ПЯТЬ НОЧЕЙ

– На её фоне мы все выглядим тунеядцами, – заметил Константин Николаевич.

– А вы и… – Лида осеклась. Поправила мини-юбку, растянутую на ширину порожавших бёдер, проглотила гнев и с вежливой ненавистью снова обратилась ко мне: – Так что, Новиков? Будешь сидеть?

***

Трёхлетнюю Олесю, как и всякую дочь начальника, все обожали, но предпочитали держаться на расстоянии заискивающей улыбки. При первом её появлении в офисе не было ни одной женщины, которая не приложила бы свою ладонь к головке любопытно озирающейся девочки.

– Какой у тебя носик! Какие у тебя ушки! А глазки – чудо! Мамины, – разносилось умилительное кудахтанье вокруг смущённого ангелочка.

Однако очень скоро освоившаяся девочка при помощи подручного инвентаря решила исправить огрехи природы на лицах готовых «играть в доктора» квочек. Неопытность молодого хирурга и стерилизованный слюной инструмент повлекли за собой целый ряд неудачных пластических операций, панику пациентов и бегство доноров.

Обращаться с жалобой к матери было опасно: в лучшем случае отправит за горячим материалом в какой-нибудь интернат. К бабке же, бессменной уборщице, успевшей обзавестись двумя талантливыми стажёрами, подходить вообще никто не решался.

На помощь вызвались молодые мужчины, ещё не наигравшиеся в «дочки-папочки», с такими же умилительными прихватами и вкрадчивыми голосами. Болевой порог добровольцев оказался гораздо ниже, а слабая адаптивность лица и тела к новаторским жанрам хирургии привела к исчезновению всего колющего и режущего, включая степлеры, из ареала их естественного обитания.

Дошла и до меня очередь ложиться под самодельный скальпель. На предложение Олеси поменять цвет глаз, можно даже вместе с глазами, я пожаловался, что сегодня мне непременно надо поплакать перед её мамой собственными слезами, а вечером без своих глаз я могу заблудиться в городских трущобах, и меня съедят серые волки. Операцию пришлось отложить до времён, пока не истребят волков или не отстроят город. Мы занимались полезными делами: пересаживали канцелярские иголки опавшим кактусам, играли в карты, травили анекдоты.

И всё вроде бы хорошо, но за детской наивностью скрывался жулик с приличным стажем. Олеся читала мои карты по болтливой мимике и безмолвной жестикуляции. Захлёбывалась в негодовании от заснувшего лица, требовала более откровенных эмоций. Она катилась со смеху от взлетевших бровей козырного короля, затаивала дыхание от лая гончих десяток и бросалась в атаку всеми без разбору картами.

Обиженно топала ножкой, убегала, возвращалась. В общем, делала всё то, за что мы и любим маленьких и повзрослевших девочек.

Я любил её, а она отвечала мне безобидными шалостями.

Однажды Олеська стыбзила где-то тюбик клея и, презентовав его как гель для волос, решила сделать из меня цветочного эльфа. Погружённый в очередную халтуру и в предвкушение пятницы, я безропотно доверился юной фее, уповая на умеренную токсичность размазываемого желе. В какой-то момент руки Олеси погрузились в мои отнюдь не буйные кудри и больше оттуда не вынырнули. Любовь на этот раз оказалась у нас взаимной – не оторвать. Счастье, что «гель» не успел превратиться ещё и в тушь для ресниц.

Плач обманутого воображением ребёнка разбудил не только офис, но и мать внутри Дарьи Сергеевны. Её нарастающее приближение вернуло меня в реальность, а Константина Николаевича швырнуло в анабиоз. Ворвавшемуся архангелу покорился свет, угасли посторонние звуки, и в образовавшейся пустоте горькие всхлипывания ребёнка разорвали помутневшую тишину.

Открывшаяся величественному взору сцена по накалу страстей не уступала «Гамлету». Олеся, стоящая на стуле, вцепилась в мои волосы. Я, уже раскаявшийся в чём бы то ни было, обречённо склонил голову. И третий участник трагической истории – опустошённый тюбик клея, как финальный аккорд, объяснял суть пьесы.

Подхваченная невидимой силой Олеся опустилась на колени матери. Окружённая бережным кольцом её тёплых рук, девочка умолкала; хлюпала носом; хныкала, бултыхая ногами; жалобно о чём-то лопотала, силясь перешагнуть набежавшую икоту. Постепенно под колыбельное раскачивание и воркование детская возня стихла, и детёныш захрапел, уткнувшись в материнскую грудь.

Поток нежности захлестнул и мою приклеенную к ребёнку голову. Я плыл в мелодичном журчании перекликающихся голосов: далёкий, с нотками тоски – из беспечного детства; и живой, полный глубокой силы, равномерно окутавший беспокойную душу своего чада. Ни один герой, награждённый самой чистой любовью женщины, не получит того, что выливается на поцарапанную коленку ребёнка.

Дарья Сергеевна, чьи стать и натура, казалось, безвозвратно предназначены для покорения корпоративных просторов, чья ещё юная красота облечена в начальствующие доспехи, держа на коленях дочь, становилась обычной заботливой мамой.

Лёгкий пинок заставил меня бесшумно поднять взгляд. На языке жестов Дарья Сергеевна объясняла, что я должен оставить пока свою голову и смотаться за её помощницей или ещё чёрт знает за каким барахлом.

Я нащупал на столе мобильник и послала SMS-SOS Лиде. Надо сказать, что канцелярские ножницы не самый подходящий инструмент ни для стрижки овец, ни для декорирования кустарников. Кривая лесенка, по которой любопытные взгляды поднимались к выполотой макушке, привела коллег к бурному хохоту, идиотским шуткам и несвойственному креативу.

***

– Что притих, Новиков? Посидишь? Я тебя спрашиваю! – настаивала Лида на очевидности ответа.

Предложение «посидеть» никогда не вызывало у меня возражений. Но сегодня это означало, что у начальства особых претензий ко мне нет и на совещании я могу безнаказанно подглядывать за сценами офисного насилия.

– Да нет, наверное. На редколлегии кое-какие вопросы будут обсуждаться, – нерешительно отказался я.

– Идиот! – Лида презрительно поморщилась, дверь хлопнула, Константин Николаевич вытаращил на меня глаза.

Экзекуция

Редколлегия – красивое слово!

Кому-то за его фасадом видится группа школьников с цветными карандашами в руках, кому-то творческое чаепитие за обсуждением готовящихся публикаций, рассуждения о смыслах, гармонии или красоте. В нашем же случае это событие больше напоминает планёрку в строительном тресте, где из тебя выбиваются остатки того креатива, что вложили в тебя университетские профессора за стаканом портвейна. Начальство не любит терзаться в муках творческих поисков, а предпочитает критиковать бездарность с высоты своего профессионализма.

Ещё недавно кубометры «деревянного» заполняли всё пустое пространство, а сегодня его не найдешь даже в коробках из-под ксерокса. Да и коробкам уже лет десять, не меньше. Война на выживание развернулась между однотипными издательствами за души и кошельки уже вдоволь начитавшихся телезрителей. Новые рынки для кириллицы – вещь пока сюрреалистичная, а новые месторождения читателей истощаются ещё на стадии школьной программы. Вот и бродят наши агитаторы, переодевшись в домохозяек, уличных сплетниц, везучих простаков, и нашёптывают развесившим уши гражданам о тайных источниках вечной молодости или неиссякаемой удачи.