Пьяная Россия. Том первый

– Общество любителей русской словесности, – бормочет, презрительно оглядывая сплошные ряды старательно вежливых людей.

Его обходят, равнодушно, но неуклонно.

– Менеджеры! – бормочет мужик и кидается на прохожих.

Рычит, строит зверские рожи, хватает за пуговицы и рвет одежду.

В конце концов, он добивается своего. Ему отвечают. Несколько человек не стерпев, дают ему сдачи.

– А, все-таки живые люди! – орет он, восторженно и рвет блузку на не успевшей увернуться от его цепких пальцев женщине.

– Вмажьте ему! – визжит женщина.

На вид лет сорока, всклокоченная, разъяренная своим потерянным лоском и сама кидается в бой.

На тротуаре возникает затор. Люди натыкаются на драку и останавливаются.

– Что там такое? – кричат из задних рядов.

– Ничего не видно! – оправдываются с середины.

– Тут дерутся! – сообщают с передних рядов и теснимые драчунами, пятятся назад.

– Что же это такое, все на одного! – сопротивляются иные и вступаются за мужика.

Битва разрастается. Некоторые уже не знают, с чего началась заваруха и кто виноват в создавшемся положении. Ситуацию разрешают полицейские. Хватая драчунов, не разбираясь, кто, где заталкивают вместе с разъяренной женщиной в подъехавший автозак. Автозак уезжает. Скоро, улица опять заполняется деловым народом. Ничто не говорит о состоявшемся, здесь, происшествии.

Речной теплоход ранним утром скользил по темной воде мимо тихих зеленых берегов и деревень, мимо плакучих ив, купающих свои ветви в реке, мимо одиноких рыбаков безмолвно застывших со своими удочками.

Очень пьяная дама любовно разглядывала из-под полуопущенных век тощего поэта вдохновенно читающего стихи.

Поэт старался, выбрасывал руку и будто Маяковский, рокотал, роняя тяжеловесные слова на головы нахальных чаек, налетающих на поэта с требованием хлебных крошек.

И тут дама, встала, эффектно потянулась, специально распахивая блузку и демонстрируя поэту свои прелестные грудки.

– Ах! – задохнулся творец, мгновенно позабыв обо всем на свете.

– Лучше всяких стихов? – играя, засмеялась дама и упала в объятия поэта.

Он растянул губы в широкой ухмылке.

Скоро палуба опустела и только чайки, злобно галдя, хищно пикировали на катающиеся по палубе пустые бутылки и остатки ночного пиршества, но и то, до появления равнодушного матроса со шваброй в одной руке и ведром с мыльной водой в другой.

– Кыш! – будто на куриц махнул на них, матрос и принялся за работу.

– Каждый день одно и то же, – ворчал он, – отдыхают, нешто это отдых? Пьянство и разврат! А тут, такая красота!

Выпрямился он и задумчиво поглядел на проплывающие мимо зеленые берега:

– Посмотрите-ка! – неизвестно кому, сказал матрос. – Какое счастье!

Мария

В окно заглянула заплаканная Луна. Мария очнулась от тяжкого сна, в котором ее матери была уготована судьба, быть сожранной скиллой. Кто такая скилла, спрашивала она саму себя и себе же отвечала – зверь, выращенный двуличным человеком. Человеком, прикидывающимся верующим и милосердным, на деле же…

Прошло много лет, дети стали взрослыми, прежде чем до нее дошло, что в один год, когда ее близнецы еще соску сосали, в ее жизнь вмешался сам Сатана.

Под влиянием Владыки мира религиозная мать, всегда подающая милостыню нищим, в один миг вывернула свою суть и затряслась от жадности, превратившись в то, чем на самом деле и являлась, а именно стала халдой, корыстолюбивой, предприимчивой и очень жестокой особой безжалостно выставившей дочь с двумя внуками на улицу.

Произошло это, когда муж Марии окончательно спился, сошел с ума и избил ее до сотрясения мозга. Она бежала, в чем была, на улицу, прихватив детей. Бежала к матери, но мать уже неузнаваемо изменилась. Дело в том, что Мария при рождении детей записала обоих своих мальчиков в квартиру матери.

