Пути Предназначения

Авдей молчал.

— Да или нет? — жёстко и требовательно, как на допросе, произнёс коллегианец.

— Да… — сказал Авдей так тихо, что Николай не столько услышал, сколько угадал ответ.

Коллегианец довольно улыбнулся.

— Желательность стала невозможной — это верно. Но желание осуществить это тебе не помешает.

— Как? — меркло спросил Авдей. — Единственное, что я мог по-настоящему — так это играть на вайлите.

— А теперь у тебя нет для этого руки. Да-да, как же, как же — трагедия или крушение всего. Но разве музыка исполняется только руками? Или для этого гораздо важнее душа, сердце, мысли? Ведь воплощение музыки может быть любым — и в звучании инструмента, и в кирпичах, из которых складывается дом, и во вкусе хлеба. Музыка может быть везде, где ты захочешь её воплотить.

— До откуда тебе знать как воплощается музыка?! Ты хотя бы один раз в жизни хоть одну ноту сыграл?

— Я умею слушать, — сказал коллегианец. — Ведь любой музыкант играет именно для того, чтобы его слушали. И слышали. Я слышал.

Авдей не ответил. Коллегианец подошёл к нему. Теперь Николай его не видел, мог только голос слышать.

— Исполнить свою истинную музыку ты можешь и без рук.

— Это как? — голос у Авдея дрогнул.

— Попробуй заняться журналистикой. Вместо музыки кристаллов сыграй музыку слов.

Повисло молчание. Николаю оно казалось похожим на острые осколки стекла, которые — ещё мгновение — и вопьются в тело.

— Настоящая журналистика — это совсем не то, о чём ты думаешь, — сказал коллегианец. — Не статеечки о том, какого цвета трусики предпочитает носить очередная звезда стерео. В настоящей журналистике пишут о том, что делает мир лучше. И о том, как исправить то, что его уродует. Как ты сделал это в «Лицеистском файле».

Николай едва сдержал крик. «Пресвятой Лаоран…», — прошептал он.

— Ты хорошо пишешь, — говорил коллегианец. — Пока немного неуклюже, но практика это быстро исправит. Главное, что ты слышишь музыку слова, как слышал музыку кристаллов. Или в Иалумете нет ничего прекрасного, о чем должны знать люди? Или нет больше зла, от которого они должны защитить себя и своих детей?

— Зачем ты мне это говоришь? — спросил Авдей. — Для чего?

— Хочу вернуть долг, — ответил коллегианец. Он встал, отошёл к противоположной стене, Николай опять его не видел, мог только голос слышать.

— Долг? — растерянно переспросил Авдей.

— Долг жизни, — ответил светловолосый коллегианец-костоправ. — За всех нас — уже живых, но ещё не умеющих разговаривать.

— Я… Вы о чём? Я не понимаю…

— Ты подарил нам жизнь вместо существования, — сказал негр. — И теперь я не хочу, чтобы твоя жизнь превратилась в существование. То, что ты сейчас с собой делаешь, Авдей, называется самоубийством. Пусть тело остаётся жить, но душу себе ты убиваешь. Ты загородился калечеством от мира как стеной. Жизнь поступила с тобой жестоко, это верно. И ты, вместо того, чтобы изменить её, сделать хоть немного добрее, решил от жизни отказаться. Я знаю, что ты атеист, безбожник. Для таких как ты, самоубийство не грех. Для вас это ещё хуже! Самоубийство для атеиста — это огромная, невдолбленная и беспростветная дурость! И трусость! Подлое и мелкое слабодушие. Предательство самого себя. А значит и всех, кто когда-либо верил в тебя.

Ответом стал горький смех.

— Где ты раньше был… — проговорил Авдей. — Если бы это всё кто-нибудь сказал мне ещё тогда, в госпитале… Или сразу по возвращении домой… Раз уж я такой дурак, что не смог додуматься до столь простой истины сам. «Музыка может быть везде, где ты захочешь её воплотить», — повторил он. — Это действительно так. Только уже поздно. Всё кончено. Не сегодня-завтра меня расстреляют. — Авдей помолчал. — Я ничего не успел сделать.

