Пятно

Насколько паршивые между нами отношения, если я, будучи уверенной, что сдохну, смогла написать тебе только рецепт котлет и вот это. Еще я хотела написать, что искренне считаю тебя идиотом и придурком. Но потом подумала: вдруг ты действительно это прочтешь – как?! – и пожалела твои чувства. Я чуть не погибла в том проклятом доме, но пожалела твои чувства, Витя. Я никогда, никогда тебе этого не расскажу. Интересно, ты хотя бы волновался обо мне? Говоришь, что да, но я не уверена, ведь для этого нужна смелость.

Вечером Витя в квартире, сжимает в руке бутылку грузинского, ищет штопор в ящиках стола. Я быстро сбегала в магазин за апельсиновым соком, которого не держу дома. У меня аллергия на цитрусовые, а Витя их обожает. Оцениваю его со спины: походку, расправленность плеч, степень уверенности в том, что сегодня повторится все вчерашнее. Вижу, что он сомневается. Пробка звонко покидает горлышко бутылки под ничего не значащий разговор.

– Васильевы, сверху которые, три дня устанавливали кондиционер. Прикинь? Утром в субботу дрелью бззз-бзззз. Думал, прибью их.

– Позавчера был дождь, кроссовки развалились. Да им лет пять было, пора обновить.

– С мужиками встретились у машины – эти Васильевы всех бесят. Решили отдельный чат создать, чтобы на киллера скинуться. – Витя смеется.

– На новый телефон только что потратилась. Тот… потерялся. Но обувь же – вещь нужная, да?

– Как думаешь, сколько бы собрали, а?

– Тысячи полторы в «Смешных ценах» будут стоить.

– Нет, штук семь бы наскребли.

– Да ты с ума сошел? Почему так дорого?

– Ты что, киллер тысяч сто пятьдесят стоит. Наверное. Кстати, смотрела последнюю серию «Следствия» в прошлую пятницу?

– Нет, я же…

Я же еще была без вести пропавшей в прошлую пятницу, ты идиот. Он понимает ошибку, но поздно. Как такое можно было ляпнуть? Теперь нас в комнате трое: я, Витя и эта глыба, которую мы усердно не замечаем. Она занимает почти все место. Вино льется. Свет электрической лампы попадает в бокал и, соприкасаясь с вином, становится жидким, опускается куда-то в центр и там остается плавать. Принужденно чокаемся – свет качается в вине, – не глядя друг на друга пьем.

– Ммм. Хорошее.

– Классное.

– Ты такое любишь. Мы его пили несколько раз, когда…

– Да-да, точно пили.

– Терпкое.

– Грузины плохого вина не делают.

– Конечно. Говорят, они вино пьют вместо воды.

– Да, белое вино. Как воду. Прямо из кружек.

Разговор захлебывается, и мы снова хватаемся за бокалы, чтобы чем-то себя занять, – и правда хорошее вино. Жидкости в бокале все меньше, свет электрической лампы оседает все глубже, почти касается дна. Стирается ощущение кого-то третьего в комнате, мы вернулись в наш безопасный режим и говорим ни о чем. Страшно представить, что с нами произойдет, если мы начнем обсуждать что-то значимое. Фоном работает телевизор – мы выключили звук, и только картинки мелькают на экране: воронка в земле, разрушенные дома. Этого мы с Витей тоже не замечаем. Тем для разговоров остается все меньше – все больше вещей попадают под запрет, – поэтому после вина мы нахваливаем Грузию. Надо будет туда съездить. Сейчас подорожали билеты, а те, что стоят нормально, обязательно с пересадками. По пятнадцать часов ждать второй рейс. Выше гор только горы. По телевизору показывают кадры дымящегося дома. Перевожу взгляд, Витя хмурится над котлетой и наконец обращается к ней – новая привычка говорить с предметами, раньше не замечала:

– Я тут думал.

– И что?

– Нам надо поговорить. Когда мы это все потеряли?

Что на тебя нашло, черт возьми? Мы не разговариваем – это наша фишка. Я даже не смогла написать тебе прощальное письмо. О котором ты никогда не узнаешь, потому что я тебе не расскажу. Видишь, Витя? Мы не раз-го-ва-ри-ва-ем! Эти мысли я тоже оставлю при себе, потому что собираюсь промолчать и на этот раз.

– А мне больше не хочется прятаться. – Витя не собирается останавливаться. – Мне тридцать шесть. Я хочу разобраться, что происходит. То, что мы расстались, было ошибкой?

Да что же ты творишь?

