Пути и судьбы

Лена жалела этого болезненного, тщедушного юношу, в высшей степени порядочного и доброго, но до смешного наивного. Когда он читал Лене свои стихотворные посвящения, то весь дрожал и волновался, как ребенок. Казалось, он вот-вот расплачется и начнет просить: «Сжальтесь надо мною, неужели вы не видите, что я погибаю от любви…»

Правду сказать, Лене это нравилось. Разве такая любовь не возвышает? Пусть ждет и надеется.

Но взаимности она ему не обещала. Дружбу — пожалуйста, сколько душе угодно… Она не гнала от себя этого влюбленного юношу, как, впрочем, и всех своих поклонников. Да и зачем их прогонять? Что в них вредного? Пусть себе любят. Ведь это ее ни к чему не обязывает.

Ну, а дальше? Что же побудило Лену отказаться от дружбы с Левой?

Посещая Леву, Лена познакомилась с его семьей и особенно подружилась с его отцом — Геннадием Захаровичем. Это был еще полный жизни, элегантный и красивый мужчина. Вначале Лене и в голову не могло прийти, что она может удостоиться его внимания.

Когда Лена засиживалась допоздна, ее вместо Левы иной раз провожал до общежития Геннадий Захарович.

— Ты немного простужен, Левик, я провожу ее сам, — говорил он, надевая подбитое мехом пальто. Проводив Лену до общежития, он корректно прощался с нею на углу улицы и возвращался домой.

Геннадий Захарович с особым, свойственным ему юмором, говорил с нею только о сыне. Рассказывал о его детских проделках, выдумках, забавных проказах.

Вначале Лена даже не замечала, что в минуты прощания Геннадий Захарович дольше положенного задерживает в своей большой горячей руке ее тоненькую руку. А когда заметила, то решила проверить — случайно ли это.

Нет, где уж там случайно! Лена была далеко не ребенком, чтобы ошибиться. Острое чутье не обмануло ее и на этот раз.

Вскоре имя Левы совершенно исчезло из их разговоров. Провожая Лену, Геннадий Захарович говорил о чем угодно — о театре, о книгах, о дальних путешествиях, только не о сыне.

Подойдя к общежитию, он шутливо заявлял:

— Ну, вот, Леночка, и наш угол…

«Наш угол», — так он и запечатлелся в памяти Лены.

Пространные рассказы Геннадия Захаровича о дальних путешествиях обычно на углу не завершались, а останавливались где-нибудь на середине. Иногда Лена просила его досказать, и Геннадий Захарович, заключив ее маленькую ручку в свои ладони, неторопливо доканчивал свое повествование.

А однажды — Лена никогда не забудет этой зимней ночи, когда вокруг стояла глухая, сонная тишина, — Геннадий Захарович так забылся, что вдруг крепко обнял Лену, прижал к себе и впился в ее холодные влажные губы поцелуем, показавшимся ей долгим, как вечность. Это было так неожиданно, что она даже не успела воспротивиться.

Вот этот самый Геннадий Захарович и звонил ей.

Зачем он сюда приехал, по какому делу, какой ветер занес его на юг?..

5

— …С делами своими я уже покончил и сегодня уезжаю, Леночка… Жажду вас видеть.

— Приходите, пожалуйста, к нам, — любезно пригласила его Лена, — наш адрес…

— Нет, нет, — перебил ее Геннадий Захарович, — это, пожалуй, немного неудобно… мы с вашим мужем незнакомы…

— Где же, в таком случае?

— Может быть, вы зайдете ко мне в гостиницу?.. Номер триста двенадцатый, на третьем этаже… Ну, а где гостиница, вы, должно быть, знаете.

Лена немного растерялась. Ей было бы очень приятно встретиться с этим человеком — он оживил в ее памяти столько чудесных воспоминаний. Где те прекрасные годы, где друзья ее юности? Всех-то она растеряла, ни о ком ничего не знает. А у Геннадия Захаровича для нее, конечно, припасено немало новостей. А если бы даже и не это, ведь Геннадий Захарович настоящий кладезь занимательных историй. Интересно — изменился, постарел? Вспоминает? Должно быть, только снисходительно улыбается, вспоминая свое былое безумство!

Да, Лена хотела бы его видеть. Но где? В гостинице? Неужели Геннадий Захарович осмелился бы предложить ей прийти в гостиницу, если бы считал это неприличным? И говорил он таким задушевным дружеским тоном, что нельзя сомневаться в его искреннем расположении. Да и в самом деле, ведь для каждого, кто приезжает в чужой город, гостиница становится чем-то вроде собственного дома! Чему же тут удивляться?

— …Я, говоря откровенно, пришел бы и сам, Леночка, но времени у меня в обрез, — пользуясь молчанием Лены, продолжал Геннадий Захарович. — Я понимаю, что женщине не совсем удобно приходить в гостиницу, и не всякая на это бы отважилась. Но я убежден, что вы меня поймете правильно. К вам я прийти не хочу, а улица — неподходящее место для бесед, ну, а желание встретиться — как вам сказать — бесконечно большое, просто громадное…

Последние слова Геннадий Захарович произнес взволнованно, так что Лена даже немного расчувствовалась. Ей показалось, что этот человек собирается сказать ей что-то очень, очень важное…

— Ну, что, Леночка, договорились, придете?

— Не знаю, Геннадий Захарович, затрудняюсь что-нибудь ответить. Муж еще не вернулся. Посмотрим, — ответила она неопределенно.

— Ну, как знаете, не настаиваю. Все же повторяю? номер комнаты триста двенадцатый. Буду надеяться и ждать. Но вас это, конечно, ни к чему не обязывает.

— Что, Геннадий Захарович?

— То, что я буду ждать… — Он, казалось, сказал все, но, сделав паузу, со свойственной ему живостью добавил: — Знаете, что я вам скажу, Леночка, — только не смейтесь. После вашего отъезда я еще довольно долго выходил по вечерам из дому и шел к «нашему углу»… Помните наш угол, Леночка? Или забыли уже? Да, доходил до него и возвращался…

— Может быть, и теперь ходите, Геннадий Захарович?…

— Нет, больше не хожу, — добродушно засмеялся он. — Ну, заболтался, да и вас утомил. До свиданья.

Положив трубку на рычажок, Лена внезапно почувствовала утомление и опустилась в мягкое кресло, стоявшее рядом с телефонным столиком.

«Вот оно что, Геннадий Захарович?.. Лене понятен смысл вашего многообещающего приглашения, она ведь не ребенок. Если вы моглн позволить себе обнять и поцеловать на улице девушку, то кто же может поручиться, что, оставшись с глазу на глаз в номере гостиницы, вы не зайдете гораздо дальше?»

Однако ровно через четверть часа Лена уже собиралась выйти из дома. В дверях она столкнулась с Микаэлом. Остановившись, она пропустила его.

Вид у Микаэла был очень утомленный. Значит, он провел тяжелую операцию, и, наверное, не одну.

Лена стояла, теребя сумку.

— Куда ты, Лена? — снимая пальто, спросил Микаэл.

— К подруге. Сегодня встретила на улице. У нее больна мать.

Ничего больше не спросив, Микаэл пошел мыться. Лена обиделась. Хоть бы спросил, к какой подруге она идет, когда вернется? Неужели этого человека не интересует ничего на свете, кроме его работы? Даже жена?.. Если б она хоть на секунду почувствовала, что он недоволен, расстроился, она тут же отшвырнула бы в сторону сумочку, сорвала пальто и, обливаясь слезами, во всем призналась.