Пять ликов богини

Последнее, четвёртое яркое воспоминание из детства — это день перед Расколом.

В свободное время Менке нарисовал простым карандашом на обычной бумаге мамин портрет, причём, как ему думалось, великолепный для одиннадцатилетнего ребёнка. Он прибежал показать его ей в надежде сделать небольшой подарок и тем выразить свою любовь. Ума долго всматривалась в рисунок, и в её взгляде Менке увидел не ожидаемую теплоту, а ужас, да такой, что казалось лишь усилие воли не позволило вырваться наружу крику, вспыхнувшему где-то в её груди. Она сидела на стуле, но вдруг вскочила, ушла в ванную и заперлась там на несколько минут. А когда вернулась, уставилась на него красными и чуть припухшими глазами. Прямо при Менке она порвала рисунок и сказала:

— Плохо вышло. У тебя совсем нет таланта к рисованию.

Обрывки она забрала с собой, а Менке ещё долго стоял на одном месте, как вкопанный, сжимал кулаки и глотал слюну, пытаясь подавить появившуюся в горле горечь. Ему хотелось бить и ломать всё вокруг, орать во всю глотку, лишь бы мама заметила, успокоила, проявила хоть немного любви и тепла. Но он сдержался, подавил в себе этот позыв и забил куда-то глубоко внутрь, оставив там разлагаться и постепенно исчезать.

А назавтра случился Раскол — событие, уничтожившее детство Менке Рамаяна.

В тот день он прогуливался в лесу недалеко от дома. Занятия с мамой остались позади, а Гаджиева-сенсея ждали только через час, и Менке наслаждался свободным временем. Тёплый августовский ветер колыхал листья, шуршал травой и подгонял мальчика в спину. Менке добрёл до вершины одного из холмов. Другая его сторона оканчивалась резким обрывом, который через пять метров переходил в крутой десятиметровый склон. Это место они с мамой именовали Песочным Холмом, потому что песок толстым слоем устилал всю эту сторону. Иногда Менке стоял на краю обрыва, смотрел вниз и раздумывал над тем, чтобы прыгнуть. Его манила эта песочная перина — казалось, она примет его ласково и не даст разбиться, но от последнего шага его всегда останавливал страх ошибиться. Вот и сейчас Менке некоторое время смотрел на склон в нерешительности, но, в конце концов, всё же вновь раздумал прыгать.

Он уже развернулся обратно и сделал четыре шага в сторону дома, как вдруг услышал незнакомое гудение. По звуку он сразу определил, что это какой-то механизм, но какой — понять не мог. Впереди среди деревьев мелькнуло синее, и Менке сразу узнал, что это. Древний автомобиль. Старое средство передвижения на четырёх колёсах, которое всегда стояло в гараже рядом с их домом, и которым никто никогда не пользовался. Менке впервые видел, чтобы эта колымага работала, а потому невольно засмотрелся и заслушался, даже не осознавая, что автомобиль на полном ходу летит прямо на него. Потихоньку он становился всё ближе и ближе и совсем разогнаться ему мешали деревья и подъём в горку. Но последние пятьдесят метров шли ровно, и это дало возможность машине набрать скорость. Вскоре автомобиль оказался настолько близко, что Менке сумел разглядеть за рулём маму. Когда до мальчика оставалось не больше десяти метров, дверь распахнулась, и Ума выпрыгнула из машины, немного прокатившись по земле. Неуправляемый автомобиль мчался на Менке, грозясь его раздавить.

Лишь в самый последний момент он сообразил, что на него на большой скорости несётся тонна стали и даже не собирается замедлять ход. Регулярные тренировки не прошли даром — Менке успел отскочить в сторону. Автомобиль выехал с обрыва и полетел вниз, после чего с устрашающим грохотом рухнул на землю.

Менке пытался прийти в себя и судорожно соображал, что случилось. Перед глазами всё плыло, происходящее выглядело сном. Он ощущал, будто он уже не он, а всего лишь герой очередного фильма, а настоящий он сидит перед экраном и просто наблюдает.

Ума же сориентировалась куда быстрее. Она вскочила на ноги, выхватила откуда-то нож и бросилась на собственного сына. Менке прекрасно видел происходящее, но не мог сопротивляться. Его словно сковал паралич. Он недвижимо смотрел на то, как нож описывает в воздухе дугу, и смертоносное острие, будто жало скорпиона, падает прямо на него.

