Пять строф 21 века

Если вам исполнилось шесть-пять,

стать должны вы в жизни невидимкой,

под запрет попал театр опять,

и свобода стала легкой дымкой.

Украшение улиц не для вас,

старым нет в метро святого места,

в опере услышать могут бас,

только те, кто в возрасте невесты.

Льготы все закрыты до поры,

когда птицы будут плыть по морю,

словно вы забыли суть игры,

в возрасте, когда болеют корью.

Вот такие тяготы пошли,

типа: не ходи куда хотели.

Стали проповедники грешны,

словно прихожанки из борделя.

Дома все сидите те, кто стар,

дома, словно вы примерзли к стулу,

так диктует сам седой Икар,

и Москва уменьшилась до Тулы.

Шарлатанка

Шарлатанка осень разметала

золотые косы по земле,

а потом о счастье растрепала

всей своей березовой семье.

И волшебным действием с пеленок

золотистой праздничной порой

по листве прошелся олененок,

и листву насыпал он горой.

Что-то призадумались осины,

грустным стал осенний дивный сон,

как стволы сереют их лосины,

но смеются тихо в унисон.

Вот они осенние разломы,

яркие кленовые листы,

рядом безутешная солома

из травы, засохшей до весны.

Зеленеет вредная крапива,

все желтеют, зелена она,

словно на века напилась пива,

словно она вечная сосна.

Рабочий сон

Мне нравилось продумывать приборы,

не лестницы, не платья, только их,

из электроники на плате, как наборы,

не спит мой разум, и во сне ретив.

Всю жизнь была «конструктором от Бога»,

а в «6 и 5» сказали тихо: «Нет».

Теперь мечусь во сне, ищу пороги,

ищу себя на склоне женских лет.

Ищу, хожу, по фирмам, коридорам,

пытаюсь отыскать свой прежний быт,

я прохожу вдоль кульманов и компов,

никто меня не знает, труд забыт.

Я столько в этом мире начертила!

Но все труды остались за чертой

подписок, мол, не знаю, не юлила.

Научный труд без чертежей? Постой,

коль спишь, так спи, пришла святая старость,

не смеешь даже выйти со двора.

О, Боже мой! В своем уме? Так, малость.

Еще могла придумать. Жизнь добра.

Гений

Я благодушно почиваю

без славы, почестей, похвал,

я меньше все себя читаю,

и не пишу за валом вал.

Ушел мой вал девятый, суя

осталась с мыслями одна,

я зеленею словно туя,

слегка колюча, как сосна.

Короче ель пред вами, люди,

мой ствол уходит в небеса,

мои стихи никто не судит,

из прозы выросли леса.

Я благонравна, бесконечно

сама себя я не хвалю,

все мной написано сердечно,

я не писала во хмелю.

Я – беспробудно трезвый гений,

поскольку я люблю КД,

конструктор я была без лени,

а стала старой, я – нигде.

Море в апреле

В апреле прозрачное море,

синеет один небосклон,

Мой взгляд отдохнул на просторе,

Вот дюна – огромна как слон.

Иду я прибрежным песочком,

шагаю навстречу волне,

не трогаю море носочком,

спокойна погода вполне.

Песочек весь светлый и мелкий,

приятно идти по нему,

Уходит он в море, где мелко.

Прохладно? Тепло? Не пойму.

Огромное светлое небо,

и солнце еще не палит.

Я съем бутерброд свой из хлеба,

он маслом и сыром залит.

Еще не проснулись отели,

еще нет палаток с едой.

Не все искупаться хотели,

Нептун не пускает седой.

Липы

Огромные, древние липы

цветут где-то там в вышине.

Аллеи прямые могли бы

быть вышиты на простыне.

По ним ходят прямо и косо,

по ним все дороги ведут,

то к клубу, где можно с откоса

смотреть на экран старых пут.

То прямо пройти до столовой,

в большой и загадочный зал,

с диетой до боли знакомой,

и гулкий как будто вокзал.

Пройти от статуй в белой кепке,

иль к корпусу с дивной водой,

и убраны в парке все щепки,

что падали в ветер волной.

И манит людей танцплощадка,

здесь ужин уходит за час.

Движения лечат нещадно,

но пары так редки сейчас.

Танцы

Танцует круто одинокий

мужик красиво.

Слегка подкачен, очень строгий

Все мысли льстивы,

но речь груба его прямая,

текст без извилин.

В июне нет покоя мая,

он сыч иль филин.

И я купила вдруг стекляшки,

пред ним блеснула.

Не понял мысли он без фляжки,

иль рядом Тула.

А он стоит перед глазами

уже неделю.

И песни льются голосами,

но нет Емели.

И танцы, танцы среди парка