Путешествия за грань

Я, не отрывая глаз, смотрела на этот силуэт, парящий как мираж в вечернем небе над убогим окружением серых домишек Мне объяснили, что мечеть эта персидская, и поэтому она стоит отдельно, не там, где обычные татарские мечети. Я это прияла на веру, не поняв по сути, но была абсолютно поражена подробностью, что в какой-то определенный день не следовало выходить на улицы, близкие к этой мечети, чтобы не попасть в толпу выходящих из неё людей. Мне запомнился рассказ кого-то из о том, что люди в этот день выходят из мечети, бьют сами себя железными цепями до крови и называется это страшное дело «шахсей-вахсей». Вскоре эти ритуалы, как многие другие, более безобидные, были пресечены антирелигиозными законами.

Отблеск прежней жизни не понятной лично для меня, давал о себе знать через огромный старый бабушкин сундук. Эта была пещера Алладина, замечательная уже тем, каким чудным и мелодичным звоном, отзывался ее замок на поворот ключа. Ключ тоже был необычно большой, резной и красивый. Этот звон всегда отмечал начало волшебного праздника, которым бабушка баловала меня не часто. Я, замерев от восторга, получала из бабушкиных рук дивные сокровища, давно мне знакомые, но всегда желанные. Крепкий запах нафталина, шедший из этой бездонной пещеры, опьянял и обещал мне, что-то еще никогда не виданное. Из глубин полупустого сундука появлялась череда волшебных вещей: огромные помятые шляпы с перьями и цветами, вышитые стеклярусом кружевные накидки, корсеты, невиданные высокие ботинки и перчатки из тончайшей лайковой кожи. Всё это великолепие было последним, что сохранилось, не было пущено в ход и перешито из-за его полного несоответствия новым временам. Мне до конца не верилось в то, что такие удивительные вещи, можно было видеть когда-то на моей, стоящей рядом, бабушке, а не только на ее старых снимках.

Эти вещи, свидетели лучших дней, были, несомненно, европейского происхождения и качества. Понятно, почему рука не поднималась выбросить такую красоту. Хотя и непоправимо устаревшая, она всё ещё была красотой. Я примеряла на себя её остатки и разглядывала себя в зеркале старого трюмо.

Подозреваю, что эти примерки выглядели вполне уморительно и служили забавой для всех. Получалась игра в маленький и смешной театр.

В этот момент в дверях обычно возникала голова любопытной Мани. Увидев всё происходящее, она залилась хохотом:

–! Ой, не могу-у!
–

В коридоре, с перепугу, заходилась лаем тётина собачонка. Недовольная суматохой бабушка отправляла всех, прикрывала двери, и мы всё укладывали в сундук обратно. И как-то всё веселье этой затеи уходило, прощально и нежно звенел замок от поворота ключа. Бабушка брала меня за руку, наклонившись целовала в макушку и мы уходили от сказочного сундука в обычную жизнь

В начале тридцатых годов мои родители окончательно переехали в Москву, но вначале жили там неустроенно по разным съёмным углам. Родное наше астраханское гнездо еще долго не отпускало нас в чужой московский мир, и мы с мамой продолжали приезжать к бабушке каждый год.

Я повзрослела и не могла не замечать, как с каждым очередным приездом всё больше меняется моя другая жизнь и моя прежняя Астрахань. С каждым годом, что-то уходило из её облика, и терялась его яркость и необычность.

Однажды прозрев, я подумала, что время уносилор то, что делало её восточным городом. Знакомые места и здания, словно понемногу заносились слоем серой пыли, обесцвечивающим и стирающим знакомые очертания.

В городе многое подновлялось и ремонтировалось, но при этом городским хозяйственникам почему-то особенно нравились серые, тускло синие или коричневые цвета масляной краски. Густыми слоями этой краски каждую весну покрывалось всё, что потрескалось, облезло, и могло попасться на глаза начальства.

Под слоем краски оказывалось всё чуждое и буржуазное, что еще оставалось от проклятого прошлого – затейливая лепнина и роспись бывших особняков и магазинов. В число «капитально обновлённых» попали: кондитерская Шарлау, интерьеры Черновских бань, уютные павильоны и бывшие модные лавки. Прежнее лицо города стёрлось, уступая требованиям новых стандартов. На пустырях и окраинах появлялись новостройки, возрождались трамвайные линии, проводились водопровод и электричество, в центральной части города появилась канализация. Жизнь и быт менялись, по объективным законам времени. Изменения шли медленно; почему-то их ход иногда надолго замирал или сводился на нет.

Мне удалось застать многое из того, что в последующие годы навсегда затонуло во времени. Моя другая жизнь жила во мне всегда, как нечто, отдельное от всего другого и не связанное с последующими событиями.

С каждым разом, когда я приезжала, город и жизнь в нем становились все более безликими, удивительно схожими с жизнью многих других советских городов. Названия астраханских улиц, гостиниц, кинотеатров и магазинов, за редким исключением были абсолютно такими же, как в Вологде, Саратове, Хабаровске Свердловске и далее по списку. Никакой восточности, все, как везде, без отступления от принятого стандартного набора. Многих новых астраханцев именно это и радовало, в смысле «и мы как все, и мы не хуже других».

