Пятнадцать ножевых 4

— Всё, молодой человек. Как только состояние будет позволять транспортировку, переведут. Всё у вас?

— Товарищ генерал, — вдруг понесло меня, — может, надо пригласить каких-то специалистов из-за рубежа? Ну, знаете, самых лучших?

— Лучшие — у нас, — четко, почти скандируя, ответил генерал. — Других не держим.

— Извините, не подумал, — смутился я. — Никаких сомнений, просто знаете…

— Знаю, — устало вздохнув, сказал Кравков. — Вы думаете, первый такой?

* * *

Что делать, если идти на работу не хочется, а надо? Помогает самовнушение — “я иду спасать людей”, “я нужен советским гражданами”. Ну как гражданам… В основном всяким чиновникам из ЦК, министрами, из замам, а также многочисленной родне. Только их обслуживает ЦКБ.

Пока прогревал машину, вспоминал вчерашний день. Он закончился звонком матери. Мало того, что на ноябрьские праздники с Федей приедет, так еще и пришлось отвечать на вопросы женщины, внезапно выяснившей, что ее сын вполне половозрелый и живет с девушкой. Потому что трубку Аня взяла. Да мне, в принципе, плевать на это. Приедут — потерпим, обязательную программу в виде всяких покатушек по достопримечательностям и прочего выполним. Где наша не пропадала? Тем более что Аня решила поиграть в жену декабриста и сопроводить меня с миссией моральной поддержки. Значит, будет легче.

Так как смена не моя, поставили меня третьим номером к какому-то Спиваченко. Внешность, кстати, у доктора была какой угодно, только не украинской. У бурятов бы за своего сошел, сто процентов. Глазки узкие, хитрые. Меня подробно расспросил, что да как, но вроде остался доволен.

Третьим номером — вообще лафа работать. Даже наркота у второго номера. А ты знай себе, носи чемоданчик и выполняй ценные указания.

Первый вызов и сразу в цэковские дома из бежевого кирпича. Спиридоньевский переулок завален снегом, но дворники дружно его чистят — с трудом, но проехали во двор.

— Совсем умом тронулся, — рапортовала нам пожилая мать пациента. — Забирайте его скорее!

— А что случилось? — поинтересовался Спиваченко.

— Сынок у меня со слабоумием. Стоит на учете. Как напьется, начинает куролесить.

Мы вошли в квартиру, тут было, мягко говоря, странно. Везде разбросаны вещи, стены чем-то измазаны.

— Только я в магазин отлучилась, — женщина заплакала. — Он достал заначку, выпил. А ему нельзя!

— Ну давайте посмотрим пациента. Как его зовут?

— Виктор.

Парень оказался и правда, со странностями. Всклокоченные волосы, дико вращающиеся глаза. Сидит на кровати и руками ест что-то, разбросанное на одеяле. Не исключено, что макароны с мясом. Рядом стоит водочная бутылка, в которой на донышке что-то плещется. Дерьмо не пьет, “Посольской” балуется.

— Виктор, здравствуйте, — очень вежливо начал Спиваченко. — Как чувствуете себя? Что беспокоит?

Похоже доктора самого не тревожило, что пациент жрет с постели. И не такое видели.

— Мать, ты дура? Зачем вызвала этих? Я тебе хрум-хрум что? Подопытная крыса?

— Витя, поговори с нами, — доктор сделал нам знак, чтобы мы были готовы. — Выпивал сегодня? Много?

— Какая нахер вам разница?

Разница большая. Если бы просто напился, то варианты есть. А если с непредсказуемым буйством... Так что надо паковать и везти. Но сначала придется поубалтывать.

— Вить, смотри какое дело, — Спиваченко перешел на мелодичный и спокойный тон: — Мы тебя все равно увезем. Ты выбирай — по-хорошему или по-плохому.

Мама сзади ахнула.

— Давай по-хорошему, а? Спокойно соберешься, спустишься с нами в машину. А мы тебе сирену включим!

— Настоящую?! — пациент клюнул, перестал перебирать пальцами макароны,

— Настоящую, — покивал доктор. — С мигалкой.

Это почему-то сработало. Витя дал себя собрать, одеть по погоде. Спокойно спустился вниз, послушал рев сирены, которой мы похоже взбудоражили весь дом, покивал. И сел в салон. Пути к выходу мы со вторым фельдшером, знатоком современного искусства Капитоновой, перекрыли своими, можно сказать, телами. Духан от пациента стоял мощный. Похоже, что к “Посольской” еще добавилась какая-то парфюмерия. Непередаваемый аромат, потом долго будем проветривать.

В салоне я тихо спросил Спиваченко, куда мы его везем.

— В приемном скорее всего в наркологию оформят. Его пьяным просто в психиатрию не примут. Пусть сначала у Трунова протрезвеет.

Сам Гойко Митич меня волновал мало. Если честно, то и Лиза за последнее время ушла куда-то на второй план. Вспоминал ее иногда, но далеко не каждый день. Даже в Цюрихе, когда выбирал подарки из серии “всем подряд”, ее в мысленный список не включил. Вот и сейчас — шевельнулось что-то не очень комфортное в глубине сознания — и утихло мгновенно. Потому что Витя как-то неправильно задвигался, я и прикинул сразу, как бы он не повторил подвиг сбежавшего от нас алкаша.

Но обошлось, довезли. Витя даже начал посапывать и пускать пузыри. Казалось бы, ситуация исчерпана, паренька можно и домой свезти, но это пока он спит. Словно услышав мои мысли, клиент встрепенулся и потребовал включить сирену. К счастью, мы уже подъезжали к приемному и отговорились обещанием покатать с шиком чуть позже.

Дежурный врач тоже возражений не имел. А что, клиент свой, показания есть, чего не взять? Сказал только, что надо вызвать для порядка кого-нибудь из наркологии, чтобы формальности соблюсти. Ну и ладно. И мы стали ждать, окружив Витю, сидящего на кушетке, дабы он не попытался проиллюстрировать доносящуюся издалека песню Высоцкого “Был побег на рывок”. Странно, что в такой конторе ее включают на всю громкость.

Наконец, показался представитель племени наркологов и мы распустили нашу “штрафную стенку”... Ой, да это сам Трунов! Помоложе никого не нашлось? Или случай показался сомнительным, когда по телефону сообщали?

Прошел Андрей Борисович аки светский лев, гордо неся голову и не глядя по сторонам. Сел за стол дежурного и сразу углубился в карточку Вити, на самого пациента внимания не обращая. Типа, не царское это дело, прикажу… Что-то меня не вовремя на улыбки пробивать начало. Я помню обидчивость этого кренделя. Поднимет сейчас голову, увидит меня усмехающимся, начнет слезы лить и посуду бить.

— Непрофильная госпитализация, — промолвил Трунов свой вердикт. И как сказал, а? Каждое слово — прям в металле отлито.

— Но ведь в данном случае, — начал возражать Спиваченко, — на первое место…

— Есть же у пациента диагноз, коллега, — последнее слово он процедил так презрительно, что даже мне не по себе стало слегонца. — Вот, русским по белому написано: “Дебильность, эретичная форма”. Вот и везите по профилю. Не понимаю, — он картинно откинулся на спинку стула, — почему я должен вам это объяснять? Ну эти, — он как-то небрежно махнул рукой в угол, где стояли мы с Капитоновой, — с них что взять? Но вы должны…