Путник со свечой

Но после чая действительно сразу заснул. А Ли Бо еще долго сидел, не зажигая светильника, чтоб огонь не беспокоил спящего. Кости и плоть связаны, как ветви и листья. Те, кого скрепила дружба, тоже связаны между собой, среди четырех морей все братья, кто встретился на дороге. Таковы и они с Ду Фу; однажды встретились, пошли вместе, хотя и разные — как северный склон холма и южный склон холма.

...О чем думал Ли Бо, глядя на спящего Ду Фу, почему улыбался? Он уже с вечера договорился с купцом, отъезжающим в Фэньян, и отдал задаток за кобылу. И мыслями уже был не здесь, в доме торговца соевым творогом, а далеко на севере, где свистит ветер, скрипит под ногами снег.

Глава четвертая

1

Шелестящая стена ливня обрушилась на повозку, словно она въехала под водопад; в одно мгновение вспенило смрадное месиво испражнений и сотен тысяч плевков, обдало вонючей теплой жижей, но Ли Бо скреб загнутыми ногтями скользкие кучи и не мог добраться до деревянного настила. Сорвал плащ, голым остался в грохочущем водопаде, соскребал с тела жирную грязь. Бурыми водорослями облепило лицо, дернул, увидел слипшуюся прядь волос, а боли не почувствовал; по женски, закинув длинные волосы на грудь, простирал их — посветлели, побелели, снежными стали. Снег... с ним связано что-то важное в его жизни? Некогда вспоминать, тер скрученным плащом пол клетки, пока не почувствовал запах сосновых досок — запах чистоты, дома. Поднял голову, тяжело дыша, снова тер доски, они светлели, скрипели, как снег. Снег пахнет белизной и свободой... Нет, это неволя смердит, а у свободы нет запаха, нет вкуса и нет названия. И обрести ее нельзя, зато так легко утратить и, когда за тобой захлопнется дверь, наконец понять: раньше ты был свободным и думал, что так будет всегда, что иначе не может быть в той обычной жизни, где ты каждый день катал в пальцах нефритовые шарики, больше всего заботясь, чтоб пальцы не утратили гибкость, чтоб даже удар сердца не помешал ударам кисти. Только тогда полна радость, когда вберешь зрачками всю живопись кисти, бархатно-густые штрихи и прозрачные, до нежной зелени, линии, сильные, мощные и тончайшие, как тень от паутины. А за стеной дома меч палача разрубал нить перерождений и обезглавленное тело бросали в сточную канаву. Люди умирали молча, а ты с шумом втягивал воздух, любуясь знаками на бумаге, не слыша шагов палача за спиной. Как рыбак, выбирая улов из сетей, бросает сорную рыбу, не глядя, куда она шлепается, так и ты выловлен сетями из глубины, грубо вырван из ячей с разодранными жабрами. Разве ты сын звезды Тайбо, небожитель? Ты рыба, издыхающая на песке. Что ты?! Император Сюань-цзун мертв, его любимая наложница удавлена шнуром, грозный Ань Лушань зарезан длинными ножами, как свинья. Поднебесная расколота от вершины до корней, равновесие веков утрачено, порядок нарушен, желтое небо справедливости побеждено синим небом насилия. Когда небо меняет цвет, миллионы людей теряют жизнь, но даже когда трещат балки мироздания и рушится мир, маленький человек думает о себе. Даже Лао-цзы не понял, чем человек отличается от других существ. Человек отличается от всех других существ тем, что сажает в клетку себе подобных. Одни держат в клетках цикад, другие — попугаев, третьи — людей, но все считают себя ценителями прекрасного.

