Пути в незнаемое. Сборник двадцатый

Мои сейчас вещеобразно разверзлися зеницы Узнать, что будет я, когда делимое его — единица.

Стихотворение было напечатано в 1913 г. — за 7 лет до того, как Хлебников стал устанавливать числовые законы, по которым «языки отличаются показателями степеней колебаний гласных». Следовательно, основная мысль всего приведенного рассуждения у Хлебникова зрела давно, но окончательный вывод о том, что при таком делении Я-единицыосуществляется «путь в ничто», получен только в ходе этого размышления.

Можно думать, что эта характеристика слова оумобъясняет и увлечение Хлебникова в последние годы изобретением ряда заумных слов, кончающихся на оум. В «Зангези» «благовест в ум» заключается в пении слов-названий «всех родов разума», среди которых есть: Гоум(по объяснению Хлебникова в словарике, приложенном к этой части «Зангези», — ум «высокий как эти безделушки неба, звезды, не видимые днем. У падших государей он берет выпавший посох Го»), Оум(«отвлеченный, озираюсь все кругом себя, с высоты одной мысли»), Соум(«разум-сотрудник»), Моум(ум «гибельный, крушащий, разрушающий. Он предсказан в пределах веры»), Боум(«следующий голосу опыта»), Проум(«предвидение»), Воум(«гвоздь мысли, вогнанный в доску глупости»), Хоум(«тайный, спрятанный разум), Зоум(«отраженный ум»), Коум(ум «спокойный, сковывающий, дающий устои, книги, правила и законы»), Ноум(«враждебный ум, ведущий к другим выводам, ум, говорящий первому «но»). Эти слова чередуются с рядом других, кончающихся не на оум, а на аум(индийская заклинательная формула первоначально включала именно эти звуки, что Хлебников, занимавшийся санскритом, мог знать), иум, ыум, еум, эум, уум, ом(последнее ближе всего к произношению индийской заклинательной формулы — мантры, где аупо законам фонетики сливалось в о). Сокращенный вариант этого текста под названием «Благовест уму» рукой Хлебникова вписан в беловую рукопись «Царапины по небу», подготовленную Митуричем в январе 1921 года и позднее исправленную поэтом. В этой рукописи (ранее не публиковавшейся), переданной Крученых моему отцу, текст выглядит так:

БЛАГОВЕСТ УМУ

I Гоум Оум Уум Паум Соум меня и тех кого не знаю Моум Боум Лаум Чеум-бом II Проум Паум Приум Ниум Вэум Роум Заум Выум Воум Боум Быум-бом Эй! звонари я устал. III Доум Даум Миум Раум Хоум Хаум Бейте в колокол ума! IV Суум Изум Неум Наум Двуум Треум Деум — бом!

«Благовест уму» — пример того, насколько трудно однозначно истолковать текст Хлебникова. При поверхностном чтении можно подумать, что это — искусная звукопись (отчасти и пародирующая некоторых символистов, например Андрея Белого), нечто наподобие «Колоколов» Эдгара По, незадолго до того переведенных Бальмонтом, что вдохновило Рахманинова на его музыкальную композицию под тем же названием (и, возможно, Анненского на почти футуристическое подражание колокольчикам). Это впечатление усиливается такими репликами, как «Эй! звонари, я устал» или «Бейте в колокол», и появлением звукоподражания бомв конце длинного ряда осмысленных (не чисто звукоподражательных) новообразований. Но если вдуматься в эти новообразования, то благовест окажется достаточно сложным описанием разных видов умственной деятельности, обстоятельств ее протекания, достигаемых ею результатов и т. п. Для этого более углубленного понимания текста требуется знание принципов образования подобных производных от ум, где только небольшая часть приставок ( за, про, при, вы) или частей сложных слов ( да, ни) совпадает с обычными русскими, а другая изобретена поэтом.

В приведенном тексте расшифровок значений этих сочетаний нет. Из «Зангези» кроме уже приведенных пояснений можно почерпнуть и такие, как, например, Чеум — «подымающий чашу к неведомому будущему. Его зори-чезори» (слово есть в стихах 1916 г.: «Чезори голубые…»), Выум — «слетевший обруч глупости, не знающий границ, преград, лучистый, сияющий ум», Даум — ум «утверждающий», Раум — «Речи его — рароги» ( рарог — мифологическая сверкающая жар-птица у древних славян) и т. д. Сопоставление «Благовеста уму» в обоих его вариантах — более коротком в «Царапине по небу» и пространном в «Зангези» — с записями Хлебникова о соотношениях между гласными и слоге оумпозволяет думать, что в этом «Благовесте» заключено и практическое приложение размышлений о различии между гласными. Появление таких слов, как вэум, воум, выум,различающихся только гласными, объяснялось и тем, что Хлебников обдумал к тому времени то, как устроены «малые небеса азбуки». Поэтому некоторые из фонетических числовых выкладок Хлебникова оказываются как бы скрытым фоном последних его стихотворений. Но нельзя быть уверенным в том, что это применение теорий всегда осуществлялось осознанно; часть новообразований могла быть и бессознательным результатом его размышлений.

