Путешествия в Мустанг и Бутан

Делают эти занавески из прочной шерстяной ткани и подтягивают кверху на верёвочках. Красные, синие или ярко-белые наличники придают домам праздничный вид.

Дверь оказалась запертой на ключ. Ничего удивительного: у «очень важного человека», по-видимому, немало добра. Довольно долго мы стучали кулаками, прежде чем откуда-то сверху появилась старуха с громадным ключом. Звякнул массивный замок, и мы вошли. Правда, прежде я убедился, что здоровенный пёс, зашедшийся от хриплого лая, как следует привязан.

Мы оказались в маленьком дворике-колодце, куда выходили крытые галереи. Узкая и крутая лестница из каменных ступеней вела на второй этаж. Новая дверь, уже не такая толстая, открылась без ключа. Просторную комнату слабо освещали лучи солнца, проникавшие через отверстие в потолке. Стены почернели от копоти; начищенные медные котелки блестели на грубо сколоченной подставке. В центре комнаты был квадратный очаг, обнесённый массивными деревянными балками.

К очагу со всех сторон примыкали покрытые ковром матрацы. Они были разной высоты, так что шесть человек могли разместиться на них сообразно со своим рангом и общественным положением. В самой низкой части «софы» молодая женщина кормила грудью ребёнка. На почётном месте восседал Тсеван Ринцинг.

Это был мужчина редкой красоты: слегка раскосые глаза, нос прямой и тонкий, густые, гладко зачёсанные волосы. В Европе он вполне сошёл бы за хорошо загорелого киногероя. На Ринцинге была изящная тёмно-голубая чуба, из-под которой выглядывала белоснежная шёлковая рубашка, застёгнутая у ворота золотой пуговкой.

Манеры его были под стать внешности — учтивые и предупредительные. Он тотчас распорядился подать нам чай с молоком, но без соли. Женщина, кормившая ребёнка, поднялась и вышла; я принял её вначале за служанку, но, оказалось, что это жена хозяина, три недели назад принёсшая счастливому отцу седьмого ребёнка. В углу мальчик лет шести прилежно делал уроки под присмотром старого монаха. Острой деревянной палочкой он переписывал в чистую тетрадь буквы, пыхтя от старания и высунув кончик языка.

Тсеван Ринцинг явно гордился детьми. Разговор быстро перешёл от погодных впечатлений к цели нашего пребывания в Ло. Потом хозяин спросил, нет ли у меня с собой лекарства для его жены и малыша. У мадам Ринцинг (мне следовало бы сказать — «у принцессы», поскольку она была одной из четырёх дочерей короля) было на сей раз мало молока, и ребёночек выглядел хилым. Все, включая мать, полагали, что он умрёт. Хозяйка без всякого стеснения показала мне грудь, но, увы, я не мог ей ничем помочь.

Проявив свою полную медицинскую несостоятельность, я завёл речь об истории королевства Ло. Но после первого же вопроса Тсеван Ринцинг закрыл ладонью рот, как бы давая обет хранить молчание. При этом я заметил у него на руке массивное кольцо из зелёного нефрита, надетое почему-то на большой палец. Оно было шириной больше двух сантиметров и мешало двигать пальцем. Как и спущенные рукава чубы, это было знаком аристократизма — того, что руки не нужны для работы. Моё тоненькое золотое обручальное кольцо имело плебейский вид рядом с украшениями Тсевана. На левой руке у него красовался браслет в виде длинной золотой спирали. Эти спирали служат не только для декоративных целей, это своего рода удобная «чековая книжка» — по мере надобности от спирали отламывают кусочки, уменьшая свой личный золотой запас.

Будучи зятем короля и сыном покойного королевского министра, прославившегося своей учёностью, Тсеван Ринцинг имел всё, что только может пожелать житель страны Ло. И он сознавал свою значительность. Разговор перешёл на денежные дела. Ринцинг осведомился, не хотим ли мы продать ему кое-что из своего снаряжения. Я ответил, что не торгую вещами, но готов обменять их на книги по истории, если таковые найдутся. Глаза хозяина блеснули, и не успели мы допить крепчайший чай, как он повёл нас в личную часовню, построенную там же, на втором этаже.

Молельня производила сильное впечатление. Сложнейший резной алтарь, покрытый красной краской и позолотой, украшали чудесные статуэтки святых, их было не меньше дюжины; по обе стороны алтаря тянулись полки с книгами — целая библиотека! Здесь находился полный ганджур в ста восьми томах. Но меня куда больше заинтересовали небольшие книжки, под тяжестью которых сгибались полки.