В древности великим правителем был Вэнь-ван, но вероломный князь Чжоу Син заточил его в тюрьму, а сына его, взятого заложником, велел сварить живьем и поднести несчастному отцу на обед. Великого полководца Сунь Биня подвергли позорной казни — ему отрубили ноги. Другому непобедимому военачальнику Сунь-цзы вырвали коленные чашечки. Отца истории Сыма Цяня лишили мужского естества. А это все были мужи великие, высоконравственные, и если они находили нужным терпеть позор и ждать своего времени, то как смеет Ли Бо сетовать, что оказался в клетке? Он, благодаря милостям неба, жив, цела у него голова, коленные чашечки и мужское естество.

Никто не знает, когда построили первую тюрьму. Никто не знает, кому первому набили на ноги колодки. А если бы помнили их имена, разве от этого станут легче колодки? Тюрьма не то место, где хорошо предаваться размышлениям, здесь каждый чувствует себя виноватым, грязным, хотя бы сиял белизной, как лотос. В тюрьме выдыхаешь свободу, а вдыхаешь вину; как тушь напитывает кисть, так вина, хоть ты и не виновен, пропитывает мозг, печень, сердце, и ты становишься черным.

Ливень кончился внезапно, словно отрезанный между землей и небом ножницами. Но капли долго срывались с ветвей пахучих акаций, с изогнутых ввысь углов крыш, с перил и карнизов; бурлило в дренажных желобах, и сразу тесные толпы заполняли рынки и площади, мосты, переулки, вскипал торг, спешка, суета, и все это с криками, топотом копыт, ударами гонгов и звуками флейт; простиранный горячим ливнем голубой воздух жадно впитывал запахи цветов, похлебки, подгоревшего соевого масла.

А доски пахнут снегом, скрипит клетка, как скрипит под ногами снег. Теперь он вспомнил тот снег зимы 755 года, когда решил, что спасать мир — его дело.

2

...Снег скрипел под солдатскими сапогами, на северо-восточной границе, в захолустном Фэньяне.

Ли Бо не встретил ни одного китайского лица — одни хусцы [¹ Ху — (или бэйху — северные варвары) — так китайцы называли все некитайские народности, жившие к западу и северу от Китая.].

Весь путь, от реки Ло до Фэньяна, Ли Бо думал о предстоящей встрече с цзедуши. Он уже знал, что настоящее имя Ань Лушаня Ялошан — так назвала его мать, шаманка из племени ху. Отец его был иранским воином. Он родился в войлочной юрте, знал языки степняков и смолоду разбойничал. Что привело его на солдатскую службу, неизвестно, но солдатом он был храбрым, вскоре командовал десятком. По росту и весу Аню полагалось двойное довольствие, но он не получал и одной чашки риса — солдаты, охранявшие ущелья и перевалы, были далеко от ставки командующего Ши Сымина и жили впроголодь. Однажды Ань украл в селении свинью и был приговорен к казни. Когда его доставили к командующему, он не испугался, а нагло сказал:

— Дикие племена еще не приведены к покорности, а мудрый военачальник хочет потерять такого солдата, как я!

Ши Сымин оценил дерзость и отвагу Аня, взял на службу в личный полк, а вскоре назначил командиром полка. За пятнадцать лет службы Ань ни разу не познал горечь поражения, хотя участвовал во многих сражениях со степняками. У них он перенял тактику стремительного наступления и бегства с добычей, ложных отступлений и засад; он умел договариваться с ханами и старейшими родов, льстил им и подносил дары, присваивал нелепые пышные звания, слал коней, ловчих птиц и красавиц. Он был таким же дикарем, как они: спал на войлоке, пил кобылье молоко, больше всего любил охоту на волков и скачки. Поэтому на северных рубежах, которые он охранял, было спокойно.

И вдруг Ян гуйфэй пожелала его усыновить. Сколько же лет приемной матери? Двадцать... А приемному сыну? Тридцать семь. С тех пор Ань часто наезжал в Чанъань. Как радостно смеялась Ян гуйфэй, когда он обучал ее согдийскому танцу. Преподнес ей одежду, специально сшитую для танца, — алое платье с парчовыми рукавами, зеленые шелковые шаровары и сапожки из алой замши. Сам Ань, несмотря на тучность, легко вскакивал на большой деревянный шар, катил его, быстро перебирая ногами, вращался как вихрь, а полной красавице никак не удавалось подняться на шар, она падала с него, и могучие руки цзедуши подхватывали ее бережно и сильно. Как она смеялась, не спеша освободиться от объятий!

