Пять баксов для доктора Брауна

подносом ли от кока, за ухо ли от стюарда – все равно лучше, чем гнев заждавшегося капитана;

Капитан ничего не сказал на то, что «пять минут» заняли у юнги почти полчаса. Он аккуратно взял каютного за кудри и приложил лбом о дубовую обшивку каюты.

– Понятно?

Дюк смотрел в пол.

– Да, сэр, понятно.

Во всяком случае, понятно было, что бренди стоит в буфете, на котором еще китайский веер и такая тонкая деревянная дамочка с огромным задом.

Капитан Бабридж, очевидно, сказал все, что хотел сказать и сел за стол, который почти целиком покрывала карта. Больше он на юнгу не смотрел, и тот, поморгав, поскорее вышел из капитанской каюты, снова радуясь, что, можно считать, обошлось. Тут же наткнулся на стюарда, тут же получил затрещину и поручение отправляться на камбуз за обедом для кают-компании.

– Где ты ходишь, тюленья твоя рожа, а? – разорялся кок. – Где тебя, я спрашиваю, носит, три ржавых якоря тебе в корму!

Каждая фраза сопровождалась соприкосновением лба юнги и металлического подноса, на котором в офицерские каюты подавалась пища. «Бам-м!» – повторял поднос. – «Бам-м-м!» «Бам-м-м-м!» – Ну и что ты на мне увидел, маменькино сокровище? – поинтересовался кок. – Что разглядываешь? Интересно, да? А то, что обед уже десять минут как должен быть подан, тебе не интересно? Не интересно, я спрашиваю?

Поднос все еще звенел. Д.Э. Саммерс молча смотрел на компаньона. Компаньон молча смотрел в палубу.

Кок задрал голову и развел руки в стороны, словно в ужасном недоумении:

– За что наказываешь, Господи? Что я сделал? Чем согрешил? А? А?

Матросы, игравшие в карты, ржали в двадцать глоток.

Дюк посмотрел на повара так, как в детстве на кузена миссис Маллоу – дядюшку Фалвиуса, когда тот спрашивал, кого, дескать, ты, мальчик, больше любишь – маму или папу?

Повар глумливо поклонился.

– С вашего позволения, – чтобы не оскорблять ваших нежных ушек, – я буду называть вас…

Он изобразил размышления.

– Сосиской. Арлингтонской сосиской. До свидания, господин Арлингтонская сосиска!

На этих словах даже Д.Э. улыбнулся (хотя понятия не имел, что за арлингтонская сосиска [2] ) Дюк (который тоже слышал только о кладбище в Арлингтоне) постарался улыбнуться тоже, взял поднос у кока и поднялся по трапу, следя за тем, чтобы кофейник и супница сохранили свое содержимое, а заодно не обожгли пальцы, как это случилось утром. У самой крышки люка еще раз обернулся и скорчил компаньону ободряющую рожу. Поднос немедленно накренился, и кофейник украсили коричневые потеки. Юнга тихонько буркнул себе под нос и, осторожно удерживая поднос одной рукой, полез из люка. Джейк поскорее отвернулся. Снаружи что-то зазвенело о палубу. Похоже, крышка кофейника.

2

«Сосиски Арлингтона – упакованы на фабрике, распакованы на вашей кухне!» – М.Р.М.

Кок высказался в смысле, дай, мол, дураку в руки веревку, так тот на ней и удавится, но больше не произошло ничего. Обошлось.

Каютный по ту сторону люка так совсем не считал: он задел кофейник, уронил крышку и только чудом не дал грохнуться супнице, прижав ее животом. Ругаясь про себя, оперся как следует спиной о закопченую кирпичную печь, медленно опустился на корточки. Шумели волны и ветер. С бортов долетали мелкие брызги. Дюк вздохнул, пытаясь сладить с качкой (еще и продолжало мутить со вчерашнего), поднял и водрузил крышку на место. Придерживая поднос подбородком, вытащил из штанов подол рубахи, протер ею пролитый кофе, и шаткой походкой направился по палубе. Впереди ожидал еще один аттракцион: спуск в грот-люк с обеденным подносом в руках.

