Пятый пункт. Межнациональные противоречия в России

Второе — я уже не раз отвечала на попытки истолкования моей идеи сосредоточения на проблеме русских как якобы выпячивания «крови». Ни один серьезный исследователь сегодня не может из принципа крови исходить, и не в нем суть. Тем не менее проблема русской нации существует. Вот вы говорите, что русский национализм невозможен, как невозможно и его возрождение. Я же считаю, что он уже есть и, видимо, движению этого типа принадлежит ближайшее будущее, между прочим, и потому, что в нем есть достаточно активные молодые образованные люди, уже остро сознающие проблему (здесь можно вспомнить, к примеру, партию Николая Лысенко). К тому же, если мы говорим о нынешней России, вернувшейся к границам XVII века, то нет не только никаких оснований педалировать ее многонациональность, но, напротив, она может считаться одной из самых мононациональных стран мира: русские составляют около четырех пятых всего населения. И, однако, у них ускоренно вырабатывается стереотип поведения бедного родственника, живущего не у себя дома, в то время как Казахстан или Латвия с 50 % титульного населения спокойно объявляют себя национальными государствами.

На мой взгляд, проблема в том, что у русского народа сейчас нет сильно выраженного самосознания. В семнадцатом веке русские, собирая вокруг себя другие народы, подходили гораздо ближе к тому, что потом стало достоянием Европы — формированию собственно национального государства. И, конечно же, не на основе крови. Я исхожу из определения нации как культурно-исторической целостности, сознающей себя политической силой и оформляющей себя на этой основе как государство. Однако русские, подойдя к этому порогу, самой историей оказались как бы переброшенными через него и выдвинутыми на роль собирателя империи. Если не мифологизировать, а рассматривать историю такой, какой она была, то первейший и самый сильнейший мотив, по которому к России обращались другие народы и по которому эти народы входили в состав России, выражался в прошении: «Примите под вашу сильную и высокую руку». Хотя случались и завоевания, но они не относились к доминирующему типу собирания народов внутрироссийской государственности. Просто перед другими народами был мощный сильный народ, который сумел отстоять для себя территорию своего бытия, историческое пространство своего бытия, свою культуру, при этом проявив абсолютно уникальную для той эпохи способность не затаптывать соседей, а каким-то образом интегрировать их в общее державное тело, создать уникальный синтез, который в конечном счете и стал Россией. И здесь не должно быть иллюзий: русский народ, как нация, ставшая суперэтносом, заплатил за это достаточно дорого: не надо забывать о крепостном праве, о расколе, то есть о том, что единственной по-настоящему преследуемой конфессией было старообрядчество, о том, что именно русские в основном несли в стране воинскую повинность.

Теперь же ситуация такова, что распад Союза привел русских чуть ли не в самое унизительное положение. Кстати, думаю, одной из причин раскола в патриотическом движении станут противоречия между сторонниками восстановления СССР по ленинской модели, то есть как Союза республик, и сторонниками восстановления России как государства, которое будет иметь своим субъектом русскую нацию в широком смысле этого слова. Сегодня русские просто стоят перед вызовом времени, а именно: на территории Евразии — а для меня проблема Евразии никак не снимает проблемы русскости — им суждено создавать свое государство. Раз началось стремительное разделение на «чистых» и «нечистых», исключено, что Латвия сложится как нация, которая будет включать в себя и русское население. Эстония так не сложится, Молдавия не сложится, Казахстан. Например, казахи, коль скоро они встали на путь создания национального государства, будут оформляться в нацию каким-то другим путем, возможно, через вхождение в тюркский суперэтнос, не знаю. Русские же стоят перед очень жестким выбором. Они сейчас на новом витке объективно возвращаются к той задаче, которую оставили, когда Россия начала превращаться в империю. И они либо решат ее, либо погибнут.

В. Кожинов:Должен признаться, что все высказанное вами, Ксения Григорьевна, в общем и целом вызывает во мне самое глубокое сочувствие. Но в то же время я столь же глубоко сомневаюсь в осуществимости замысла о «собственно русской» государственности даже на нынешней территории Российской Федерации (РФ). Для этого потребовалось бы совсем иное отношение к правам народов — такое, какое господствует на Западе.

