Путеводитель по картинной галерее Императорского Эрмитажа

Дирк (Теодор) ван Бабюрен (ранее автором считался Геррит Ван Гонтхорст) . Концерт. Ок. 1623. Холст, масло. 99х130. Инв. 772. Из собр. И. Э. Гоцковского, Берлин, 1764

Остальные картины Гонтгорста свидетельствуют о странной перемене, произошедшей с ним под впечатлением портретов ван Дейка или, вероятно, в угоду требованиям заказчиков. Бодрая живопись его приобрела элегантную вялость, его сочная резкая краска стала бесцветной, лощеной, холодной. Эта манера пришлась весьма по вкусу Оранским принцам, и прямодушный, грубоватый натуралист становится с 1630-х годов [128] придворным льстецом. Особенно характерно отражает эту перемену семейный портрет в собрании П. П. Семенова, но и сдержанные, официальные портреты двух рейнских пфальцграфов, сыновей злосчастного короля Богемии Фридриха, несмотря на доспехи и на черноватые краски, уже ни в чем не напоминают мужественных аналогичных портретов Караваджо. [129]

128

В Гаагскую гильдию художник записан в 1637 г.

129

Граф Рупрехт, племянник Карла I английского, герцог Кумберлендский, прославился своей редкой доблестью в войнах в защиту английской короны и, кроме того, известен как тонкий любитель искусства.

Последователи Эльсгеймера

Ряд еще других художников, также побывавших в Риме, подготовили почву для появления Рембрандта и для расцвета голландской живописи. Это так называемые “кларисты”, лишь частью зараженные Караваджо, но более следовавшие немецкому художнику, поселившемуся в Риме, Эльсгеймеру. Среди них выделяются Пуленбург (еще один ученик Блумарта), Кейленборг, Витенбрук, Брэнберг, Лиссе — с одной стороны, Ластман и Муйарт — с другой. Особую группу составляют еще “итальянизированные голландцы”, о которых мы будем говорить дальше, но из которых глава течения Питер ван Лаар и его ближайший последователь Миль принадлежат к поколению, также на несколько лет предшествующему Рембрандту.

Прелесть голландских “эльсгеймеристов” близка к прелести таких фламандцев, как П. Бриль и Я. Брюгель. Это специальные живописцы для “кабинетов редкостей” и, кроме того, это певцы изящной аркадийской поэзии. Но они означают и шаг вперед перед фламандцами. Впервые у них мы наблюдаем отсутствие в пейзаже схематических планов и мелкой филигранной выписки. В крошечных картинках они умеют передать простор и дали, то горячий вечерний, то серебристый утренний свет, не прибегая при этом к слишком наивным приемам. Самым близким к Эльсгеймеру является Витенбрук, обладавший красивым условным колоритом, но часто резкий в технике. [130]

130

В Семеновском собрании две интересные картины этого мастера. Пейзаж на одной приписан самому Эльсгеймеру.

Пуленбург, Корнелиус ван

Более самостоятелен Пуленбург, изобретший особую мягкую и плотную эмалевую технику. Им сделаны и большие завоевания в смысле правдивой красочности. К сожалению, или требования клиентов, или ограниченность натуры очертили вокруг его творчества слишком тесный круг, и вследствие того искусство Пуленбурга обладает свойством быстро приедаться, тем более что в свое время оно нашло себе бесчисленных и удивительно близких подражателей. Пуленбург (1586 — 1667) представлен в Эрмитаже исчерпывающим образом одиннадцатью произведениями, среди которых имеется его капитальный труд “Отдых Св. Семейства”, в некоторых частях близко подходящий к Рембрандту. [131]

131

К сожалению, подпись сохранилась плохо и год разобрать нельзя. Скорее всего, нужно читать “1649”, и тогда рембрандтовские черты объяснимы влиянием Рембрандта на своего старшего собрата.

“Настоящий Пуленбург” — милый, своеобразный мастер. Он обнаруживается вполне в таких картинах, как “Диана и Каллисто”, где так удачно сплетены линии, где чувствуется искание неожиданного в композициях и так красив удар желтого тона посреди. Прелестен также серебристо-зеленоватый этюд “Римская кампания”— несколько искаженный вялыми фигурами.

Кейленборх, Абрахам ван Лиссе, Диркс ван дер Гансберген, Иоханн ван

Близко к Пуленбургу стоят Кейленборх(† 1658, романтическая картина 1648 года “Нимфы в Гроте”), Лиссе(пара невзрачных картинок, изображающих купания нимф), и Гансберген(1642 — 1705, пейзажи).

Брэнберг, Бартоломмеус

Отдельно стоит Брэнберг (1599 — 1659) — ученик Бриля, но также подражавший Эльсгеймеру и, главным образом, увлекавшийся изображениями развалин и сложными повествованиями со многими фигурами. Брэнберг при этом пренебрегал тоном, красотой письма и правдивой передачей света, но затейливость его композиции часто бывает прелестной.