– Что? Мою квартиру решила захватить? – орала мать. – Прописала бы к мужу, в общагу.

Мария оправдывалась, изумленно глядя на мать, что таковы законы, детей надо куда-то прописывать, а в общаге даже муж проживает временно. Общага есть общага, но, как говорится в России, ничего нет более постоянного, чем временное.

На ее плач и недоуменные вопросы мать отвечала звериным рыком и суетливой беготней по квартире.

Правда, через несколько дней, она пришла в себя, и даже проявив инициативу, окрестила внуков, выступив крестной матерью близнецов, но после опять впала в ярость, узнав в агентстве недвижимости, что по закону, она вынуждена, будет делиться с внуками.

– Не желаю я делиться! – кричала она, учинив скандал Марии и своим грудным внукам.

Оказывается, мать задумала продать квартиру и переехать к более успешному и деловому сыну, который был у матери в любимчиках. Мать хотела на вырученные за квартиру деньги купить домик с огородом, чтобы летом было, куда выехать с сыном и его семьей (у сына было трое детей). Домик, таким образом, был бы нежданным, но, безусловно, радостным подарком для сына, проживающего в большущей четырехкомнатной городской квартире с двумя балконами и лоджией.

Сын давно звал мать на помощь. Трое детей нуждались в няньке. И дочь, глупая, добродушная, не верящая в чудовищ, а потому не могущая и не умеющая разглядеть, кто есть кто, связавшая свою жизнь с ненормальным да к тому же пьяницей, страшно мешала.

Наконец, мать путем хитрых махинаций продала квартиру, определив дочь с внуками в никуда не годный барак, лишь бы отделаться. Произошло это уже после того, как Мария, сняв угол в частном доме, прожила там с малютками под покровительством чужих людей довольно приличное количество времени. Чужие люди ей помогали, мать даже носа не показывала. В бараке, предназначенном под снос, гуляли сквозняки, бегали мыши. Не было воды, к колонке надо было идти через две улицы. Удобства во дворе, в деревянном покосившемся сооружении. Комнату в бараке мать утеплила картоном, набрала картонных коробок на помойке, разобрала, превратив коробки в толстые листы, и прибила к стенам гвоздями, утверждая, что теперь-то дочери с детками будет куда как тепло!

К комнате примыкала небольшая кухонька. Газа не было, зато была электрическая плитка, которую притащила мать. От щедрот своих, она также подарила родным старый дребезжащий холодильник приобретенный матерью еще в советские годы, лет двадцать назад. Привезла с недоумевающими грузчиками недоверчиво оглядывающими барак, недоверчиво осматривающими деловито снующую мать и молчаливо сжавшуюся у входной двери Марию с детьми, мебель из квартиры: отслужившее свое старый бельевой шкаф с антресолями (антресоли в маленькую комнату с низкими потолками не влезли), едва живую скрипучую тахту, обеденный стол (еще крепкий), две табуретки и кресло, в котором испустил дух отец Марии (кресло, после того, лет десять простояло на балконе).

– Ну вот, живи! – радостно объявила мать дочери и была такова.

Больше Мария ее не видела, впрочем, также как и брата. Брат, рожденный матерью от первого мужа (также умершего), сестры не любил, детство ее прошло под эгидой его ревности и черных синяков, которыми щедро наделял ее братец. Повзрослев, он быстренько свинтился из дома и даже на похороны отчима не приехал. Что и говорить, если своих племянников он видеть не хотел, ограничившись поздравительными телеграммами.

Но, как говорится, бог шельму метит, городская квартира ее брата сгорела, семью брата городские власти (кстати, соседнего с городом Марии городке, всего-то шестьдесят километров) выселили в жилье, похуже и поменьше. В двухкомнатной хрущобе было тесно и мать бежала на дачу, так она обозвала тот дом, что приобрела на деньги, оставшиеся после расправы над дочерью.