В то время как на других рубежах военачальники стремились во что бы то ни стало увеличить армию, Ань обучал ее, особенно тщательно подбирая сотников, тысячников и командиров войска [¹ Каждое войско — цзюнь насчитывало 12,5 тысяч солдат.] это требовало много золота, еще больше риса, оружия, войлока для палаток, мяса, овчин, дерева для луков, копий и стрел. Первый министр Ли Линьфу сам следил за поставками северной армии, хотя некоторые сановники намекали государю, что. расходы эти непомерны. Когда Ли Бо прибыл в Фэньян, Ань уже сосредоточил в своих руках такую силу и так много должностей, что обладал абсолютной властью на всем северо-востоке Поднебесной. Достаточно было внимательного взгляда, чтобы понять: Ань Лушань занят не только охраной границ, собранная им громадная сила сама по себе уже угроза, ведь сила не считается с властью. Думая о будущем Поднебесной, Ли Бо пока еще смутно связывал воедино такую разную, но громадную власть трех людей — Ли Линьфу, Ань Лушаня и Ян гуйфэй. Если только у них один замысел, одна цель, государь ничего не сможет ей противопоставить; поэтому Ли Бо должен знать точно, что замышляют в Фэньяне.

3

В Фэньяне цзедуши не оказалось — он был в тридцати ли от города, туда же поспешил и Ли Бо, сопровождаемый молчаливым тысячником с охраной. Тысячник с удивлением смотрел на попутчика, но Ли Бо не обращал внимания на горделивого командира, думал совсем о другом: первая встреча с цзедуши решит все.

Крепость показалась неожиданно — за холмом; она туго стянула унылое пространство, завязала узлом кремнистые дороги, поросшие редкой колючкой и пыльной жесткой травой — схватишься, обрежешь руку. Две башни грозно сдвинулись, оставив узкую щель ворот — в них могли проехать два всадника или навьюченный верблюд. Каменистая земля, выбита трава, даже снег здесь колючий, как войлок. Громадные камни уложены недавно, еще не почернели от костров. Крепость отличалась от всех, которые раньше видел Ли Бо: ни одной винной лавки, бродячего разносчика, женщина, ребенка, старика — только воины, много кузниц, шорных и скорняжных мастерских, катателей войлока, гибщиков луков. Пока ехали к шатру командующего, увидели лишь одного мирного человека — чернокожего индуса в синей чалме; окруженный воинами, он сидел на коврике перед плетеной корзиной, оттуда под унылые звуки дудочки поднимались змеиные головки. Неподалеку босые воины в серых холщовых куртках бежали за бритоголовым монахом в оранжевом плаще, ударяя на бегу ладонями и ступнями по врытым в землю бамбуковым шестам; по знаку монаха они останавливались, разделившись на пары и нанося удары. Ли Бо остановился; судя по твердой стойке и рукам в положении «закрытые ворота», этот монах из школы Белой стены: слишком напряжен, трижды убить его ничего не стоит мастеру у-ши.

Шатер наместника был виден издалека — громадный, из белого войлока, тисненного пурпурными драконами; сам цзедуши Ань, поглаживая мышастого коня, что-то говорил командирам.

Ли Бо спешился.

— Так ты и есть тот, кто устрашил страну Бохай клочком бумаги? — Цзедуши смотрел неприветливо.

— Да.

— Чем же ты так напугал трусливую страну?

— Кистью и тушью, — с достоинством ответил Ли Бо.

— Ну, этим ты не напугаешь ни одного моего воина. Ты знаешь, куда пришел?