Кроме осознанного или бессознательного воздействия магической древнеиндийской формулы ом (аум)в «Благовесте» можно искать и выявление других неосознанных устремлений к словотворчеству. В этом убеждает и сравнение с весьма похожими формами в сочинениях замечательного французского поэта второй четверти нашего века Антонена Арто, чья поэзия очень медленно прокладывает себе посмертный путь к признанию. Арто, языковые опыты которого напоминают Хлебникова почти дословно (хотя нет никаких достоверных свидетельств, что он мог о нем знать), как и Хлебников, серьезно знакомился с древнеиндийскими текстами. Поэтому употребление слога aumу него, вероятно, связано с их влиянием. Но в последовательности ^ame aum khaum de cet hommeв прозе, написанной Арто в октябре 1945 г. (четверть века спустя после «Благовеста уму»), только первые и последние слова принадлежат французскому языку ( ^ame — «душа», de cet homme — «этого человека»), второе — санскриту, третье образовано по подобию хлебниковских новообразований, как и следующая за ним в той же прозе фамилия Kraumи как французское l’Aumeв заглавии другого сочинения Арто, которое новейшие комментаторы понимают как одновременное видоизменение санскритского аум(при написании с конечным e — mпроизносится по-французски именно так, как в санскрите) и как игру на созвучии с французским l’homme — «человек». Как объяснить столь далеко идущее сходство этих французских преображений санскритской формулы у Арто с русскими вариациями на ту же тему у Хлебникова? Пока что этот вопрос не имеет однозначного ответа. Но это совпадение Арто и Хлебникова — не единственное. Хлебников был предвестником целого большого направления в европейской литературе, самые видные последующие представители которого позднее как бы заново повторили то, что за четверть века до этого было сделано им.

Иногда можно обнаружить и влияние его, прямое или косвенное. Из возможных наглядных примеров ограничусь только одним. В последнем романе Джойса «Finnegans Wake» среди языковых новообразований, сходных с хлебниковскими, мне встретилось gribgrobgrap,где легко узнать переиначенную строку «Гриб. Грабь. Гроб» из «Хорошего отношения к лошадям» (1918) Маяковского (Джойс в 20-е и 30-е годы занимался русским языком, что видно и из романа). А эта последняя строка восходит к хлебниковскому стихотворению 1908 г.: «Гроб греб… Грабитель… граблями». Родословная нового европейского словесного искусства едина.

9

Наличие двух корней, различающихся знаками (+i, —i), обыгрывается Хлебниковым в связи с занимавшей его темой двойника (в частности, древнеегипетского Ка) или второго воплощения человека и его судьбы, как в цитированном тексте о Числобоге. Так же как вещественные числа можно представить в виде точек на прямой, комплексные числа можно поставить в соответствие точкам на плоскости. Эта возможность заинтриговала Хлебникова. Попробуем пояснить идеи геометрического представления комплексных чисел, приведя выписку из его рукописи, где он на свой лад их излагает: «Если взять круг, то круговое движение точки будет значение Вэ,а движение точки по лучу прочь от середины круга будет значение Пэ.Рост дуги — Вэ,рост луча — Пэ.Еще раз: рост угла, образованного серединой круга, современным положением точки и первоначальным положением ее, будет Вэ.Длина луча круга будет неизменной. Рост луча круга при неподвижном угле будет Пэ.Или: Вэ — дуга круга, Пэ — луч… Обе эти величины несопоставимы в вещественном мире потому, что Вэдвижется, когда Пэнеподвижно, и Ха(угол дуги) движется, когда Вэнеподвижно… Но для мира вещественно-мнимых величин Вэи Пэявляются законодателями…» Ряд набросков Хлебникова последнего периода, до сих пор полностью не изданных, может быть истолкован как попытки представить «уравнения судьбы» в духе комплексной геометрии (значение которой для представления пространства — времени, лишь недавно до конца осознанное, Хлебников понимал).

