Пятый элефант

– Нет, но некоторые идеи появились.

– Правда? Так быстро? – недоверчиво спросил Ди. – И какие же?

– Я все еще сортирую их, – ответил Ваймс. – Вам очень повезло, что король попросил вас обратиться именно ко мне. Но на данный момент лишь одно я знаю наверняка – от гномов никогда не получишь правдивого ответа.

Когда Ваймс, стараясь двигаться как можно незаметнее, занял место рядом с Сибиллой, опера уже близилась к финалу.

– Я ничего не пропустил? – спросил он.

– Они поют просто прекрасно. А ты где был?

– Все равно ты не поверишь.

Невидящим взглядом он уставился на сцену, на которой пара гномов очень осторожно изображала показную схватку.

Ну хорошо. Если это политика, значит, это… политика. В политике он плохо разбирался. Тогда попробуем представить, что это обычное преступление…

Итак, прежде всего отсеиваем самые простые версии. И начать лучше с главного правила всякого стражника: первым делом подозревай жертву. Но кто тут жертва? Неясно. Переходим ко второму правилу: подозревай свидетеля. Преступник – покойный Дрема? Он спокойно мог вынести Лепешку за несколько дней до того, как «обнаружил» пропажу. Да он вообще мог творить тут что угодно – учитывая, как эта штука охранялась. Даже Шнобби и Колон справились бы с охраной лучше. Гораздо лучше, мысленно поправил себя Ваймс. Потому что они обладали хитростью, свойственной настоящим стражникам. Лепешку охраняли почетные гномы, а именно таким и нельзя доверять охрану. Нет, на такую работу следует нанимать хитрых людей.

Но какой смысл Дреме похищать Лепешку? Он мгновенно стал бы главным подозреваемым. Ваймс не слишком хорошо разбирался в гномьих законах, но догадывался, что главного подозреваемого вряд ли ждало радужное будущее, тем более что другого кандидата в козлы отпущения могло и не найтись.

А может, он просто сбрендил? Шестьдесят лет менять свечи – всякий свихнется. Впрочем, нет, и эта версия не проходит. Тут главное – выдержать первые десять лет, а дальше уже катишься по накатанной… Как бы то ни было, некоторое время назад Дрема отправился на небесные – или подземные – золотые рудники. Ну, или во что там верят гномы? А значит, на вопросы он ответить не сможет.

«Ты сумеешь раскрыть это преступление, – говорил себе Ваймс. – У тебя есть для этого все необходимое. Теперь осталось задать нужные вопросы и сделать правильные выводы».

Однако знаменитые Ваймсовы инстинкты отчаянно пытались подсказать ему что-то.

С формальной точки зрения похищение чужого имущества и требование за него выкупа (ну, или выполнения каких-то условий) – все это преступные деяния. Но в данном случае это не главное преступление.

О нет, тут было совершено еще одно преступление. Он чувствовал это – так рыбак по водной ряби определяет приближение рыбного косяка.

Схватка на сцене продолжалась. Периодически участники прерывались на то, чтобы спеть песню – предположительно о золоте.

– Э… А в чем здесь дело? – спросил он.

– Уже финал, – прошептала Сибилла. – Показали только часть оперы, которая касается выпекания Лепешки, но, к счастью, включили Арию Выкупа. Железный Топор с помощью Скальта сбежал из темницы, украл спрятанную Аги истину, запек ее в Лепешку, после чего уговорил охранявших лагерь Кровавого Топора стражников пропустить его. Гномы верят, что когда-то истина была осязаемой, как исключительно редкий металл, и последняя ее частица заключена в Лепешке. Стражники не могли отказать Железному Топору из-за абсолютной власти истины. Сейчас они поют о том, как любовь, подобно истине, всегда проявит себя так, как проявила частица истины, сделав истинной всю Лепешку. На самом деле это одно из самых гениальных музыкальных произведений. Золото тут почти не упоминается.

Ваймс уставился на сцену. Он не понимал песен, текст которых был сложнее, чем в песнях типа «Ах, куда подевалась перчица (и студень уж совсем не тот)».

– Кровавый Топор и Железный Молот… – пробормотал он.

Сидящие рядом гномы принялись бросать на него раздраженные взгляды.

– А кто из них…

– Шелли уже говорила тебе. Они оба были гномами, – резко ответила Сибилла.

– А, – мрачно произнес Ваймс.