Совершенно неосознанно сработал банальный рефлекс, и Менке ударил по маминой руке внешней стороной ладони, отмахиваясь от ножа, как от мухи. Удар вышел достаточно сильный, потому что Ума выронила оружие. Но на этом не остановилась. Она навалилась на сына сверху, схватила за горло и принялась душить. Менке изо всех сил пытался убрать её руки, но она вцепилась намертво. Он чувствовал, как задыхается, как болит горло под её пальцами, как силы потихоньку покидают его, и ужаснулся. Впервые в жизни он услышал дыхание смерти. Пульс панически долбил в висках, сердце разрывалось в попытке насытить кислородом органы. Если бы не острая нехватка воздуха, он бы уже сейчас расплакался, но в этот самый миг вся его сущность старалась выжить.

В конце концов, в голову ему ударил мощный заряд адреналина, и Менке смог упереться ногами в живот матери и скинуть её с себя, благо весила она немного. Но надолго Уму это не задержало — она вновь бросилась на сына уже спустя пару мгновений. Менке смог откатиться к краю обрыва. Дальнейшее получилось совершенно случайно — Ума просто не рассчитала прыжок, споткнулась о слегка выставленную ногу сына и улетела дальше, чем планировала, не сумев удержать равновесия.

Когда Менке откашлялся, он увидел, что мама свисает с обрыва, отчаянно хватаясь за легко рвущуюся траву в тщетной попытке не сорваться. Не раздумывая и долю секунды, он бросился к ней, схватил за руку и изо всех сил потянул наверх. Но Ума не пыталась подняться. Она посмотрела на сына с бесконечной тоской и произнесла поникшим голосом:

— Прости. Так нужно. Я люблю тебя.

Она схватила Менке в ответ, дёрнула его на себя, одновременно отпустив вторую руку, и тем скинула в обрыв их обоих.

Дальше страх сменила боль, а за ней наступила темнота.

Менке пришёл в себя спустя несколько дней в больнице в Москве. Глаза закрывала плотная повязка, а в глазницах кошмарно жгло. Как оказалось, при падении он упал сперва на склон, покатился вниз и напоролся на осколок стекла от разбившегося автомобиля, который проехался по его лицу, лишив зрения. Их с матерью без сознания нашли домашние роботы-слуги, которые и доставили обоих в городскую больницу. Поскольку Менке ослеп, ему пришлось провести срочную операцию по установке простейшего нейрочипа, соединяющегося по нейронитям со зрительной корой и с искусственными глазами, которые тоже вживили, но к ним ещё предстояло привыкнуть. Нейроком ставили только с восемнадцати лет, да и глаза велели менять каждые полгода, поскольку его череп и мозг всё ещё росли.

Позже ему сообщили, что у Умы диагностировали шизофреническое расстройство и её поместили в психиатрическую лечебницу. Он просил о встрече с ней, но ему запретили, сказали — опасно. Больше маму Менке никогда не видел.

На третий день в больнице ему сняли повязку, и Менке стал привыкать к новому зрению. Искусственные глаза превосходили настоящие, ведь обладали возможностью увеличить изображение, а также при включении специальной функции улавливали ультрафиолетовый и инфракрасный спектры. В остальном никакой принципиальной разницы он не увидел, но понял одно — роботы, возможно, видят мир даже лучше людей.

В тот же день Менке впервые в жизни встретился с отцом.

Роботы известили Армена Рамаяна, что с Умой приключилась беда и она более не в состоянии заботиться о сыне. Тот примчался в больницу уже спустя час.

Отец произвёл на Менке смешанное первое впечатление. Очень высокий смуглый мужчина с густой чёрной бородой и широченной грудью показался отлитой из бронзы статуей античного атлета. От него веяло первобытной силой, как от древнегреческого титана. Но чем-то он напоминал Гаджиева-сенсея и потому хотелось ему доверять.

Менке выписали на пятый день, и отец повёз его в новое жилище — просторную квартиру в шестнадцатом южном блоке среднего уровня. Размах и размер московского гигадома тогда по-настоящему впечатлили его. Всю эта громадную и громоздкую конструкцию из стали и бетона он представлял только как произведение искусства из каких-то фантастических фильмов. Но нет, оказывается, это реальность, которая всегда таилась где-то рядом. Почему мама никогда не приводила его сюда? Почему растила вдали от всех остальных? Кстати, а где именно они жили? Когда Менке спросил у роботов, может ли он вернуться домой, те ответили, что не знают, где это место, поскольку слуги, которые привезли их, тут же ушли, не оставив следов.