По мысли Хлебникова, «кроме рождения и смерти в жизни есть третья точка ‹—› расцвет деятельности, несомненно идущая в направлении

ко всей жизни (боковая ось жизни)». Хлебникову мечталось (наука это или поэзия?) представить основные точки жизни на комплексной плоскости, как годы в новом летосчислении он предлагал обозначить «посредством чисел плоскости a + b

виде 317d +e

где е ‹ 317». Из этих занятий, если не научных, то наукообразных, выросли и темы последних прозаических и поэтических вещей Хлебникова, посвященных Разину. Разина он считает своим двойником, себя — вторым воплощением того же бунтарского начала, но повторяющим его путь иначе, воспроизводя его жизнь заново: «На гордом уструге нет-единицы плыть по душе Разина по широким волнам, будто по широкой реке, среди ветел и вязов правя свой челн поперек волне, поперек течению, избрав Волгой его судьбу, точно орел жестким клювом, оконченную плахой, но дав жизни другое течение, обратное относительно звезд над нею». В прозаической вещи «Разин» воспроизводится уже встретившееся в стихах Хлебникова сопоставление

с русалкой: «Оси, корни из мнимой нет-единицы русалок протягиваются к да-единицам люда» (т. е. к положительным числам; «оси» указывают на зрительный образ — геометрическое представление комплексных чисел). Хлебников излагает свой воображаемый разговор с Разиным, где снова возникает «кокора» в том же смысле: «быть лодкой мертвецу, умноженному на нет-единицу, — Эй!, — Двойник Разин, садись в лодку Меня. — из кокоры 1 ¹/ ₂моих суток, на скамейку моей жизни…» Идея обратного движения заставила Хлебникова написать поэму «Разин» перевертнем — стихом, который он в подзаголовке поэмы описывает как «заклятье двойным течением реки, двояковыпуклую речь». Весь текст поэмы «Разин» читается одинаково — слева направо и справа налево: Я Разин и заря… Утро чорту! Сетуй утес! …Мы, низари, летели Разиным.

Одинаковость двух чтений поэмы символизировала возможность двоякого движения в биографии бунтаря, заново творимой Хлебниковым. Утверждение: «Я Разин со знаменем Лобачевского логов», которым поэма открывается, проясняет и скрытый автобиографический смысл других вещей Хлебникова о Разине — поэмы «Уструг Разина», тогда же написанной, прозы «Разин». Намек на судьбу Разина содержится и в одном из последних стихотворений Хлебникова — «Не шалить!», где поэт «в пугачевском тулупчике». В конце этого стихотворения повторяются те же образы, что и в цитированной прозе «Разин»:

Буду плыть — буду петь Доном — Волгою. Я пошлю вперед Вечеровые уструги.

Использование мнимых чисел и комплексной плоскости в прозе и стихах Хлебникова — пример околонаучной фантазии и поэзии, которая, разумеется, никак не должна быть спутана с наукой. В те же годы весьма близкими проблемами занимался и П. А. Флоренский — разносторонний мыслитель, имевший серьезную математическую подготовку; Хлебников, чьи стихи печатались в том же журнале «Маковец», где публиковались в 1922 году статьи Флоренского, мог знать о направлении его занятий (как и Флоренский в работе о языке поэзии и языке науки специально занимался Хлебниковым). Но с работой Флоренского «О мнимостях в геометрии» Хлебников не был знаком — она вышла сразу после его смерти, в середине 1922 года. В этой небольшой книге Флоренский предлагает свое понимание комплексной геометрии и два экскурса в эстетические проблемы — исследование геометрии поэтического мира Данте и анализ обложки своей книги, выполненной Фаворским. При анализе соотношения действительного и мнимого в геометрических образах Фаворского Флоренский близко подходит к тем вопросам, над которыми бился и Хлебников. Но особенно интересны предположения Флоренского о том, что в космологии Данте можно найти идеи, близкие к теории относительности. Книга заключается словами: «Так, разрывая время, «Божественная Комедия» неожиданно оказывается не позади, а вперединам современной науки». Согласно Флоренскому, геометрия Данте — неевклидова, и конечная вселенная Данте сопоставима с картиной, получаемой в современной физике. Когда в 60-х годах стали вновь печататься работы Флоренского, перечитываться и обсуждаться ранее опубликованные его труды, мне случилось слышать от одного из видных наших математиков насмешливые замечания по поводу этих выводов Флоренского. Но, не зная этих последних, их вновь повторил американский математик Каллахан в статье о кривизне пространства в замкнутой вселенной, опубликованной в 1976 г.; он добавляет, что сходство геометрии Данте и Эйнштейна отмечает и А. Шпейзер в книге по истории математики. Шпейзеру принадлежит предположение, что Данте плохо знал Евклида, но хорошо знал астрономию, которая могла подсказать ему такую модель мира; это допущение опять-таки перекликается с идеями Флоренского.