Пять уникальных писателей (сборник)
Шрифт:
Даша послушно кивнула, будто он мог её видеть.
– Ну до свиданья, – сказал Бог, из его уст «до свиданья» звучало довольно зловеще, подумала Даша, и на автомате ответила:
– До скорого.
– Он хохотнул:
– Не спеши, милая, успеешь.
Даша впервые поговорила с Богом не так, как привыкла лет с четырнадцати и до последнего времени, пока не взбунтовалась, мысленно, а по-настоящему и положила трубку с ощущением, что на Бога положишься – не обложишься, и настроение у неё поднялось. Получив работу сценаристки Г. Б., Даша начала по-другому смотреть на многие вещи. Она стала очень тщательно готовиться ко сну, в смысле – к сновидению. Она ложилась теперь не позже одиннадцати, потому что заметила, что, когда она засыпает в четыре, то снятся
Даша небезосновательно считала себя оружием, то есть орудием Бога, поэтому – держала себя в чистоте внешней и внутренней и в боевом состоянии. Она чувствовала себя приблизительно так, будто это про неё сказано: «Мне отмщение и аз воздам», – и она даже слегка гордилась собой. Она и спать теперь стала, как пожарные, каждую свободную минуту, и записывала пришедшие к ней сны почти как Вера Павловна. Приходилось класть рядом записную книжку и ручку, чтобы поймать ускользающие видения. Это мешало ей спать, в смысле ответственность: заснуть от чувства ответственности иногда не удавалось очень долго, и от этого тоже снились кошмары. Она их очень тщательно записывала. Ей часто снились младенцы-мальчики, что, как известно предвещает маету, пустые хлопоты и разочарования, чего Даше в жизни и так хватало, и без снов. Например, приснился ей кошмар, она была ошарашена, убита, но послушно схватила ручку и дрожащими буковками записала:
Мы дома: мать, отец, я и маленький, до года, ребёнок, не мой, типа внук или ребёнок знакомых. Три раза прилетают самолетики игрушечные, он их ловит, на балконе один раз, второй, потом третий раз на кухне, большой игрушечный самолет, ребёнок ловит его, я помогаю, но самолет вылетает в открытое окно, и ребёнок, поймав его, выпускает из рук и падает спиной в окно. Я стою и держу в руках дурацкий большой самолёт, который я автоматически поймала. Слышен звук падения. Отец и мать смотрят на меня понимающе и прощающе, немного укоризненно, собираются и молча обречённо спускаются вниз. Я малодушно остаюсь дома.
Она записала это всё очень старательно, но никак не могла представить, чем это может помочь Г. Б. в его работе по обустройству мира, но договор есть договор, она оформила сон и отослала его на указанный им сайт.
В другой раз ей приснилась затерянная деревенька между лесом и затопленными лугами. Там живут умершие мать и отец, я у них, у мёртвых, в гостях. Надо уезжать. Мать, как всегда, приспосабливает плошки под хозяйственные нужды. Звучит песня, я залезла куда-то высоко, типа на чердак, что ли, срываюсь, но цепляюсь за оконные ручки и быстро и легко соскальзываю вниз на траву без потерь. Спешу с девчонками на поезд: уезжаю надолго, навсегда. Там, в вагоне, ко мне спиной спускается с верхней полки мой бывший. Хотя я не вижу лица, но точно знаю, что это он.
Что можно почерпнуть из этого сна, Даше тоже было неясно, единственное, что и при жизни её мама всё время что-то приспосабливала под хозяйственные нужды. Тазы, миски, корыта на даче, то есть в деревне. Даша так и видела её своим внутренним зрением: невысокую, худенькую, жилистую, в зелёном выцветшем фланелевом пятидесятых годов лыжном костюме, всё время чем-то занятую, ну что может быть полезного в таком сне для Бога, думала Даша, но ему-то как раз и понравилось, он ей благодарность «по мылу» прислал.
Даша обалдела и уже без страха послала на днях ему последний на настоящий момент сон. Она накорябала от руки, потому что Сети не было, и отправила по почте в конверте:
Я за старым чертёжным огромным тёмным деревянным столом, как в ПКО на проспекте Мира, где сейчас остался Гознак, приходит мой старый (который недавно умер), и мы занимаемся чем-то по работе. В окна, огромные квадратные, смотрит и шелестит зелёная ясеневая редкая листва, перебиваемая солнцем, проходят и трясут со звоном пол трамваи. Лето.
