Пять ржавых кос

– Ася, я тебя прошу, не говори, пожалуйста, маме с папой! – повернулся я к сестре с умоляющим видом, когда мы закончили заметать следы.

– Хорошо, не скажу, но тогда ты выносишь мусор и чистишь картошку три месяца…и ещё…моешь посуду!

– Ну, это слишком, хотя бы один месяц.

– Я сказала три, иначе расскажу!

– Да мне наплевать, говори что хочешь, – я блефую.

Ася, понимает, что ей тоже перепадёт, и соглашается на один месяц моего рабства в обмен на молчание.

Мама и папа приятно удивлены вечером. Дети прибрались и сварили ужин.

Если вы когда-нибудь будете проходить по улице Немецкой, знайте – в двухкомнатной квартирке №50 на пятом этаже дома 25A, в перегородке между кухней и гостиной спрятан маленький кусочек свинца. Это наш с сестрой секрет. Был.

7

Я думаю, одним из самых важных событий в жизни человека, является момент, когда он обретает навык расшифровывать чёрные знаки и трансформировать их в звуки и слова. И с помощью этого искусства получает возможность приобщиться к коллективной памяти. К сожалению не все люди используют это умение в полной мере.

Научил читать меня папа, лет в пять, наверное. А катализатором процесса борьбы с безграмотностью был Питер Пауль Рубенс. Отец любил покупать художественные альбомы и наборы открыток с полотнами известных мастеров, которые я рассматривал с большим интересом, особенно задерживаясь на картинках с рыхлыми голыми тётками и бородатыми мускулистыми мужиками, некоторые, кстати, были на козлиных ногах.

Я часто отвлекал отца от работы, доставал расспросами, что происходит на картине, просил прочитать название и имя художника.

Папа решил, что будет лучше, если я сам смогу различать слова, достал старый букварь, и за месяц дело было сделано. Я стал читать. Расспросы всё равно продолжались, наверно мои родители не раз пожалели, что дали ребёнку взглянуть на шедевры мировой живописи. Сложно доступно объяснить дошкольнику некоторые вещи:

– Разве бывает у человека тело лошади, и что делает мальчик с луком и крыльями, зачем полураздетая тётенька поставила ногу на отрезанную голову бородатого дяденьки, и вообще, почему они все голые?

Первая моя прочитанная книга – отрывок из «Отверженных» Виктора Гюго – «Козетта», выпущенный отдельным детским изданием. На обложке картинка с грустной девочкой в белом капоре. Я разбирал слова по слогам и за несколько дней закончил чтение. Отдельные предложения были понятны, это конечно чудо, но смысл повествования не улавливался.

Вторую книжку с очень красивыми картинками, про барона Мюнхгаузена, я уже взял в библиотеке в первом классе, остальные не помню, значит, не зацепили.

«Волшебник изумрудного города» во втором классе – это был прорыв. Я всё понял и увлёкся, стал жадно искать и читать продолжения сказки Волкова. В сумерках, после школы сидел с книгой у лампы, с будильником в обнимку и как шахматист, следил за временем, с ужасом понимая, что мама сейчас скажет, – «пора спать».

«И как же быстро бежит часовая стрелка, а самое захватывающее, только начинается».

Меня накрыло. Без чтения, в тот момент своей жизни, я не мог обойтись.

Книги выдавались на срок до десяти дней. Я возвращал их через сутки. К двенадцати годам я прочитал все интересные, как мне казалось, повести и романы в детской районной библиотеке №22.

Повзрослев, мы часто анализируем детские поступки, ищем истоки своих пристрастий и способностей. Мне кажется, очень много приходит к нам через поколение. Например, я смешливый, как бабушка по маминой линии и умею рисовать, как дедушка по папиной.

Ну, а маниакальная любовь к книгам, это от маминого отца. Он был небольшой, старенький, сухой и жёсткий. С острым взглядом и обожженными руками.

За дедовской кроватью всегда стояла бутылка. Отправляя меня в деревню, мама собирала чемодан, и аккуратно вкладывала между трусами и майками четыре бутылки «Столичной». Ведь по талонам, дефицит.

Дед очень ждал меня, наверно и мамину посылку тоже. Он был строгий и не баловал никого.

Мне казалось, что любил он только книги, в недосягаемой его библиотеке были собрания Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Толстого и Достоевского. Гаршин, Чехов, Горький, какие-то седые сборники русских дореволюционных писателей. Был там Теккерей, Марк Твен и Фолкнер, Гюго и Мопассан. Последнего он даже маме не давал читать. Удивительно, но во втором ряду книг на верхней полке, между томом «Танки вперед» Гудериана, какими-то секретными брошюрами СМЕРШ, и тонкой редкой книжкой о вреде онанизма для комсомольцев, я нашёл экзотических Маркеса и Кортасара, каким то чудом оказавшихся в вытегорском селе.

Все это я, конечно, листал и читал после смерти деда. Библиотека была его святыня, доступ в которую нужно было заслужить.

Потом я узнал, что мой дед танкист, орденоносец, обгоревший и израненный, Говорят, что он пил каждый день, но я никогда его не видел пьяным. Как то, когда я очень болел, дед приехал в город, пришил ручку к потрёпанному школьному портфелю, шутил и первый раз обнял меня. Ушел назавтра маленький и строгий. Больше я его не видел. У него был рак, дырка в желудке.

От деда по маминой линии, кроме любви к книгам, мне достались новые трофейные, немецкие галифе серого сукна, дореволюционное издание «Ревизора» и большая «Цусима» Новикова-Прибоя, с картинками и чертежами морского сражения.

С книгами связано многое, в том числе новая линия жизни на моей правой ладони.

В тот осенний день, я как всегда пошел в библиотеку, сдавать старую и забирать свежую литературу. Выскочил из подъезда, пробежал вниз через двор, в сторону Немецкой улицы, перепрыгнул через низкий металлический заборчик, в полёте, в последний момент, зацепился носком ботинка за край ограждения и рухнул на газон. Правой рукой смягчил себе падение, три тома, зажатые левым локтем, не выронил, инстинктивно закрыв их телом. Поднялся, вроде целый, только из испачканной землей ладони торчал широкий зеленый бутылочный осколок. Я выдернул его, брызнула кровь.

Побежал обратно, отмечая красным дорогу.

Взлетел на пятый этаж, стараясь не капать кровью. Сестра чуть не упала в обморок, увидев открытую рану.

– Подай быстрее бинты, зеленку и перекись, – крикнул я и заскочил в ванну.

Включил воду и смыл грязь. Ася дрожащими руками залила порезанную ладонь дезинфицирующей жидкостью, зашипела пена.

Через пятнадцать минут я в чистой рубашке, с тремя книжками под мышкой и белой повязкой на руке, не торопясь шёл в библиотеку по своим кровавым следам.

Мой путь молодого читателя, начинался, как путь воина и был окрашен в красный цвет. Рана долго заживала, я пользовался этим и на уроках не писал ещё две недели. На ладони остался длинный шрам, на память о моей первой страсти – любви к книгам.

8

Не знаю как сейчас. Но раньше была практика в школах к успевающему ученику подсаживать хулигана и двоечника. Считалось, что под положительным влиянием, человек начнёт исправляться. Я учился хорошо. В третьем классе, соседом ко мне определили Кирилла Богданова – шустрого кареглазого мальчика из многодетной семьи, кажется, их было семь или восемь человек братьев и сестёр. Все непохожие друг на друга, от разных отцов, но очень дружные и общительные.