Пятница, кольцевая

— Так у вас с ним что-то было?

Вместо ответа Саша посмотрела поверх домов и заговорила как будто о другом:

— Понимаешь, церковь очень быстро росла — туда приходило колоссальное количество народа и практически все — молодежь. Потом я поняла, что именно на нас и делали ставку — на студентов. У нас ведь еще ни работы, ни жен, ни мужей, ни детей — все свободное время можно отдавать церкви. А теперь представь себе: куча молодежи, все время вместе, естественно, среди них тут же начнутся романы.

— Естественно.

— А этого допустить было нельзя.

— Почему? — удивилась я.

— Потому что, если все начнут влюбляться, некому будет работать на церковь.

— А что, на церковь надо было работать?

Саша усмехнулась:

— Оказалось, что да.

— И как же?

— Все время приглашать туда новых людей. Нам это внушалось на каждой проповеди. И про бесплодную смоковницу без конца напоминали, и про то, что виноград должен плодоносить. Мы должны были приводить туда знакомых, заговаривать с людьми в своих вузах, на улицах, а тех, кто пришел, как можно скорее подготавливать к крещению. Для этого была специальная программа из четырех шагов. В основном человеку внушалось, что теперь для него начинается новая жизнь и что наш подход к христианству — единственно верный. Потому что в нашей церкви все основано только на Библии — ни тебе постов, ни многочасовой службы на непонятном языке, ни юбок и платков в обязательном порядке.

И поначалу, пока человек бывал только на общих собраниях, все звучало очень убедительно. Он видел, что приходит к радостным, живущим возвышенной жизнью людям, и думал, что у них в душе действительно Бог. Потом — крещение. К нему проповедники готовили так, что слезы на глазах были почти у всех, даже у парней. Кстати, крестили в бассейне…

А потом, когда ты становился членом церкви, наступало такое ощущение, что ты попал в общину первых христиан и не было никаких двадцати веков, понимаешь?! Все равны, все единомышленники, ни тебе отъевшихся попов с крестами на животе, ни старушек богомольных, которые ни за что ни про что загрызть готовы. Все молодые, у всех свет в глазах, тебя постоянно кто-то обнимает, хлопает по плечу — там это было очень принято. Называют все друг друга братьями и сестрами. Когда мы собирались у Джейсона на квартире, то действительно казались одной семьей. Только без отца и матери.

— Погоди-ка. Почему у Джейсона?

— Он был лидером нашей группы. Церковь очень сильно разрослась, и пришлось разбиться на группы, человек по десять — пятнадцать. Во главе каждой группы стоял один из американцев. Потом, когда лидеров стало не хватать, они и русским начали доверять руководство. Выбирали, кто посимпатичнее…

Саша вновь прервала рассказ. Затем заставила себя продолжить:

— А тогда нам казалось, что мы действительно первые христиане. Первые правильные христиане, которые живут только по Библии. Пресный хлеб для причастия мы пекли сами и передавали его друг другу, отламывая по кусочку. Джейсон произносил небольшую проповедь, разливал вино… Все как будто на Тайной вечере! Казалось, что Христос просто один из нас. И кстати, называли мы себя соответственно — «ученики Христа», как в Евангелии называют апостолов.

Знаешь, я тогда была счастлива вдвойне: оттого, что я с Богом, и оттого, что с Джейсоном. Я почему-то была уверена, что он ко мне неравнодушен — он всегда так светло на меня смотрел.

— Только смотрел?

— Нет, мы начали встречаться. Но не в том смысле, в котором ты думаешь. В церкви были запрещены встречи наедине. Если ты хотела куда-то пойти с понравившемся парнем, вы могли это сделать только под присмотром — в компании из четырех человек как минимум. Чтобы общение было исключительно дружеским.

Саша усмехнулась настолько мрачно, что у меня вдруг возникло ощущение того, что восхитительный собор перед нашими глазами, умиротворяющий пруд и белые птицы — все разом стало неуместным. Всему этому светлому великолепию действительно не было места в той реальности, что разворачивалась в ее рассказе.

— За нами, конечно, никто не следил, но всем членам церкви постоянно внушалось, что быть наедине для девушки с парнем — все равно что дергать дьявола за хвост. Объятия, поцелуи, даже просто сильная привязанность — все это от лукавого.

Я молчала потрясенная. Что я фатально не могла понять, так это то, как нормальная современная девушка могла позволить загнать себя в такие противоестественные рамки.

— Мне кажется, — разорвала я молчание, сперва неуверенно, но набираясь силы с каждым новым словом, — что Бог хотел бы видеть людей счастливыми, радостными, любящими. А не такими, какими делали вас.

— Конечно, — просто согласилась Саша. — В Библии сказано: «Бог есть любовь», — тут и добавить нечего.

— Тогда почему?…

— Потому что, когда ты любишь, — взволнованно заговорила Саша, — любимый человек для тебя на первом месте, а все остальное — на двадцать первом. А церковь не могла допустить, чтобы что-то, кроме нее, оказалось для нас важнее всего, понимаешь?

Я вновь была потрясена. На сей раз словами «любишь» и «любимый» в Сашиных устах.

— Если бы мы все вдруг ударились в любовь, — продолжала Саша, — эта организация просто развалилась бы. В ней был огромный приток народа, но и отток огромный. Если бы мы вкладывали душу в другого человека, а не в работу на церковь, кто бы стал туда приходить и там оставаться?

Я молча кивнула. Наконец-то ошеломляющая мозаика начала складываться в картину, и картина обещала быть чудовищной.

— Более или менее близкие отношения позволялись только тем, кто уже доказал свою преданность церкви, стал ее официальным сотрудником, если так можно выразиться. Лидерам церковь платила зарплату, снимала квартиры. А они должны были контролировать свои группы, проповедовать, следить за настроениями. Наверное, за каждого ушедшего на них налагался штраф! — Саша нервно рассмеялась.

Неожиданно, разом, словно таблица элементов, привидевшаяся Менделееву во сне, картина сложилась передо мной. Я увидела огромный зал, напоминающий кинотеатр и до отказа заполненный молодежью; услышала задорную песню, которую поют, раскачиваясь из стороны в сторону и хлопая в такт мелодии; заметила даже человека на сцене, который руководит пением. И тут у меня вырвалось:

— А при чем тут Бог?

Саша печально кивнула, словно предвидела этот вопрос:

— Есть такой американец, из Бостона, Кит Макдин. Он принадлежал к так называемой церкви Истинного Бога; это протестантская церковь, основанная еще в восемнадцатом веке. Однажды он объявил, что члены церкви живут не так, как того требует Библия, и взялся создать свою собственную организацию с тем же названием. И создал, как видишь, даже экспортировал в другие страны. Я видела его фотографию: он проповедует, стоя за трибуной, на которой изображен земной шар.

Основной упор в его учении, — продолжала Саша, — делается на то, чтобы приводить в церковь как можно больше новых людей. Иначе будет просто непонятно, кто он такой.

— И кем же он себя называет?

— Главой всего христианского мира. Не смейся, он-то заявляет, что истинное христианство — только в его церкви. И внушает это всем своим последователям.

Я не пыталась даже представить себе, каким кошмаром стал для Саши, искренне считавшей, что она пришла к Богу, момент прозрения.