Пятьдесят на пятьдесят

Возможно, я утратил детство с любящими родителями, семейными выездами на природу, рождественскими праздниками. Но потерял я только лишь свое детство или еще и моих нерожденных детей? И тут вдруг я привалился спиной к машине и заплакал.

Подъехала вереница автомобилей, из них вышли люди, новая похоронная процессия потянулась к часовне. Меня это не смутило. Плакать в парке крематория — вполне естественно.

Рано утром в субботу я поехал навестить бабушку. Я старался убедить себя, что вчерашние похороны отца тут ни при чем, но на самом деле это, конечно, было не так. Мне страшно хотелось задать ей еще несколько вопросов.

Софи в халате и домашних тапочках подошла к двери проводить меня. Она была убеждена, что вчера весь день я был на скачках в Варвике. Когда-нибудь я скажу ей всю правду, со временем.

— Передавай ей привет, — сказала она.

— Обязательно, — ответил я, хотя оба мы знали, что бабушка наверняка не помнит, кто такая Софи. Она даже иногда и меня не узнает. Поэтому я и решил ехать так рано. Просветы в сознании возникали у нее только тогда, когда она не уставала. Порой она звонила мне в семь утра или около того и говорила вполне нормально. Но день на день не приходится, и хороших дней становилось все меньше, а сами они короче. Все это напоминало скольжение вниз по наклонной плоскости. И на этом пути к полному слабоумию лишь изредка попадались маленькие участки нормального состояния. В глубине души мне иногда хотелось, чтобы бабушка не дожила до падения в эту пропасть.

— Привет, ба, — сказал я, входя в комнату.

Она сидела в кресле, смотрела в окно, потом обернулась ко мне. Я подошел и поцеловал ее в щеку.

— Привет, Нед, — сказала она. — Как это мило, что ты меня навестил.

Значит, сегодня хороший день. И выглядела она такой нарядной в темной юбке и белой блузке с вышитыми на груди мелкими розовыми и желтыми цветочками, поверх которой был накинут кардиган цвета лаванды. И еще она со времени моего последнего визита привела волосы в порядок.

— Да ты у меня просто красавица, — со всей искренностью заметил я.

Она понимающе улыбнулась. Как бы мне хотелось, чтобы такое ее состояние длилось вечно.

Я присел на краешек кровати рядом с ее креслом.

— Как самочувствие? — спросил я. — Мне нравится твоя прическа.

— Спасибо, хорошо, — ответила она. — Скоро придет Джули.

— Кто такая Джули? — спросил я.

— Джули, — повторила она. — Скоро будет здесь.

Я решил больше не спрашивать.

— Софи передает тебе большой привет, — сказал я. В глазах ее отразилось легкое недоумение. — Ты ведь помнишь Софи? Она моя жена.

— О да, — ответила она, но я усомнился в ее искренности.

В дверь постучали, потом заглянула санитарка.

— Как у нас тут, все в порядке? — спросила она.

— Все замечательно, — ответил я.

— Хотите принесу чай или кофе?

— Кофе? С удовольствием, — ответил я. И обернулся к бабушке. — Бабуль, ты будешь чай или кофе?

— Я чай не пью, — ответила она.

— Все равно принесу и ей, — с улыбкой заметила санитарка. — Всегда говорит, что не пьет чай, но при этом выпивает чашек шесть-семь в день. Молоко, сахар?

— Да, — кивнул я. — Один кусочек сахара, пожалуйста.

Голова исчезла, дверь затворилась.

— Мне нравится Джули, — сказала бабушка.

— Это она и была? — спросил я, но бабушка не ответила. Снова уставилась в окно. Я взял ее руку, погладил.

Мы тихо сидели какое-то время, затем снова появилась санитарка, с подносом и двумя чашками.

— Вы Джули? — спросил ее я.

— Нет, я Лаура, — ответила она. — Но у нас тут есть одна Джули, и ваша бабушка всех называет Джули. Мы не против. Я откликаюсь на любое имя, — она рассмеялась. — Вот, пожалуйста, миссис Тэлбот, ваш чай, — сказала Лаура и поставила поднос на столик рядом с ее креслом.

Мне было приятно, что рядом с бабушкой находятся такие заботливые люди.

— Спасибо, — сказал я.

— Если что понадобится, зовите. — И Лаура указала на красный шнур, свисающий вдоль стены рядом с кроватью. — Сейчас она в порядке, но вдруг понадобится сводить в туалет или что еще. Иногда она бывает очень нетерпелива.

— Спасибо, — еще раз сказал я. — Буду иметь в виду.

Я сидел и не спеша пил кофе. Бабушкин чай остывал на столике.

— Вот, бабуль, — сказал я и придвинул к ней чашку. — Пей, а то совсем остынет.

— Я чай не пью, — ответила она, однако все же взяла фарфоровую чашку тонкими костлявыми пальцами и стала пить. Чашка быстро опустела, я забрал ее и поставил на поднос.

— Бабуля, — сказал я. Она продолжала смотреть в окно. — Бабушка, — повторил я чуть громче и потянул ее за руку.

Она медленно обернулась ко мне.

— Бабуль, можешь рассказать мне о моих родителях? О Питере и Трише? — Мне не казалось странным, что я называю папу и маму по именам. Ведь мамы и папы у меня никогда не было, были только бабушка и дедушка.

Она смотрела прямо мне в глаза, и по взгляду я понял — снова настало помутнение сознания. Я испугался, что потеряю последний шанс, потеряю ее. Даже в лучшие моменты задавать ей вопросы и получать ответы было нелегко. А в нынешнем состоянии — невозможно.

— Бабушка, — уже настойчивей повторил я, — расскажи мне о Питере и Трише.

— Питере и Трише? — Она вдруг словно проснулась.

— Да, бабуль. О Питере, твоем сыне, и Трише, его жене.

— Просто ужасно, — пробормотала она и вновь отвернулась к окну.

— Что ужасно?

— То, что он с ней сделал, — ответила она.

— А что он с ней сделал? — спросил я и снова потянул за руку, чтобы привлечь внимание.

Она обернулась ко мне.

— Он убил ее, — медленно произнесла она. — Он ее убил.

— Тришу?

— Да, — сказала она. И посмотрела прямо мне в глаза. — Он убил Тришу.

— Но за что? — спросил я. — Почему он убил Тришу?

— Из-за ребенка, — ответила она.