* * *

Я давно стала взрослой, жила в Москве, там были мой дом, моя семья, моя работа. Астрахань становилась мне все более далека, она была уже совсем не той, которую я знала и любила и где когда-то жили мои самые близкие люди. И всё же я не могла отделить себя от этого города. Корни моей памяти, несмотря ни на что, всё еще держались за его солончаковую почву. Здесь, мне было суждено много пережить в разные годы моей жизни. В том числе в те дни, когда мне пришлось хоронить живших здесь одиноко, и умерших, в течение одного года, моих тётю и дядю. Теперь здесь не оставалось у меня даже знакомых, если не считать немногих соседей в тётином доме. Многих из них вспоминаю добром, а иных, даже и помнить не хотелось бы, слишком много есть всякого в этих воспоминаниях.

Через восемь лет после ухода тёти, случилась смерть мамы. Оглушенная смятением, я, чувствовала себя выпавшей из жизненной обоймы, чужой себе самой и не нужной никому. Несколько месяцев я никак не могла с этим справиться, и была совсем плоха. Показалось, что мне будет легче, если я съезжу в Астрахань, схожу на родные могилы, и во все те места, где мы когда-то бывали вместе с мамой.

Был конец августа, время жестокой астраханской жары, я прибыла в город и сложилось так, что трудно было с обратными билетами и в моем распоряжении оказался всего один день. Я сошла с теплохода утром, и в моей сумке уже был обратный билет на ночной московский поезд. Я сдала багаж и поехала на трамвае в город. От центра, знакомым путём, по Кировскому мосту перешла Канаву и на углу Спартаковской улицы меня словно какая-то сила затянула в проём полуразрушенных ворот, С прошлого моего приезда во дворе мало что изменилось. Так же в углу громоздились мусорные ящики среди мраморных разводов высыхающих вокруг помоев. Все так же часть двора, в давние времена бывшую садом, занимали ряды дощатых сортиров. Система канализации, ранее работавшая в доме, всё ещё не была восстановлена, и теперешние новые жильцы не утруждали себя хлопотами, их устраивал этот вполне привычный вариант «удобств во дворе». Каждый маленький сортирчик был принадлежностью одной квартиры, и поэтому, на дощатых дверцах зримой гарантией порядка, красовались разнокалиберные висячие замки. Длинная многоногая скамейка у крыльца, и растущие около неё лохматые кустики кохии и «ночной красавицы», всё было таким же, каким было уже много лет. Таким же, как в тот памятный день, когда мы с мамой, сдав ключи от тёткиной квартиры, уезжали отсюда навсегда.

Приближался полдень, жара уже набрала силу, и я поняла, что не рассчитала свои возможности и вряд ли смогу добраться до кладбища и без чьей-либо помощи разыскать могилы. С учётом времени на ожидание трамвая в оба конца, я просто не смогла бы это сделать в оставшиеся часы. Намечая себе эти действия, я, конечно, недооценила здешние особенности и отличие его от московских. Было большой удачей, что здравый смысл во время остановил меня.

Стараясь держаться теневой стороны улиц, я, потеряв определенность цели, пошла вдоль сильно заросшей камышом Канавы, в сторону, где начинался когда-то татарский квартал. С непривычки я раскисла от жары, и даже узнавание каких-то памятных мне строений, таких, как моя первая школа или еще сохранившиеся старые ворота с тумбами не нарушало моего нарастающего равнодушия и недовольства своими действиями. Я брела по мало изменившимся улицам, думая, куда мне деть время до вечера, и вдруг, меня что-то остановило и притянуло взгляд. Напротив, на другой стороне улицы я увидела серый от времени деревянный дом, его декор отличался плавной кривизной провинциального модерна и каким-то особенным фронтоном с овальным отверстием посередине. Это отверстие, и видные сквозь него овальные куски вечернего или утреннего неба, я столько лет видела из окна своей детской. Я огляделась, и мне вдруг стало ясно, я нахожусь у бабушкиного дома, на улице, бывшей Тихомировской, позднее ставшей Челюскинской.

С трудом веря самой себе, я начинала узнавать некоторые сохранившиеся рядом старые дома. Мне до мелочей были знакомы эти двери, лестницы, и, когда- то нарядные, а теперь тёмные и обветшавшие, фронтоны. Наш, «дьяконов» дом я сначала не узнала, а узнав, долго не могла поверить что этот, сильно вросший в землю, старый дом и есть тот высокий и солидный особняк с двумя красивыми парадными.

Бывшее наше парадное было заколочено, низ двери, чуть покосившись, ушел в землю, но дом всё еще сохранял признаки когда-то добротного жилья. Кое-что было подновлено; ставни исчезли и на серых стенах, подчеркивая их возраст, ярко белели современные стеклопакеты.