Пять экспонатов из музея уголовного розыска

Посетитель кашлянул и скрипнул стулом.

–  Мне бы не хотелось торопить вас, Василий Петрович, но, увы, время не ждет. Уже пора обедать, а я еще не завтракал.

–  При вашем образе жизни лишний жирок вам ни к чему.

–  О лишнем не может быть и речи, - согласился он.
– Но я ведь на лишний и не претендую, мне бы свой, довоенный уберечь. Тут рядом с вами есть прелестное кафе. Ежели желаете…

–  Нет, благодарю вас.

–  Воля ваша, - сказал он и ловко свернул козью ножку. Получалось это у него просто артистически. Казалось, ничем другим он в своей жизни и не занимался.
– Ну, что скажете? Как писали солдатики своим женам, жду ответа, как соловей лета.

Гость был прав: пора что-то решать.

–  Итак, вы хотите за перстень двадцать тысяч?

–  Тридцать, Василий Петрович. Тридцать тысяч золотом.

–  Позвольте, но ведь вы пять минут назад просили двадцать.

–  Я?
– поразился он.

–  Конечно, вы, не я же.

–  Вы просто не расслышали, Василий Петрович. К тому же это было, как вы сами изволили заметить, пять минут назад, а время - деньги, особенно наше время, время революционных преобразований.

–  Откуда у вас перстень?

–  Получил в наследство.

–  От кого?

–  Странный вопрос.
– Он повернулся ко мне профилем.
– Все считают, что я поразительно похож на деда, не хватает только бакенбардов и поэтического таланта. Не находите?

–  Не скоморошничайте!

–  А вы не задавайте дурацких вопросов, - разозлился он.
– Откуда у меня перстень! Купил, выиграл в карты, подарили, нашел на улице, обменял - не всё ли вам равно? Вы деловой человек; а возможность, которую я вам предоставляю, никогда больше не повторится. Вот и хватайте за хвост жар-птицу, а то улетит.

Жулик играл наверняка. Он прекрасно понимал, что я зачарован и именем поэта, и этой вещью, которая, возможно, принадлежала ему. Куда я денусь! Я был опутан прошлым по рукам и ногам. «Милый друг! от преступленья, от сердечных новых ран, от измены, от забвенья сохранит мой талисман…»

Кто знает, может быть, я сейчас держал в руках перстень, который был на пальце Пушкина, когда поэт писал «Моцарта и Сальери», «Евгения Онегина», «Бориса Годунова», перстень, который вместе с гением, сделавшим его своим талисманом, вошел в историю мировой литературы. Из таинственной зеленой глубины камня всплывало прошлое. Оно превращалось то в строчки пушкинских стихов, то в сцены последних часов его жизни, то в шумящие листвой деревья Михайловского. Зелёный камень помнил прошлое. Оно в нем запечатлелось навеки.

–  Хорошо, - сказал я и положил перстень на стол, - допустим, мы решили приобрести у вас этот перстень за двадцать тысяч…

–  За тридцать, - поправил он.

–  Пусть за тридцать. Могу с вами согласиться, что перстень-талисман поэта стоит этих денег. Но…

–  Что же вас смущает?
– участливо спросил он.

–  Чем вы можете удостоверить, что это интальо - перстень-талисман Александра Сергеевича Пушкина?

Он усмехнулся.

–  Честное слово дворянина вас устроит?

–  Нет, разумеется.

–  А честное слово гражданина-труженика Российской республики, который только из-за болезни не участвовал в штурме Зимнего?

–  Мне нужны доказательства.

–  Ну что ж, тридцать тысяч стоят того.

–  Я тоже так думаю.

–  Собственноручная записка Пушкина, запечатанная этим перстнем вас устроит?

–  Безусловно, ежели, понятно, эксперт подтвердит подлинность этой записки. Согласны?

–  А почему бы и нет?

–  Тогда оставьте мне записку и перстень. Послезавтра я дам вам окончательный ответ. Тогда же сможете получить деньги.

–  Тридцать тысяч золотом?

–  Тридцать тысяч золотом.

–  Как ни странно, но вы производите впечатление порядочного человека, - сказал он.
– Наверное, я даже был бы способен поверить вам на слово. При определенных гарантиях, понятно…

–  Весьма польщен.

Несмотря на комплимент, перстень он отдать отказался, но записку оставил. Чувствовалось, что автографами Пушкина он особо не дорожит: дескать, бумага - она и есть бумага, кто бы на ней ни писал: писарь, поэт или чиновник. В записке было всего несколько слов, написанных по-французски нервным и торопливым почерком: «Partie remise je vous previen-drai». Почерк в записке мне показался очень похожим на почерк Пушкина, но специалистом в этой области я, конечно, не был.

Вот тогда-то я и просидел всю ночь, читая и перечитывая вот эту отцовскую тетрадь.

Достоверного описания перстня Пушкина, как я уже вам говорил, не было. Однако большинство сходилось на том, что в кольце находился изумруд или другой камень зелёного цвета. Что именно было вырезано на камне, отец так и не узнал. Вначале Петр Никифорович предполагал, что в перстень Пушкина вставлена греческая гемма V-IV века до нашей эры.

Позднее Петр Никифорович склонялся к тому, что интальо в перстне Пушкина скорей всего восточной работы и выгравировано, по-видимому, в эпоху Древнего Рима, когда резчиками гемм чаще были рабы из восточных стран.

Впрочем, Петр Никифорович не исключал и того, что интальо Пушкина сделано в XVII или даже XVIII веке, когда многие резчики подражали древним образцам, а некоторые и специально вводили в заблуждение ценителей этого тонкого и трудоемкого искусства.

Почти в каждой строчке записей отца о гемме Пушкина встречались слова «возможно», «вероятно», «видимо», «предположительно», «не исключено», «по-видимому», «скорей всего», «можно допустить»… Короче говоря, основываться на этом было трудно.

Другое делю записка. Тут мне повезло значительно больше. Ссылаясь на Александру Осиповну Смирнову-Россет, отец утверждал, что такая записка, запечатанная перстнем-талисманом, действительно существовала. Смирнова ему говорила, что секундантом Пушкина должен был быть её брат, Клементий Осипович Россет. Но накануне дуэли Пушкин заехал к нему и, не застав дома, оставил записку на французском языке: «Дело отложено, я вас предупрежу». Однако дуэль всё-таки состоялась…

По мнению Жуковского, на которого ссылалась Смирнова, Пушкин специально хотел ввести в заблуждение Россета, опасаясь, что тот может рассказать о готовящемся поединке ему, Жуковскому, или Вяземскому, а они, конечно, предпримут всё возможное, чтобы помешать дуэли.

Таким образом, документ, который мне оставил человек в кожанке, являлся серьезным доказательством подлинности перстня. Очень серьезным, если… К этому «если» сводилось все: действительно записка написана рукой Пушкина или это фальсификация?

Узнав о моей беседе с человеком в кожанке, Усольцев вышел из себя. Как я мог пойти на соглашение с жуликом? Подобных прохвостов надо немедленно расстреливать, а не тратить на них государственные деньги. И с такими беспринципными интеллигентами, как я, тоже не следует церемониться. В кутузку их сажать надо!