Пути-дороги
Шрифт:
Раковичану, предчувствуя неприятность, быстро пробежал глазами по заголовку: "Заявление Советского Правительства".
– Что за чертовщина? Кто издает эту газету, генерал? Где вы ее взяли?
– Кто издает - не знаю. Солдаты в окопах подобрали. Впрочем, нетрудно догадаться и об издателе. Коммунисты, конечно. Они всюду, полковник. И мы сделаем непростительную ошибку, если решим, что наши железногвардейцы[15] окончательно разделались с ними. Капрал из роты Штенберга говорил их устами. Уж кому-кому, а вам-то полагалось бы обо всем этом знать. И даже раньше меня! Однако прочтите. Любопытный документ!
Раковичану так и впился глазами в указанное генералом
"Красная Армия, в результате успешного продвижения вперед, вышла на реку Прут, являющуюся государственной границей между СССР и Румынией. Этим положено начало полного восстановления советской государственной границы, установленной в 1940 году договором между Советским Союзом и Румынией, вероломно нарушенным в 1941 году Румынским правительством в союзе с гитлеровской Германией. В настоящее время Красная Армия производит очищение советской территории от всех находящихся на ней вражеских войск, и уже недалеко то время, когда вся советская граница с Румынией будет полностью восстановлена.
Советское Правительство доводит до сведения, что наступающие части Красной Армии, преследуя германские армии и союзные с ними румынские войска, перешли на нескольких участках реку Прут и вступили на румынскую территорию. Верховным Главнокомандованием Красной Армии дан приказ советским наступающим частям преследовать врага вплоть до его разгрома и капитуляции.
Вместе с тем Советское Правительство заявляет, что оно не преследует цели приобретения какой-либо части румынской территории или изменения существующего общественного строя Румынии и что вступление советских войск в пределы Румынии диктуется исключительно военной необходимостью и продолжающимся сопротивлением войск противника".
– Это страшный документ, генерал, - заговорил полковник непривычно медленно и каким-то несвойственным ему тоном.
– И самое страшное, пожалуй, вот это, - немигающими глазами он отыскал нужное место.
– Вот Послушайте: "Вместе с тем Советское Правительство заявляет, что оно не преследует цели приобретения какой-либо части румынской территории или изменения существующего общественного строя Румынии..." Русские...- Раковичану ударил ладонью по газете.
– Вы знаете, что, собственно, делают русские? Они одной этой фразой парализуют всю нашу пропаганду!
– А мне, признаться, не менее неприятным показалось и другое место из этого заявления. Позвольте!
– Рунеску взял из рук полковника газету и тоже прочел: - "Верховным Главнокомандованием Красной Армии дан приказ советским наступающим частям преследовать врага вплоть до его разгрома и капитуляции". Какая самоуверенность! Словно бы победа у них уже в кармане, а?
– От вашего мужества и умения, генерал, от стойкости ваших солдат зависит, чтобы этот пункт из заявления русских остался пустым звуком,-Раковичану перешел от покровительственно-дружеского тона к начальнически-назидательному.
– Разумеется, разумеется!
– заторопился Рупеску, уловивший в голосе собеседника эти новые нотки. "Каков наглец! Выскочка!" - подумал он в крайнем раздражении, а вслух сказал: - Мои солдаты будут стоять насмерть. А если русские действительно не намерены вмешиваться в наши внутренние дела, так это даже лучше для нас. Румыния уже по горло сыта иностранным вмешательством, с нее хватит. Пора бы уж нам самим решать наши внутренние дела...
При этих словах генерала лицо Раковичану перекосилось в иронической усмешке. Он еле удержался, чтобы не крикнуть: "Вы законченный идиот, генерал!"
– Я не хотел вас обидеть, господин Рупеску, но вы сказали сейчас бо-ольшую глупость...
– Я бы попросил!..
– Спокойно, генерал, - Раковичану сощурился.
– Да, вы сказали глупость. Так и назовем. Вы - пренаивнейший человек, генерал! Если русские и
– Я отлично ее улавливаю, эту вашу мысль, полковник! И уже давно улавливаю!
– вспыхнул Рупеску, ужаленный тоном Раковичану.
– А вы не подумали о том, что эту вашу мысль, с моей помощью разумеется, уловят и во дворце?
– Донос, значит?
– Раковичану расхохотался. Потом, мгновенно посерьезнев, снисходительно предложил: - Хотите, я помогу вам сочинить этот донос?..
– Нет, не хочу. Теперь не хочу, - генерал задумчиво прищурился и пошевелил толстыми короткими пальцами.
– Сейчас мне все ясно, полковник. Не совсем ясно разве только одно: почему же союзники - я говорю об американцах и англичанах - так восторженно приветствуют вступление советских войск в Румынию?
Раковичану усмехнулся, при этом его светло-серые глаза не изменились. Лишь чуть покривились топкие губы.
– А что им, собственно, остается делать? Иногда приходится строить приятную мину при плохой игре. Вступление русских войск в Румынию для американцев, например, столь же прискорбный факт, как и для нас с вами, генерал. Теперь на их долю - я имею в виду англосаксов - остается лишь одно: сделать все возможное, чтобы в руки Красной Армии поменьше попало промышленных объектов. С этой целью они - вот увидите - начнут массированные бомбардировки промышленных центров Румынии. Завтра же мощные соединения американской авиации появятся над Бухарестом, Плоешти, над заводами Решицы...
– Простите, полковник. Но вы говорите так, будто являетесь представителем верховного штаба не румынской армии, а американского командования.
– Я, дорогой мой генерал, являюсь... прежде всего политиком. А политики обязаны анализировать события и предвидеть...
Раковичану неожиданно умолк. Его остановил девичий голос, зазвеневший у входа в землянку. Полковник прислушался. Через полуоткрытую дверь в землянку ручейком лились звуки беспечной девичьей песни, совершенно необычной в такой обстановке.
Раковичану, широко раздувая ноздри короткого, словно обрубленного носа и хищно оскалясь, взглянул в окно. У самой землянки, склонившись над тазиком, мыла посуду черноглазая и чернокудрая девушка. То и дело отбрасывая назад мешавшие ей волосы, она пела:
Винограда лист зеленый. Крошка Мариона. – Что в лице ты изменилась, Крошка Мариона? – Все тоскую, все грущу я, Милый мой, любимый, Огорчают злые толки, Милый мой, любимый.