Я почему-то сплю на земле, но чистые простыни, одеяло, тепло и мягко, рядом горит костёр. Мне очень уютно, и я сплю, как всегда, раздетая. Подходит Андреич, полностью одетый, в пальто, и спрашивает меня, как дела, я лёжа отвечаю, при этом думаю, приляжет он со мной или нет. Я не встаю, продолжаю лежать и отвечаю ему что-то незначительное. Через некоторое время он всё-таки спокойно, как так и надо, раздевается и ложится рядом. Но он меня не касается, нас разделяет простыня. Потом он так спокойно обнимает меня, наши руки находят друг друга, пальцы очень нежно переплетаются, типа не бойся, я с тобой. Я и он чувствуем нежность.
У меня во рту кусочек сырого мяса, я проглатываю первый кусок и только после этого вспоминаю, оно же сырое! и отношу остаток на полевую кухню.
Мы с Наташкой решили куда-то пойти, идём и попадаем на очень крутой склон, удержаться на нём почти невозможно, он ровный, покрыт зеленой короткой травой и резко, градусов под семьдесят, спускается к обрыву, мы цепляемся за траву, пытаясь удержаться, и я думаю, что зря мы туда пошли, но делать нечего, и мы изо всех сил ногтями, пальцами цепляемся за траву, на наших глазах на склон выезжает, почти прилетает красная блестящая машинка с девушкой за рулем, и мы, молча от страха, от сознания, что сделать ничего не можем, смотрим, как она тут же съезжает в пропасть, на лице у неё ничего не успевает отразиться.
Мы, цепляясь, вгрызаясь ногтями, проходим этот опасный участок и попадаем в магазин одежды с высокими стеллажами, мы выбираем одежду. У меня в руках комплект: нижняя кружевная прямая, длиной до колен, юбка и верх вроде комбинации, тоже из бежевого кружевного полотна. Производства Прибалтики. Подшито плохо, стянуто, я начинаю растягивать подпушку, и нитка лопается, я прохожу руками по всей подпушке, и нитка, которой всё это подшито, периодически лопается, мне делает замечание какая-то женщина, я со знанием дела ей отвечаю, что я сама шью и знаю, что делаю. Проходит Вадим, и я забочусь, чтобы он не заметил, что на мне нет нижнего белья и сверкают мои голые бёдра. Он говорит: ты же уволилась у Андреича? Да, киваю я.
Среди полок с одеждой почему-то еда. И у меня в руках оказывается тарелка с супом типа шурпы: много мяса и густой, ароматный, наваристый, прозрачный бульон, и я не знаю, куда деть эту еду. У меня из рук берет её разбитная такая женщина средних лет, давай я тебе помогу, и выливает бульон из тарелки прямо мне под ноги и говорит, вот теперь всё нормально, я говорю, зачем вы это сделали, не надо было так, и пересыпаю куски мяса в целлофановый пакет и забираю с собой.
С этим пакетом в руках, с добычей, она меня удовлетворяет, я иду по всхолмлённой местности по кочкам, заросшим зелёной травой, к нашим автобусам, я смотрю в пакет и вижу сверху детский тёмно-серый валяный ботиночек, маленький, с чёрной резиновой подошвой, который варился в шурпе вместе с мясом, от него идёт пар, я вынимаю его из пакета и по пути выбрасываю в канавку.
Иду дальше по траве, по кочкам к автобусу. Сзади меня окликают юноша, такой плотный, румяный и с ним худенькая девушка: что это у вас там? Я говорю – фантики, он говорит – отлично, мы любим играть в фантики, давайте сыграем! Несколько раз повторяет, настойчиво: давайте сыграем! Я увиливаю, уворачиваюсь, ведь если начать играть, то обнаружится, что у меня в пакете украденное мясо. На трассе стоят наши экскурсионные автобусы, и я удовлетворённо думаю, что добытое мясо мы с Наташкой спокойно съедим в автобусе. Я рада. У нас есть еда. Парень с девушкой, которые хотели сыграть в фантики, отстали.