Пять дней

Когда я взяла себя в руки, мы с Беном отправились в кафе.

— Вообще-то, мы могли бы пойти в более изысканное место, — заметила я, когда мы сели за столик в кабинке.

— Зачем тратить деньги на ресторан? Я всегда ем в этом кафе. Здесь дешево, пока ни разу не отравился.

Подошла официантка. Мы сделали заказ. Как только она удалилась, Бен, глядя на меня, сказал:

— На днях мне звонила Салли.

— В самом деле?

— Ты как будто удивлена.

— Ну, я не думала, что вы поддерживаете связь.

— Мы общаемся не реже двух раз в неделю.

Как же я это пропустила? Не заметила, что они близки?

— Это здорово, — произнесла я.

— А ты несколько огорошена, потому что считала, что твоя зажигательная дочь и заумный сын никогда не смогут найти общий язык.

— Каюсь.

— Мам, она волнуется за тебя. И я тоже. Салли сказала, что на днях — когда ты вернулась из Бостона — она застала тебя спящей на крыльце. Сейчас ведь не май, чтоб спать на улице.

— Ночью плохо спала, вот и заснула.

— Но ты ведь только что сказала, что у тебя была одна бессонная ночь — минувшая. С воскресенья прошло шесть дней, и судя по синим кругам у тебя под глазами…

— Ну, хорошо, я плохо сплю всю неделю.

— Почему?

— Да так.

— Из-за папы?

Я кивнула.

— Салли тоже про это сказала. Хочешь поговорить об этом?

Инстинктивно я покачала головой.

Потом произнесла:

— Вообще-то хочу… только, думаю, это будет несправедливо по отношению к тебе. Потому что ты выслушаешь лишь одну сторону — меня, а не нас обоих.

— Можно подумать, папа когда-нибудь станет делиться со мной своими переживаниями.

— Я знаю, что у тебя с ним проблемы.

— Проблемы? Это мягко сказано. Мы с ним чужие люди. Вообще не можем общаться. Причем много лет. У меня такое чувство, что он меня на дух не выносит.

— Папа очень тебя любит. Просто в последние годы он как-то потерял себя. Это, конечно, его не оправдывает. Я думаю, он пребывает в глубокой депрессии. Хотя сам он этого никогда не признает и помощи просить не станет.

— А как ты сама?

— У меня тоже депрессия.

— Для меня это новость.

— Для меня тоже. Но бессонница, что мучает меня в последнее время… Мой доктор считает, что чувства, которые я подавляла многие годы, нашли своеобразный психический выход, давая мне понять, что со мной не все в порядке.

— Значит, ты обратилась за помощью?

Я кивнула.

— Молодец.

Бен положил ладонь мне на руку, стиснул ее — жест такой милый, такой доброжелательный, такой взрослый. Я опять с трудом подавила слезы.

— Салли также намекнула, что все это неспроста — что-то послужило толчком.

— Понятно, — проронила я, думая: мои дети между собой обсуждают своих родителей.

— Что-то случилось? — спросил Бен.

Я встретила взгляд сына, ответила:

— Разочарование.

Бен пристально смотрел на меня, и по его глазам я видела, что он пытается осмыслить мой ответ, его намеренную уклончивость, множество скрытых в нем значений, заложенный в нем тайный смысл… и в конце концов он решил, что не стоит выпытывать подробности.

— Салли также сказала, что всю эту неделю ты ходишь сама не своя, что она не лезет к тебе, потому что ты ушла в себя.

— Это из-за бессонницы. Но мне прописали таблетки, они должны помочь. И я намерена сделать то, что сделал ты — избавиться от угнетенности.

Спустя несколько часов в номере небольшого мотеля, что я сняла на ночь (измученная бессонницей, я не собиралась колесить по темным проселочным дорогам Мэна), я снова расплакалась, вспоминая разговор со своим замечательным сыном. Я также пообещала себе, что утром первым делом позвоню Салли — правда, у нее воскресное утро начиналось где-то после полудня.

