Пятое приключение Гулливера
Шрифт:
— Проходи!
Опять меня в чулан — там только трое. Куда же теперь, думаю. Приходят.
— Идем!
— Куда?
— Молчать, сволочь! — и прикладом.
А другой:
— Куда идешь, оттуда не вернешься!
Я чувствую, что дрожу весь и ноги не двигаются. Холодно. Ветер. А я без сапог, — это, может, спасло меня… Вывели на площадь.
— Становись!
Ну, если ты хочешь знать, что я чувствовал, — то не могу сказать. Просто, ну, как на ученье: становись — и встал. Промчались два кавалериста — мимо нас. Выстрел. Кто-то мне шепчет: «прощай».
— Не разговаривать!
Мелькнул свет — и потом не помню.
— Снимай сапоги-то!
— У него и сапог нет…
— Даром работали! Сволочь! — и толкнул меня ногой. Может быть, я пошевелился, может быть, застонал — не помню. Опять крик:
— Прикончи.
Я почувствовал — что-то входит в тело. Стало легко.
— Идем…
Минут десять я лежал в снегу. Я боялся пошевелиться. Они были далеко — а я боялся встать: вдруг не смогу — а сознаю все так ясно… Пошевелил ногой — двигается… Рукой… Медленно приподнялся. Рядом три трупа. Послушал: мертвые. Опять голоса. Я опять лежу. Потом встал и пошел. Все было холодно, а теперь тепло стало. Иду — не знаю куда. Метель. Ноги тяжелые — это снег налип на ноги и замерз с кровью. Боли я не чувствовал никакой и не знал, что это моя кровь. Вдруг:
— Кто идет?
Надо было не дрогнуть. Надо было не выдать себя. Я уже вижу вскинутую винтовку.
— Свой!
Очнулся в лазарете. У меня отнята нога, на руке нет трех пальцев — отморозил. Глаз поврежден — не знаю, как и чем… Мне потом объяснили, что я наткнулся на свой патруль и что город был занят атаманом Скибой…
Молчание. Василий заказывает еще стакан кофе и прислушивается.
— Ну, а если бы вы… Ну, встретили этого атамана…
Голос задрожал:
— Его… Я… Не знаю…
Опять продолжительное молчание. Василий погрузился в полудремоту, вскинул глазами: «может быть, сон?»
— Пойдемте, — обратился он к Бройде. — Он не придет!
— Что вы говорите — не придет!.. Гендельман не придет! А вы, я вижу, хорошенько заснули…
«Сон?» Василий посмотрел в сторону, откуда он слышал разговор, — да, там сидят двое. Говорят шепотом. Ничего не слышно.
— Знакомьтесь — Гендельман…
За таинственным столиком посетители расплачивались. Василий заметил два лица: одно — широкое, с добродушной полуиронической улыбкой, другое — бородатое, с белым, как бы вывернутым наизнанку глазом. Этот глаз неподвижно уставился в сторону Василия.
Василий хотел отвернуться, но не мог. Их глаза на минуту или, может быть, на секунду встретились.
— Поскорее кончим дела, — весело сказал Василий, — а то я засыпаю и вижу сны наяву…
7. Шокоровские разговоры
К вечеру другого, вслед за приездом мистера Бриджа, дня у крайней избы, в том конце, что за церковью, сидел на завалинке парень в белой рубахе с вышитым воротом и в русских сапогах. Широкий приплюснутый нос. Мы видели уже этого парня в другом месте и в другом наряде.
— Это ты, Кузьма? — крикнул он, заметив издали мужичка, в котором каждый узнает словоохотливого возницу мистера Бриджа.
— Кого Бог послал? Да это никак Иван? Вот кого и не ждал… Что в избу не заходишь?
— Я по делу…
— По делу? Ну, все равно пойдем — гостем будешь… Дело не зверь… Не невесту ли выбирать приехал?
— На кой она мне, невеста! Я тебе дело скажу — только смотри — молчок! Ты хорошо знаешь усадьбу?
— Как не знать! Да я с комиссарами там семь
ден шарил!— Ты бы меня ночью проводил туда?..
— Проводить? Ночью?
— Ну да, проводить…
Кузьма задумался.
— Оно, отчего же… Только вот что говорят: нечисто там…
— А ты что сапоги замарать боишься? Так лапти обуй…
— Не про то… Ты послушай, что по деревне говорят!
Приятели прошли в избу и уселись ужинать.
На деревне разговоры действительно не прекращались. Сам Кузьма отчасти был виноват, по крайней мере на его словах укрепился и твердо держался слух о приезде «барина», но сам он вряд ли в этом сознался бы. Если б спросили его, точно ли видел он то, о чем утром всем и каждому рассказывал, он бы ответил: «говорят, что так» — для него его собственные, но прошедшие через пять уст слова становятся тем сложным и малоисследованным явлением, которое определяется словом «говорят» или еще таинственнее — «поговаривают». Это так же безлично, как «светает» или «смеркается», и относится к тем же, совершающимся помимо воли человека, явлениям, возникающим за спиною дневного и всем понятного смысла.
— Говорят…
Шепотом передавалось в Шокорове от избы к избе:
— Барин приехал…
— Ну?
— Вот те крест… В старом доме живет… Днем спит, а ночью по земле ходит… Ефрем говорил: стоит будто и руку у лба держит…
— Вспоминает!
— Вспомнишь тут, коль ни кола не оставили… Что мужики, что арендатель…
— А его не заберут?
— Заберут! Силы не имеют — вот что! Они его хватать — он меж пальцами проходит… Они с ружьем — он пулю отведет…
— Невидимый?..
— Хлебом-солью встретить требовается… Вот как…
— В совет обсказать… Они его…
— Руки у них коротки, у совета!
Поговаривали о человеке в широкой шляпе, который будто бы дал зарок слова единого не вымолвить, пока не «объявится». Что, собственно, «объявится»— неизвестно, но ясно, что как только «объявится», так и «вину воля будет»… На это возражали, что вино, дескать, вином, а вот землю придется вернуть или отбывать за нее барщину семь годов и семь ден, и все это потому будто, что Бога, забыли, а без Бога разве можно?
— Нетто возможно без Бога!
Многим, а в особенности бабам, стало чудиться: видели словно этого человека у кладбища, будто присел он на могилку Степана Тимофеева и будто плакал, а как подошли — он так и рассыпался снопом огненным… Появлялось и в других местах — то же самое привидение: но оно никогда не допускало ни видеть свое лицо, ни прикоснуться. Лица оно не кажет, так как на лице «знак», а прикоснуться нельзя, потому что «дух», — тела не имеет. Бродит же эта неприкаянная душа потому, что она «дому ищет», — и только требуется ее присыпать землей и перекрестить — как она навеки успокоится.
— Как же иначе? Вот они затем и явились.
Известие о том, что шокоровский барин явился за землей и крестом, тотчас же дошло до совета, ибо и в совете втихомолку поговаривали о том же…
— Нечего болтать, — сказал секретарь волсовета, которого на деревне звали не иначе как Митька. — Это, — говорит, — антирелигиозные предрассудки…
И вызвали в совет главных виновников — сторожей Ефрема и Нефеда.
— Вы чего, такие-сякие, болтаете!
— Мы, — говорят, — ничего такого… Спали и спали всю ночь…