Тсеван Ринцинг, однако, не спешил допускать нас к своим богатствам. Любезным жестом он указал на рисованные свитки, развешанные по стенам против окна. Мой взгляд равнодушно скользнул по ним: рисунки были явной подделкой «под старину». Я заявил хозяину, что не собираюсь их покупать, но на всякий случай осведомился о стоимости. Тсеван Ринцинг, не задумываясь, назвал несусветную цену — раза в два дороже, чем такие вещи стоят у европейских антикваров. О книгах не было произнесено ни слова… Забегая вперёд, скажу — это был первый и последний случай в Ло, когда мне торговали вещь, связанную с религией.

Тсеван Ринцинг с гордостью продемонстрировал пол в часовне— тот был гладкий и напоминал современный цементный пол. Хозяин долго объяснял, как его покойный отец привёз из Лхасы рецепт, по которому, смешав пять сортов глины из разных районов Мустанга, изготовили такой пол — ровный и прочный.

Потом мы перешли в укромную комнатку на последнем этаже, то был личный кабинет Тсевана, где он хранил самые дорогие сокровища. По всей стене громоздились на подушках массивные деревянные ларцы, одни крашеные, другие обтянутые кожей. Я словно попал в пещеру Али-Бабы!

В углу стояли два длинных мушкета с вилообразными штыками и изящный лук со стрелами — явно боевое, а не спортивное оружие. Формой он напоминал фигурную скобку, такие луки можно видеть на картинках, изображающих воинов Чингисхана. Я полюбопытствовал, откуда он. Тсеван охотно ответил, что пользуется луком ежегодно на стрелковых состязаниях, устраиваемых 14, 15 и 16-го числа седьмого месяца по тибетскому календарю.

Повосторгавшись диковинами, я попросил Тсевана показать мне остальные сокровища. Хозяин не без удовольствия достал плоский ключ и со звоном стал поворачивать замки в ларцах. В одном лежали книги и три узорчатые серебряные ручки с перьями. В другом среди шёлковых отрезов покоилось полдюжины серебряных кинжалов, рукоятки которых были украшены религиозными символами. Большой сундук оказался битком набит праздничными одеждами жены, и хозяин обещал, что она их наденет, если я её сфотографирую. В углу стояли длинные мечи. Наконец, из самого тяжёлого сундучка Тсеван извлёк две золотые шкатулки — в них богатые тибетцы берут с собой в дорогу семейные святыни, статую ламы или какого-нибудь божества.

Да, но где предметы, относящиеся к истории страны Ло? Хозяин ответил, что не хотел касаться данной темы в присутствии жены и детей, ибо, если король узнает, что он, Тсеван, раскрыл иностранцам тайны своей страны, то будет очень разгневан. Желая ободрить словоохотливого патриция, я сказал, что король самолично поведал нам историю Мустанга, и хотелось бы лишь уточнить некоторые детали.

Из уст Ринцинга мы услышали несколько иную версию легенды об Аме Пале и основании королевства Ло. Тсеван утверждал, что до воцарения Аме Пала на территории Мустанга стояли четыре независимых города-государства: Пура-Чачагам, Кара, Пуранг и Рари-дзонг. Эти четыре названия оказались теми золотниками, которые мне удалось в тот вечер унести из дома влиятельнейшего жителя Ло-Мантанга.

Поднявшись к себе наверх, я столкнулся нос к носу с существом, которое принял сперва за козу. С одного конца в него вцепился Калай, с другого — морщинистый старик. Калай объяснил, что мясо этого зверя весьма вкусно (это оказалась овца). Впрочем, спутать было немудрено, поскольку овцы в Мустанге наделены природой витыми рогами и длинной шерстью. Как удалось им втащить косматого гостя по бревну на крышу, оставалось полнейшей загадкой, но то, что спустить его тем же путём вниз не удастся ни за какие коврижки, было ясно. Так, не успев ещё сообразить что к чему, я вступил во владение овцой, а Калай отсчитал хозяину астрономическую сумму за скотину, оказавшуюся под своей пышной шубой тощей и жилистой.

Проблема казалась неразрешимой. Что делать с овцой на крыше? Самым простым было съесть её, но вначале овцу следовало зарезать. Калая, я знал, на это не подвигнуть: будучи тамангом, он никогда умышленно не лишит жизни божью тварь.

Его помощник Канса, подмигнув оставшимся глазом, твёрдо сказал, что не возьмёт греха на душу. Таши немедленно напомнил, что воспитывался в монастыре. Выходит, заклание выпадало на мою долю.

Но это было невозможно! Не то, чтобы я был принципиальным вегетарианцем, отнюдь, но убиение овцы требует известного навыка, которым я не обладал.