаться в объяснения, а принялся искать свою шляпу, которая была благополучно обнаружена на земле за бочкой, хотя и в крайне плачевном состоянии.

Вюрфель повел пана домовладельца в трактирный зал, пригласил пани Вюрфелеву, и оба дали волю чувствам, наперебой выражая изумление по поводу события столь необычайного. Под конец трактирщик высказал предположение, о котором я уже упоминал во второй главе. Будто бы пан домовладелец ночью спутал дорогу и не вышел через прихожую на улицу, а свернул в противоположную сторону, к лестнице; без сомнения, по странной случайности попал во дворик, а затем в старую, отслужившую свой век бочку, что с выбитым верхним днищем стоит там в углу и служит для сбора дождевой воды и для прочих подобных целей. Никак иначе произойти якобы не могло - разве что пан Броучек второй раз случайно попал на Луну и оттуда под воздействием некоей силы притяжения свалился обратно, прямо в вышеупомянутую бочку.