Оставалась самая малость — выспаться. Доктор Банкрофт прописала мне убойную дозу миртазапина — 45 мг. И сказала, что, если есть возможность, по принятии первой таблетки будильник лучше не заводить: пусть с помощью снотворного меня наконец-то сморит сон и проснусь я тогда, когда мой организм решит, что мне пора прийти в сознание. Поэтому сразу же после десяти часов я выпила одну таблетку, думая: во всяком случае, благодаря лекарству мне не придется всю ночь таращиться на декор этого занюханного номера в занюханном мотеле, где ночлег стоит пятьдесят долларов. Потом залезла в пахнущую плесенью постель с книжкой, которую привезла с собой. Это был поэтический сборник Филипа Ларкина, творчеством которого Люси восторгалась уже некоторое время. Спустя несколько дней после того вечера, когда я примчалась к ней из Бостона, мне домой пришла посылка из нашего местного книжного магазина в Дамрискотте. Новое американское издание «Полного собрания стихотворений» Ларкина вместе с запиской от Люси:

«По общему мнению, он жуткий националист, но, как поэт, всегда зрит в корень, умеет проанализировать всю фигню, которая не дает нам покоя в четыре часа утра к которой мы не хотим думать. Если не возражаешь, я посоветовала бы начать с „Идущего“ на стр. 28. Всегда помни, что у тебя есть аварийный люк и подруга. Как ты сама написала мне несколько дней назад: ты не одинока. Мужайся и все такое. Люблю. Люси».

Книгу мне прислали в четверг. Я была тронута вниманием Люси, добрыми словами в ее записке, но, с учетом событий минувшей недели у меня не было запаса жизнестойкости, чтобы взяться за что-то, требующее эмоциональных усилий. Поэтому несколько дней я не притрагивалась к книге, но сегодня перед отъездом к сыну сунула ее в свою дорожную сумку. Выпив таблетку миртазапина, я открыла поэтический сборник. Как и советовала Люси, нашла страницу 28 и…

ИДУЩИЙ

Приходит вечер Через поля, невиданный доселе, Не зажигая ламп. Издалека как будто шёлков, но Ложится на колени и на грудь, Не принося уюта. Куда девалось дерево, скреплявшее Землю и небо? Что в моих руках Лежит неощутимо? Что тяготит мне руки? [52]

Я прочитала стихотворение один раз. Прочитала второй. Потом, сев в постели, прочитала его в третий раз. Значит, вот где я была последние годы. Под покровом безысходности, который я принимала за свое повседневное одеяние, натягивала его на себя, думая, что мне самой судьбой предназначено его носить. Я убедила себя, что уныние — состояние, которое я просто обязана терпеть. Я до сих пор тосковала по Ричарду — вспоминая, как примерно в это же время на прошлой неделе мы предавались любви на большой кровати роскошного отеля в Бостоне, — но теперь, по прочтении удивительного стихотворения Ларкина, поняла, что Ричард принадлежит к тому типу людей, которые, когда им улыбается возможность счастья, решают, что они обязаны носить власяницу вечного сожаления. Своим решением он разбил сердце и себе, и мне. Но то, что Ларкин сказал мне в своем стихотворении — что покров печали всегда готов окутать нас, если мы того захотим, — как ни странно, принесло утешение. Ибо это напомнило мне: да, я не одинока… даже если волновой след пережитого горя, тянущийся за мной, не исчезнет скоро.

52

Стихотворение Ф. Ларкина «Идущий» (Going): There is an evening coming in/Across the fields, one never seen before/That lights no lamps./Silken it seems at a distance, yet/When it is drawn up over the knees and breast/lt brings no comfort./Where has the tree gone, that locked/Earth to sky? What's under my hands/That I cannot feel?/What loads my hands down? Русский перевод: Товарищ Андреев — Советский Союз.

Потом я почувствовала, что у меня слипаются глаза, и погасила свет. С наступлением темноты ко мне пришло, впервые за несколько дней, спасительное отдохновение от суровой действительности. Сон.

Лекарство творило чудеса. Благодаря таблеткам я каждый вечер погружалась в забытье и спала не менее семи часов кряду. Продолжительный сон — вкупе с тем, что доктор Банкрофт называла «легкое антидепрессивное воздействие» миртазапина, — казалось, помогал мне пережить день, не впадая в глубокое уныние.