Нельзя не задуматься над следующими цифрами. Русские составляли в 1989 году 81,5 процента населения РФ (сейчас их доля, вероятно, растет, поскольку появились «беженцы»). По европейским меркам РФ не являет собой «многонациональное» государство, ибо, например, французы составляют также около 82 процентов населения Франции, англичане — 77 процентов населения Великобритании, испанцы — даже всего 70 процентов населения Испании, но никто не считает, что в этих странах есть какие-либо «суверенные нации», кроме французов, англичан, испанцев. Совсем иное отношение к делу в России. Иностранцы, внимая нашим толкованиям проблемы, полагают обычно, что русские составляют в РФ не 81,5 процента, а менее половины населения…

Правда, мне могут напомнить, что после 1917 года в РФ — в отличие от Запада — были созданы национальные республики, области, округа (созданы, в сущности, по принципу «нарисуем — будем жить»). Поэтому, мол, нечего сравнивать РФ с Западом, где этого нет. Однако более трети (36 %) нерусских в РФ принадлежат к народам из других республик (украинцы, белорусы, армяне и т. д.) либо вообще из других стран (немцы, греки, поляки и т. п.). Еще около трети (28,5 %) нерусских (татар, башкир, мордвы и т. д.) живут не в своих национальных образованиях и, следовательно, не несут в себе властного устремления к «суверенитету». То есть реальными носителями национальных устремлений могут считаться только немногим более трети (35,5 %) нерусских, живущих в РФ. А они составляют всего-навсего 6,6 % (!) от общего количества населения РФ. Да, именно такова доля людей соответствующих национальностей, живущих на территориях Татарстана, Башкортостана, Мордовии, Чечни, Саха и т. д. В любой западной стране правительство вообще не стало бы считаться с требованиями столь малой доли населения предоставить ей национальные суверенитеты и беспощадно подавляло бы направленные к этому действия, как это и происходит долгое время в Ольстере (Великобритании) или Стране басков (Испания), не говоря уж об индейцах США или Канады. Впрочем, что там индейцы! В США живут 5 миллионов людей, считающих себя немцами, а в РФ немцев 500 тысяч. Но никого, в общем, не изумляет, что немцы РФ требуют суверенитета; в США над таким требованием просто посмеялись бы…

Словом, в России другой, как модно теперь говорить, менталитет, и всего шесть с половиной процентов ее населения и ведут себя, и воспринимаются так, как будто они составляют по меньшей мере половину населения РФ. И от этого, я полагаю, никуда не денешься — это исторически сложившаяся судьба России…

Татьяна Глушкова: Я бы хотела поддержать Ксению Григорьевну по вопросу Евразии. Хотя не читала Ю. Ключникова: этот «наш молодой друг» для меня пока только «душа Тряпичкин», к которому обращался известный гоголевский герой… Но есть вещи, о которых можно судить вполне самостоятельно — и оценить сообразно здравому смыслу, тем более что «тема Евразии», «евразийства» звучит сейчас неотступно как в патриотической, так и в демократической прессе. Ксения Григорьевна говорит, что проблема Евразии никак не снимает проблемы русскости. Я бы заострила и даже перевернула этот тезис, сказав: проблема Евразии всецело упирается в проблему России и русских, зависит от них, а без них — совершенно надуманна, эфемерна. Потому что никакой, помимо чисто географической, Евразии, то есть весьма условного пространства на стыке двух частей света, без России и русских просто не существует. Без России и русских это понятие лишено реального содержания — культурологического ли, государственного, религиозно-духовного. Вне России и русских никакого «евразийского» единства (двуединства) нет. Оно было создано русскими, великой державо-строительной нацией, скрепившей обширные территории континента (обширные части этого континента), втянувшей в поле своей созидательной энергии, своего могущественного, открытого, национально терпимого духа множество народов и Восточной Европы, и Азии (Северо-Западной, Дальневосточной, Средней).

Это единство, созданное русскими, обеспечивавшееся ими, и исчерпывалось границами исторической России — Московской Руси, Российской империи, а затем СССР, — оставляя за пределами своего сложного, многосоставного и «по краям» подвижного корпуса значительные государственные, культурные, этнические массивы Азии и Европы, вполне суверенные относительно нашей страны и относительно друг друга. Кому-то из русских мыслителей, из государственных деятелей этот корпус казался «перегруженным», кому-то — недостаточным по имеющимся возможностям, недооформленным, — но во всех случаях ясно было, что крепление, что оформление его непредставимо без русской нации, русской вдохновляющей силы.