Бартоломеус Бренберг . Пророк Илия и сарептская вдова. Дерево, холст. 69,5х92. Инв. 6158. Из собр. Л. А. Мусиной-Пушкиной, Санкт-Петербург, 1919

По темпераменту он интереснее Пуленбурга, в чисто живописном — гораздо слабее его. В Эрмитаже имеются две картины Брэнберга “Развалины” и “Жертвоприношение”, из которых первая подписана 1630, вторая — 1631 годом. Ему же приписан прелестный этюд “Тиволи”, который, однако, принадлежит художнику более позднего времени.

Юльфт, Якоб ван дер

В духе Брэнберга исполнена, кроме того, многосложная композиция Юльфта (1627 — 1688), изображающая “Торжественный въезд Сципиона в Рим”— прекрасный мотив для театрального апофеоза, весь облитый радостным вечерним светом.

Ластман, Питер Муйарт, Клас

О наиболее интересном для нас ученике Эльсгеймера, об учителе Рембрандта — Ластмане, можно будет судить в Эрмитаже лишь после поступления в него Семеновской галереи.

Питер Ластман. Авраам на пути в Ханаан. 1614. Холст, масло, переведена с дерева. 72х122. Инв. 8306

Но зато близкий к Ластману и Рембрандту мастер, также подпавший под влияние Эльсгеймера, Муйарт (1600 — 1659) представлен в Эрмитаже двумя картинами, из которых наиболее прекрасная отражает, в большом формате, все особенности Эльсгеймера, хотя и написана уже в 1640 году — 20 лет после смерти замечательного немецкого художника. Изображает эта картина “Бегство Клелии из лагеря Порсенны”. Просто и непринужденно сгруппированные персонажи разыгрывают свою сцену среди романтического лунного пейзажа и освещенные светом факелов. Редкое для голландца знание нагого тела наводит на сравнение с Йордансом, но это лишь при забвении общих источников, из которых черпали и Йорданс, и Муйарт, — Караваджо и Эльсгеймера. [132]

132

Вторая картина Муйарта “Свидание Авраама с Мельхиседеком”дополняет его характеристику, в особенности как колориста. Она красивого зеленовато-коричневого тона. К сожалению, отсутствие даты и малое знакомство вообще с личностью художника лишают возможности поставить ее в определенное отношение к Рембрандту.

Рембрандт, Гарменс ван Рейн

Мы изучили все “подходы” к величайшему голландскому художнику, к Рембрандту, и можем теперь обратиться к нему самому. Однако сейчас же нужно выяснить значение этих подходов. Оно исключительно историческое. В подходах интересно увидеть, какими впечатлениями могла питаться юность гения, но они совершенно не открывают самой его природы. Она остается замкнутой и таинственной. В ней все эти впечатления преломились особым образом и превратились в нечто новое. Мы можем разложить на составные элементы “художественную образованность” Рембрандта, но не его самого как художника. Разумеется, эти элементы очень интересны, но внутренняя сила художника была такова, что и другие элементы перевоплотились бы, вероятно, в нем в нечто подобное тому чуду, каким творчество Рембрандта является в истории человечества.

И вот еще что. Рембрандт считается голландским художником. И действительно, он родился в Лейдене, жил в Амстердаме и, как кажется, вовсе не покидал своей родины. [133] Так и его художественное образование, принадлежа к общеевропейскому течению первой половины XVII века, нашло, как мы видим, определенно голландскую окраску. Гонтгорст и Ластман — его ближайшие предтечи. Однако Рембрандт с первых же шагов своей деятельности выходит за пределы локального значения и все его дальнейшее творчество есть явление общечеловеческого смысла. Тяжелая трагедия его жизни и деятельности теряет узко бытовой и исторический смысл, а становится, подобно трагедиям всех великих страдальцев, огромным символом. При этом символизм искусства и жизни Рембрандта носит роковой характер. Все, что случилось с ним, должно было случиться по каким-то верховным законам. Весь ужас этой жизни приобретает, именно благодаря своей чрезмерности, грандиозную красоту. Это подлинная Голгофа, крест, непосильный для средних людей, испытание, которого удостаиваются лишь избранники.

133

Гипотеза его итальянской поездки считается теперь необоснованной.

Вглядываясь в эту логическую во всех своих перипетиях трагедию, постигаешь и ее внутреннюю гармонию. В ужасном финале этой “жизни человека”, когда видишь Рембрандта больным стариком, оставленного всеми, предающегося вину, живущего в нищете, то содрогаешься, но и понимаешь, что такой конец был самым величественным, самым достойным для гения. С точки зрения какой-то высшей справедливости — более достойным и прекрасным, нежели чума столетнего богача Тициана, нежели прощание Рубенса с красавицей женой и переутомление Веласкеса придворными обязанностями. Рембрандт “сподобился мученического венца”, и, вопреки рассудку, видишь в этом высшую награду.