Пятьдесят оттенков хаки

Мотовоз издал резкий протяжный звук, словно прощался с городом навсегда, и нехотя отчалил. Заметив свободное место, Маша извинилась и пересела к окну. Проходившие мимо пассажиры, узнавая ее, приветливо кивали или просто улыбались. Женщина отвечала им взаимностью, но разговоров тактично избегала. Сумбур внезапных перемен требовал переосмысления, для которого было недостаточно даже полутора часов пути. «Я подумаю обо всем этом завтра», – вслед за героиней любимого романа повторила она, глядя за окно. Еще недавно стройные и кучерявые березы потеряли листву, бросая на рабочий поезд печальные взгляды и кланяясь каждому порыву ветра. Эти белостволые красавицы почему-то ассоциировались у нее с образом военнослужащих женщин: как деревья зависели от погодных явлений, так и дамы в погонах были подневольны перепадам настроения своего руководства. Маша почувствовала себя бесконечно одинокой и, чтобы не расплакаться, закрыла глаза. Время тянулось медленно. Быть может, его бы и хватило, чтобы проанализировать неприятности, свалившиеся на нее в последнее время, но возвращаться к недавним событиям, пусть даже и мысленно, не хотелось. Требовалась обыкновенная передышка, и Маша взяла небольшой тайм-аут.

Следовало признаться, что взаимоотношения с начальством у нее явно не складывались. Не выйти за рамки строго расписанных уставных правил ее мятежной душе не удалось, за что время от времени женщину вызывали на очередной «ковер» и песочили, подобно нерадивому школяру. Скрепя сердце она принимала такое положение вещей, как данность, и бороться за свои права считала бессмысленным. Прежде протесты Маши сходили ей с рук, но изредка все же вызывали праведный гнев армейских бонз. После нового приступа «формомании» или серьезного спора с неугомонным шефом, ей обязательно «ставили на вид», указывая на недопустимость подобного поведения, а то и вовсе грозили «ссылкой на километры», но, как водится, ограничивались лишь предупреждением и спускали дело на тормозах. Маша так привыкла к игре в кошки-мышки, что препирательства по поводу переодевания в военную форму принимала, как должное, и была уверена, что все ограничится очередной словесной баталией. В конце концов, она отвечала за экспозиции музея и проводила в нем бесконечные экскурсии, занималась публикациями в прессе, вела теле– и радиопрограммы, готовила праздничные концерты, сопровождала иностранных гостей, писала отчеты и доклады, не считая десятка текущих поручений. Потому к вопросу десантирования в дальнюю часть подходила философски, искренне полагая, что ее востребованность в качестве гида и журналиста возьмет верх над требованием о ношении одежды установленного образца. Поссорившись с Рыбаковым, она не учла, что начальник штаба далек от информационной политики космодрома, и ему нет ни малейшего дела до вопросов идеологии. Занимаясь боеспособностью, он не вникал в такие мелочи, как пропаганда, потому не слушал не только местные, но и центральные радиопередачи, а по телевизору смотрел исключительно спортивные новости. Решив наказать неугомонную спорщицу, он незамедлительно велел перевести ее в самую дальнюю из частей космодрома и более того: взял этот вопрос на контроль. Переубедить его было под силу только командиру, но идти к нему с такой «мелочью» замполит не решился, потому, как бы ни хотел помочь Маше, вынужден был согласиться с приказом. Видя, что вопросы идеологии находятся под угрозой срыва, Онищенко еще больше злился на строптивую подчиненную, понимая, что причиной всех ее бед является бунтарский дух и несносный характер. А их в армии требовалось искоренять, чтобы другим было неповадно.

Сделав первую остановку, мотовоз тронулся дальше. Маша с грустью вспомнила, как совсем недавно делала с Тищуком документальный фильм о его пассажирах, и, проходя по вагонам, совершенно не задумывалась о настроении сидящих в них людей. Впрочем, что можно было прочесть в их глазах мимоходом? Кто-то, попав в объектив видеокамеры, тушевался и прятал лицо, кто-то наоборот – рисовался и выпячивал себя. Тогда эта поездка показалась ей познавательной прогулкой. Снимали они всего полчаса – на первой же остановке их ожидал уютная машина шефа, который поддержал идею создания необычного ролика. Сделанный по материалам поездки музыкальный клип стал позже гарнизонным телехитом и всякий раз служил украшением местных застолий. Сегодняшний маршрут Маши был не таким радужным.