Глава пятнадцатая, в которой из саквояжа извлекается блокнот Фокса

Около восьми часов вечера по сухопутному времени капитан, заложив руки за спину, любуется горизонтом с подветренной стороны шканцев. Главный помощник курит трубку на подветренной стороне лацпорта, а второй помощник – с его наветренной стороны. Стюард Чаттер закончил свою работу в каюте и ошивается возле камбузного люка, ожидая возможности поболтать с коком. Матросы сидят на брашпиле или лежат на баке. А двое джентльменов облюбовали себе местечко на носу, у брашпиля. Через какой-нибудь час пробьет восемь склянок, свет в кубрике будет потушен, приступит к работе ночная вахта, а остальные лягут спать, ожидая, пока наступит их черед. Отправится на покой и корабельная прислуга: стюард и каютный юнга, который только что рассказал компаньону свою эпопею с бренди.

Дома Дюк укладывался в такую рань только в наказание, да и то случалось это редко. А тут попробуй засни, если стюард храпит, как паровоз. Паровоз, паровоз... И подумать, ведь трех дней не прошло с тех пор, как двое джентльменов сели на поезд. Еще во вторник Мармадьюк Маллоу спокойно читал «Двадцать тысяч лье под водой», играл на пианино рэгтаймы, смотрел с чердака в отцовский бинокль, как в соседнем доме переодевается какая-то сдобная тетка, и читал в «Научном американце», как «по умеренной стоимости переконструировать велосипед в мотоцикл, используя оборудование «Меско М.П. Мотор». В четверг познакомился с Джейком, когда от нечего делать болтался по набережной. И вот, леди и джентльмены, каютный юнга. С ума можно сойти.

«Дорогие отец и мама,

у нас все в порядке, доехали хорошо. Капитана Веркора, правда, упустили, и наверное, стоит передать ему наши извинения, но все-таки нанялись на другое судно и сейчас отправляемся бить китов к берегам Южной Америки, а оттуда – к острову Южная Джорджия. Сколько мы пробудем в плавании, не знаю. На всякий случай: если от меня не будет писем, не волнуйтесь. Напишу, как только смогу.

С Джейком мы видимся очень мало, потому что он на носу, а я кормовая крыса, и не положено. Его определили в палубные матросы, а я, как ни печально, всего лишь каютный юнга. Отец, конечно, скажет, лиха беда начало. Ну, и будет прав, чего уж там. Всю экипировку нам дали в кредит, морская болезнь почти прошла, в общем, я думаю, как-нибудь привы...»

Тут Дюк почесал карандашом за ухом и вымарал последние строчки, оставив только «дали в кредит».

«Одним словом, все в порядке. Отвечать мне пока что некуда, да я и сам не знаю, когда получится отправить письмо, но как только появится такая возможность, мы с Джейком приедем в гости.

Обнимаю,

Дюк.

4 мая 1905 г.»

Вот так все было. Не пирожным, ох, не пирожным оказалась жизнь искателей приключений. Но, сто тысяч каракатиц, не может ведь быть так, чтобы всегда было паршиво? Или может?

Однажды Д.Э., мрачно подошедший к кубрику – только что звякнули склянки к обеду, – получил чувствительный толчок в плечо, поднял глаза и увидел М.Р.

– Что скис, компаньон! – улыбнулся тот и, не тратя времени, поволок его в сторонку.

Из-за пазухи грубой матросской рубахи появился блокнот Фокса (точнее, половина блокнота, оторванная безжалостной рукой) и карандаш. А еще сложенный вшестеро листок. М.Р. быстро сунул все это в руки Джейку и испарился.

«Сэр, – писал он, – как вы? У меня не сказать, чтобы очень шикарно дела, но, наверное, бывает и хуже. Убирал каюту капитана, там карта. Мы отправляемся сначала к Южной Америке, потом на северные острова , а потом, кажется, в Африку. Сколько будем плавать, узнать не смог. Дальше не знаю, что писать.»

Подпись была:

«М.Р.М.»

Ветер уронил волосы на глаза. Вдоль борта «Матильды», дальше, дальше и дальше замелькали темные упругие спины. Дельфины. Их было множество. Они виднелись под водой неясными силуэтами, шаловливо выскакивали из-под самого носа корабля, серые, мокрые, торопливые, и уносились вдаль. Им принадлежал океан.

«Сэр, – Джейк попробовал облечь в слова то, что вертелось в голове, – сэр...»

«Матильда» дрейфовала уже четвертые сутки. Вантовые и салинговые тоскливо висели на снастях. Палубные лениво возились с нижним такелажем и всякими штуками – что попадется, абы не слонялись без толку. М.Р., покончившего с делами в каютах, послали на верхнюю палубу, чтобы тоже не сидел без дела, и, главное, не успел нанести ощутимого вреда.