— Нет! — выкрикнул Николай. Его не услышали, крик слился с криком коллегианцев.

— Авдей! Послушай меня, Авдей, — голос чернокожего коллегианца звенел от переполнявших его слов, многое надо было успеть сказать, слишком многое для той крупицы времени, которая им оставалась. — Ты ещё жив. Мы все ещё живы! И сколько бы нам ни осталось жизни, её надо прожить, а не просуществовать. Ты успеешь написать статью. Я планшетку от обыска спрятал… Авдей, это ведь не настоящая тюрьма, а всего лишь магазин. Планшетку можно передать на волю. Написать в окошке запуска над строкой пароля «Нашедшего просим вернуть за вознаграждение по такому-то адресу». Подобные надписи на планшетках и телефонах многие делают. Когда планшетку найдёт уборщица, то нисколько не удивится и, скорее всего, передаст адресату.

— Только статью напиши настоящую, — сказал другой коллегианец, молодой беркан, сидевший прямо напротив двери. — Тебе ведь есть, что сказать и о чём рассказать. Сделай такую статью, чтобы была не хуже «Лицеистского файла»!

— О да, «Лицеистский файл»! — с ядовитым восхищением сказал Авдей. — Величайшее моё творение! — И выкрикнул ненавидяще: — Писулька, из-за которой я стал отцеубийцей!

— Нет! — рывком распахнул дверь Николай. — Михаила Семёновича Северцева убил я.

Вскочили, тут же замерев от удивления, коллегианцы. Устало смотрел Авдей.

— Ты-то здесь при чём?

— Это я добавил к файлу копирайт.

— Знаю, — кивнул Авдей. — Но спровоцировал тебя я. Твоя вера принадлежит лишь тебе, и никто не в праве её осуждать или обсуждать.

— Вера… — горько повторил Николай. — В том-то и дело, что не было никакой веры. Верить могут только люди, а я год за годом превращал себя в тупую скотину, которая может лишь жрать да гадить. И ждать, когда пустят на фарш. Я убил в себе душу и стал ждать того, кто даст мне новую. Избранника высших сил, который подарит мне веру. Но так не бывает. И веру, и душу мы творим себе сами.

Авдей поднялся с матраца, подошёл к Николаю.

— Ты был прав тогда, — сказал Николай. — Ты показал мне истину. Но истина как огонь — может согреть, а может сжечь. Живых она согревает, а мёртвых сжигает в прах, чтобы зря место не занимали. Я был полужив-полумёртв, поэтому меня только обожгло. Это как электрошок, которым запускают остановившееся сердце — больно, но целительно. Только дурак будет винить врача за такую боль…

— Коля…

— Подожди, — остановил его Николай. — Ты не всё знаешь… Я хотел убить тебя. Копирайт был как бластер. Только твой отец успел встать под выстрел. Мой батя сделал бы то же самое. И любой отец в Иалумете и Ойкумене. Если, конечно, это отец по сути, а не по названию…

— Но…

— Не смей себя ни в чём винить! — схватил его за плечи Николай. — Ты всё правильно сделал. Спасённые жизни и души лицеистов стоили того, чтобы пойти ради них на смерть. Твой отец это знал. А вот я думал только о себе. — Он отпустил Авдея, на шаг отступил. — Ты помог мне вновь стать живым. А я хотел тебя убить. Это мерзко и подло. Это предательство. И пресвятой меня наказал. Он забрал Гюнтера. Заставил меня оборвать его жизнь. Теперь я знаю, что такое, когда близкие уходят из жизни задолго до отмерянного им срока. И уходят по твоей вине. Только у меня вина истинная, а у тебя — ложная. Слышишь, Авдей, ложная! На самом деле ты ни в чём не виноват. Всё случилось только из-за меня.