Если же сегодня, в условиях государственного, идеологического, культурного, национального «провала», образовавшегося на месте России-Евразии, вы, господа патриоты, конструируете некую «другую», новую «Евразию», мечтательно «присоединяя» к ней, например, все страны Тихоокеанского региона или вообще всю Азию, дабы «компенсировать» этим катастрофический российский «провал» («компенсировать» в пику, скажем, США или «атлантизму»), то это вряд ли соответствует традиционному русскому делу и явно идет «поверх» действительных российских интересов. За «географической фанфаронадой» (Вяземский) неоевразийцев забыт, принижен, пожалуй, и заживо похоронен русский субъект и слышен бывает какой-то троцкистский даже мотив, спетый, впрочем, на иной, «осовремененный» лад. Новая, обновляемая «Евразия» — это, в сущности, очередной из мондиалистских проектов, принципиально не отличающийся ни от «новой Европы: от Камчатки — до Камчатки или от Аляски до Аляски» (см. «Парижскую хартию» 1990 года), ни от тириаровской «Европы — от Дублина до Владивостока» (см. публикации Ж. Тириара в русской «патриотической прессе»).

Ясно, все эти мондиалистские проекты — «американоцентристские», «европоцентристские», «азиецентристские» или «неоевразийские», с шифрами «Атлантика» ли, «Континент» ли и пр. — направлены против России и русских (а собственно, против всех народов, входивших в Советский Союз).

Мондиалист не ставит вопроса о единстве — культурном, религиозном, историческом, национально-этническом, — намереваясь не сплотить, а, напротив, распылить, растолочь и смешать все несоединимые породы. Он имеет в виду не возможность (задачу) гармонии, а, напротив, возможности «энтропийного» хаоса. Культурные, национальные, духовные сущности разных народов для мондиалиста — «звук пустой». Звук пустой для него и сама география: ее-то «перечертить» легче всего, урвав при этом «биомассы» («рабсилы»), «геологии», природных богатств. И если «новая Европа» Буша — Коля — Горбачева охватывала вместе с натуральной Европой североамериканский континент, а также Сибирь с Камчаткой, то отчего ж бы новой «Евразии» не замахнуться на во всех отношениях отчужденные от Европы районы, на Центральную, на всю тихоокеанскую Азию, на Ближний Восток — да хоть бы на Африку — и не стать даже «Евроафроазией»?! Отчего ж бы не так, если есть на свете ЮАР, наложившая уже лапу на российские алмазы? И появятся у нас новые «русские патриоты» — «афророссы» или «евро-афроазийцы» — и, играя в геополитику (точно в кубики с рисунками материков), станут доказывать нам органичность и выгоду блока с любым экзотическим хищником и отыщут корни славянства, истоки вероучения русских хоть бы в самом аду. Как знать! Ведь идет, продолжается, нарастает широкий эксперимент над русским национальным сознанием, все ближе нащупывается тот вожделенный предел, за которым сознание выродится в условный рефлекс «биомассы», а русская интеллигенция порой выглядит то ли первой жертвой, то ли прямой соучастницей этого эксперимента: сразу не разберешь — так глубок социальный регресс!..

Говоря о мондиалистских построениях, сопровождаемых даже какой-нибудь «национально-освободительной» идеей, о «пробных шарах» новых «геополитических» (а в основе — расистских) теорий, я хотела здесь подчеркнуть, что мондиализм — многокрыл. Он имеет американо-израильское, европо-германское или «континенталистское», «неоевразийское» и бог еще знает сколько разнопоименованных, соподчиненных или даже враждующих «подразделений», более или менее «приоритетных» средств экспансии, — «и все на наш редут»!

Цель одна — мировое господство селекционного меньшинства (у «скромного» Ж. Тириара — как бы лишь полумировое) с устранением «последних» препон к этому, средь которых Россия — главная. Ибо она, «взятая во всецелостности со всеми своими азиатскими владениями, это целый мир особой жизни, особый государственный мир» (К. Леонтьев), с особо неподатливою духовностью и особо завидными для обглодавших себя «потребительских обществ» («цивилизованных стран») материальными ресурсами… Богатства Сибири, Урала, нашего Севера и Дальнего Востока равно снятся и бывшему эсэсовцу Тириару (правда, уже в «неземных снах»), и свежему президенту США, и наследникам японских самураев, и израильскому кнессету — множеству поставщиков «гуманитарной» (идеологической) помощи России, каковую «помощь» в милой для них упаковке и подхватывают сейчас наши патриоты-«евразийцы».