Все эти вопросы были выше его понимания. Есть мужчины, и есть женщины. Все просто и понятно. Сэм Ваймс был незамысловатым человеком, когда дело касалось того, что поэты громко величали «списками любви» [20] . Он знал, что на некоторых улицах Теней можно найти самые экзотические удовольствия, однако смотрел на все это как на далекие страны – он в них никогда не бывал, а значит, это не его проблемы. Правда, иногда он диву давался: и до чего только не додумаются люди, если им предоставить побольше свободного времени!

20

Секс, как он однажды про себя отметил, в некотором роде сродни кулинарии. Люди им увлекаются, периодически покупают книги с замысловатыми рецептами и интересными картинками, иногда, особо проголодавшись, устраивают в своем воображении настоящие банкеты, но в конце дня с удовольствием соглашаются на обычную яичницу с чипсами. А если к этому еще добавить половинку помидора, то ужин считается совсем уж роскошным.

Однако с гномами… Это было так же трудно вообразить, как пытаться нарисовать себе мир, не глядя на его карту. Гномы не то чтобы игнорировали секс, просто… не считали его важным. Вот бы и с людьми было так. Работать стало бы намного проще.

На сцене дело дошло до смертного ложа. Ваймсу с его поверхностными знаниями уличного гномьего было трудно разобраться, что именно происходит. Кто-то умирал, кто-то другой сильно сожалел о происходящем. У обоих главных певцов были бороды, в которых можно было спрятать целый курятник. Что же касается актерской игры, то выражалась она большей частью в периодическом взмахе рукой.

Впрочем, вокруг него периодически раздавались сдавленные всхлипы, иногда кто-то сморкался. Даже у Сибиллы дрожала нижняя губа.

«Это ведь всего лишь песня! – хотелось воскликнуть ему. – Она далека от реальности. Реальны преступления, улицы и погони… Песня не поможет тебе выбраться из трудного положения. Попробуй спеть перед вооруженным стражником в Анк-Морпорке, увидишь, к чему это приведет…»

После представления зрители долго и тепло аплодировали – как всегда бывает, когда аудитория не совсем поняла, о чем ей пытались рассказать, но инстинктивно осознает, что надо бы показать обратное. Затем Ваймс принялся пробиваться сквозь толпу на выход.

Ди разговаривал с каким-то юношей крепкого телосложения и в черных одеждах. Молодой человек показался Ваймсу знакомым. Очевидно, как и Ваймс ему, поскольку юноша резко, почти вызывающе кивнул, приветствуя его.

– А, ваша светлость Ваймс, – сказал он. – И как вам опера?

– Особенно понравился эпизод, в котором пелось о золоте, – ответил Ваймс. – А вы?…

Молодой человек щелкнул каблуками.

– Вольф фон Убервальд.

Что-то переключилось в голове Ваймса, и глаза сразу начали отмечать детали: немного удлиненные резцы, слишком густые светлые волосы на шее…

– Брат Ангвы? – уточнил он.

– Именно, ваша светлость.

– Стало быть, ты, так сказать, волковольф?

– Благодарю вас, ваша светлость, – торжественно кивнул Вольф. – Очень смешно. Честное слово! Давненько не слышал столь смешных шуток! Знаменитое анк-морпоркское чувство юмора!

– Я вижу серебро на твоем… мундире. Эти… эмблемы. Волчьи головы с молниями вместо клыков…

Вольф пожал плечами.

– Сразу видно стражника. Ничто не ускользнет от вашего внимания, да? Но это не серебро, а никель!

– Что-то я не припомню эту эмблему. И какого она полка?

– Нас скорее можно назвать… движением, – поправил Вольф.

Он и повадками напоминал Ангву. Выглядел так, словно в любой момент готов был броситься в бой, словно все тело его представляло собой готовую распрямиться пружину, и вариант отступления здесь даже не рассматривался. Когда у Ангвы было плохое настроение, люди при встрече с ней ежились и поднимали воротники, сами не отдавая себе отчета почему.

Брат и сестра отличались только глазами. У Вольфа были глаза… Нет, даже не волка. Ни у одного животного не могло быть таких глаз, но Ваймсу приходилось видеть подобный взор в некоторых не очень благоприятных для здоровья анк-морпоркских питейных заведениях, из которых, если повезет, ты успевал уйти, прежде чем ослепнешь от выпитого.