– А, так у тебя кризис? Конечно, давай поговорим. Почему бы нет, раз у тебя проблемы.

Витя как будто не слышит ядовитый, саркастический тон, которым я пронизываю каждое слово.

– Что сейчас между нами происходит? Ну глобально. Мы друг другу кто?

– Ты почему со мной вопросами разговариваешь? Что с тобой произошло?

– Хорошо, давай не вопросами. Я вижу, ты сама не своя.

– Да, конечно. Я только что вернулась хрен пойми откуда.

– Я знаю. Ты думаешь, на меня это никак не повлияло? Я не знаю, что ты пережила. Уверен, это было страшно. Я тоже много думал.

– Ах, он думал. Зашибись. Думал он, пока я там подыхала.

– Я с тобой поговорить пытаюсь. Типа, вот я здесь. Привет!

– Почему нельзя просто есть эти чертовы котлеты? Я для тебя готовила, знаю, ты их любишь.

– Спасибо.

– Да на здоровье! Ну что ты за человек, зачем разговаривать? Ты чего пытаешься добиться, я не пойму.

– Я серьезно. Мне можно доверять.

– Тебе? Правда? Это после больницы ты мне помог?

Вижу, как меняется его лицо. Да-да, если уж мы трогаем запретные темы, то давай не останавливаться на полпути. Ты думал, я позволю тебе выглядеть тут благородно? Черта с два, мы слишком хорошо знакомы, чтобы ты передо мной кого-то играл. Когда я загремела в больницу, ты приперся ко мне только на третий день с конфетами и жалким видом. Где ты был до этого, почему отвечал на звонки урывками по три-пять слов? Говорил, что работаешь по двенадцать часов и не успеваешь привезти мне вещи в приемные часы с семнадцати до девятнадцати. А отпроситься? Ты был с ней, да? Потом оправдывался, что не понял, как это важно, ты же не разбираешься в женском здоровье. А что тут разбираться, я в больнице, дебил. Если человек в больнице, значит, это серьезно. Кто добровольно туда ляжет?

– Опять ты об одном и том же.

– Это такая ерунда, действительно.

– Да, точно. Как и твоя амнезия.

– Что ты сказал?

Все, что от тебя требовалось, – сделать вид, что все хорошо. Разве это так сложно? Вся та злость, которая ежилась в горле, опала. Теперь с той же силой, что готова была ругаться и кричать, я хочу расплакаться.

– О нет. Послушай, я случайно…

– Нет, ты скажи, что имеешь в виду.

– Ну, это все звучит неубедительно. Как только Катя тебе верит?

– А она верит?!

– Вроде да. Ты же знаешь ее, она… – он рисует вилкой в воздухе загогулину, – наивная.

Витю я уже теряла, а Катю еще ни разу. Наверное, поэтому я жадно ждала ответа и осталась им довольна. Все может остаться по-старому, если мы не будем затрагивать ненужных тем. Я верну себе привычную жизнь, просто должно пройти время.

Глава 2 Звонок

Кате я писала длинные письма, в которых вспоминала все, что случалось с нами. Это грело, а вот письмо Вите вымотало меня. Я пересказывала бумаге наши общие с Катей истории, и мне становилось лучше. Как мы с ней взяли вино, кружки и поехали на речку, а там выяснили, что забыли дома штопор. И ключей ни у кого не было, чтобы протолкнуть пробку. Тогда Катя порылась в сумочке и достала оттуда тампон. Я не верила, что Катя сможет с его помощью открыть бутылку. У нее оказались сильные пальцы, которыми она вдавливала тампон в пробку, и огромное желание выпить с красивым видом на реку. Да, мы пили вино в тот вечер! Смешно, но в деревянном доме, где мне пришлось провести три с половиной недели, я часто вспоминала этот случай. Женщины со своими штучками могут разобраться с любыми проблемами. Если тогда мы справились, может, и я смогу?

Мы с Витей наконец-то молчим, но уже поздно: столько всего тут разворошили. Нет-нет-нет-нет, разговоры по душам не прописаны бывшим супругам. И мы оба это знаем. У нас никогда не получалось общаться словами, выходили или обида, или развод. Но молчание, установившееся теперь, еще хуже. Оно ложится на нас прессом.

– И чего ты ждешь от меня – исповеди?

– Правды, – говорит Витя котлете, а потом откусывает от нее кусок. На губах блестит жир.

Вот сука, теперь он жрет эти котлеты. Еще и с таким аппетитом. Что же ты их раньше не ел, вместо того чтобы начать этот дурацкий разговор?