Слово «мотовоз» только звучало романтично и загадочно. Но каждый из его завсегдатаев доподлинно знал, что это простой рабочий поезд. О нем местные поэты, музыканты и острословы слагали стихи, песни, анекдоты, смешные истории и даже легенды. Мотовоз стал самой колоритной из тем народного творчества. Военные фольклористы коротали на колесах время на службу и обратно. В пути они проводили по два, три и более часа в день. Для большинства из них старенькие вагоны стали привычкой, образом жизни, наконец, вторым домом, где успеваешь поразмыслить в шахматной или шашечной баталии, сразиться за партией преферанса или другой, не менее азартной, но более выразительной игры, написать письма родным или, наконец, просто выспаться. Здесь читали свежие новости и захватывающие романы, играли на гитаре и чинили сломанные вещи, курили, собирались с мыслями и решали многочисленные проблемы. В мотовозе ссорились и мирились, делились секретами и житейской мудростью.

Особой главы в мотовозной эпопее заслуживали женщины. За неимением рабочих мест в городе они были вынуждены часами добираться на службу за десятки километров от дома. В дороге их купе превращались в мини-парикмахерские и мини-кухни, где приводили себя в надлежащий вид и изобретали замысловатые рецепты. Здесь сводились счеты и давались незаменимые советы, обсуждались семейные драмы и разгадывались многоходовые служебные комбинации. В этих купе на свет появлялись произведения рукодельных искусств, кроились сплетни и зрели всевозможные заговоры. Не секрет, что именно по пути на службу рождались шедевры кулинарии и направления текущей моды, обсуждались вопросы государственной и местной политики, приходило вдохновение и плелись интриги.

Таковыми были, да и, чего греха таить, остаются ныне особенности гарнизонной жизни, и никому не под силу изменить хитросплетения многолетних устоев.

Мотовоз дал гудок и притормозил. Пассажиры встали со своих мест. В общем потоке к выходу потянулась и Маша. Когда она спускалась из вагона, Полунин подал ей руку и вежливо поинтересовался, чему будет посвящен новый фильм. «Надеюсь, не только испытателям? Мы ведь тоже не лыком шиты». «Кина» не будет», – усмехнулась Маша и уточнила, как найти командира. Растерявшийся офицер вызвался ее проводить.

В кабинете Семенова царили полумрак и творческий беспорядок. Полковник внимательно посмотрел на Машу и подавил беспокойный вздох. В его взгляде читались сожаление и досада, но в первую очередь – недоверие. Командира терзали сомнения.

– Я не вправе расспрашивать вас об истиной причине приезда – приказы командования не обсуждаются. Работы по вашему профилю, как вы понимаете, в части нет. Может, вас определить к замполиту? Как вы на это смотрите, Марья Андреевна?

– Если честно, меньше всего я бы хотела работать на этой ниве. Проверки и придирки моего бывшего шефа замучают ваших подчиненных, что косвенно скажется на отношении ко мне.

Полковник согласно кивнул.

– Тогда штабным писарем. Работа несложная и…

– А нельзя в зал, где ракета?

– А какое у вас образование? Техническое?

– Филологическое, – смутилась Маша.

– Это что за «зверь»? – растерялся командир.

– Русский язык и литература.

– Тогда на ракету не стоит, – отмахнулся он и подошел к Маше вплотную. – Вы, случаем, не засланный казачок? Может, вас направили приглядывать за мной или как? Никак не пойму, зачем вы здесь?

– Да не диверсант я, а жертва обстоятельств! Сослана за острый язык, – честно призналась женщина.

– Такая головная боль, ясен перец, и мне без надобности: расшатаете штабную дисциплину и будете таковы – вы у нас, думаю, не задержитесь. А мне потом каленым железом восстанавливать порядок. Так что ли? – почесал за ухом Семенов. – Нет, от штаба вас следует держать подальше, – он снял телефонную трубку и распорядился: – Гамова ко мне!

Через несколько минут в кабинете появился седовласый подполковник с внушительными залысинами.

– Алексей Ильич, принимай пополнение.

– Не понял, – опешил тот, расплываясь в улыбке. – Неужели и мы удостоены чести стать героями ваших сюжетов?

– Ты, кажется, говорил, что Бубенцова ушла в декрет? – пропустил мимо ушей его замечание Семенов.

– Ушла… – напрягся Гамов в ожидании подвоха.

– Вот ей замена. Знакомьтесь: Марья Андреевна.

– В образ что ли будете вживаться? – растерялся офицер.

– Служить буду, товарищ подполковник!

– Командир, мне нужна бортжурналистка, а не журналистка, – сообразил, наконец, начальник группы. – Я на полном серьезе.

– И мне не до смеха! – повысил голос Семенов. – Какие уж тут могут быть шутки? Принимай пополнение.

Гамов опешил и не нашелся, что ответить. Командир отвернулся, чтобы скрыть улыбку, а Маша покраснела. От этого торга ей стало неловко, но она была вынуждена молчать – возражать на первых минутах службы не следовало.

– Короче, – командир строго посмотрел на подполковника. – Веди женщину на рабочее место, вводи в курс дела, знакомь с коллективом и все прочее, – он извиняюще посмотрел на журналистку и попросил: – Марья Андреевна, не сочтите за труд дождаться Алексея Ильича в коридоре. Мы тут перекинемся парой фраз.