Пыль и бисер

Я протянула руку за ноутбуком, открыла Википедию. С Первой Мировой начнем. Это как-то может его подготовить. Хотя…

— Если вот так подвести стрелочку, да-да, пошевелить эту штучку, и все получится, к выделенным синим шрифтом словам — узнаете подробности. Слева вверху стрелка назад — возвращает Вас к прошлому запросу.

— А что это?

— Это самый большой из архивов. Ну или огромная помойка. Каждый думает по-своему. Обращайте внимание на источники информации. Фильмы и художественная литература изрядно привирают. Ну и это… Я пока уберусь, а Вы уж сами почитайте.

Часа через два я заглянула в комнату, где в сумерках, освещаемый лишь экраном ноута, сидел мой компаньон. Раньше я не видела, чтобы мужчина плакал так, что это страшно. Слезы могли вызвать сочувствие, жалость… Здесь я испугалась. За него самого.

Все дела были переделаны, оставалось одно, самое гложущее. Я взобралась на стремянку, достала с антресолей старую жестянку от печенья и открыла. Медали, документы, фотографии. Паспорт девицы Нечаевой. Тот самый, с расплывшимися от воды подписями. Здесь. И одновременно в Саратовском архиве там. И я здесь. Или там.

Это слишком сложная мысль и ее нужно было подумать позже и основательнее.

— Федор Андреевич! — я старательно смотрела в разные места, только не на него. — Спать пора.

— Да, я пойду в свою комнату, — глухо ответили из-за монитора.

— Вы сидите на своей комнате.

Тут он отвлекся от чтения.

— В 1895 году в городах жила от силы одна седьмая населения. А сейчас наоборот. Поэтому мы расселены очень компактно и комната у нас одна. Я сплю на кровати, а Вам постелем на диване. — я вытащила из шкафа гостевое постельное белье.

В свое время, когда я сюда только перебралась, то отгородила спальный угол тканым панно. Днем комната выглядела авангардно, а ночью текстильный абстракционизм открывал мое лежбище. Будь квартира моей собственной, устроила бы капитальный ремонт, но тетка вышла замуж в Германию, и никто не знал, сколько продержится этот брак. Прежние мужья могли продержаться как пару месяцев, так и пятилетку, так что загадывать было рановато, поэтому жилье не продавали и даже не рисковали сдавать.

— Но это непристойно!

— Федор Андреевич, говорят, что красота — в глазах смотрящего. А приличия — в поступках, тогда.

И задернула за собой штору.

3. Первый шаг

Пробуждение было удивительным. За два года я так привыкла к высоким потолкам — и у Фрола, и в Самаре, и в усадьбе Татищевых, и в Петербурге, конечно, всюду эти поднебесные выси, после которых 2.55 смотрятся коробочкой. Зато свой дом. Наверное.

Фохт так и заснул с ноутом на коленях, и, судя по всему, сны его посещали плохие.

Я аккуратно забрала ноутбук, накрыла одеялом горе-путешественника и отправилась в душ. В конце XIX века можно организовать ванну, но теплый душ с утра — это роскошь, которую люди нашего времени не ценят.

Первый день без корсета. Как-то даже голой себя чувствую. Нормальные трусы, джинсы, которые теперь свободноваты в талии, майка…. И рубашка поверх. Чересчур открытые вещи уже кажутся вульгарными. Некоторые привычки стоит сохранять.

Я заварила нам кофе, приготовила овсянку, сервировала стол.

— Федор Андреевич, извольте завтракать!

Он взвился, ошарашенный и грустный. Раньше он всегда был настороженным, собранным и холодным. Вряд ли очень приятный человек в непрофессиональном общении, но сейчас все еще хуже.

— Я бы хотел привести себя в порядок. — ох, он все-таки умеет краснеть.

Из закромов я выдала ему бритву, полотенце, мыло, свой безразмерный банный халат и приготовилась ждать.

Как и было задумано, утренний туалет моего гостя сопровождался падениями мелких предметов, тихими ругательствами и умилением на моем израненном сердце. Да, это детский сад, но сколько нервов было потрачено на его угрозы и придирки. Нельзя, нельзя такое прощать.

Наконец все стихло, но дверь оставалась закрытой.

— Федор Андреевич, Вы живы?

Тишина.

А ну и правда пропал — смылся во всех смыслах? Я теперь уже и не знаю, в каком месте можно провалиться в прошлое.

Нельзя сказать, что я вообще не думала на этот счет. Как только поняла, что тут я вообще ничего не потеряла, начала вдумчиво анализировать все произошедшее. Пока выходило, что перемещаться у меня вышло только при угрозе жизни. Хотя, когда меня в юности сбил престарелый автомобилист на пешеходном переходе, провалилась я только в «Скорую». Ну а вдруг там в подвале было опасно? В Петербурге же опасность была вполне реальной.

Если считать, что я волшебной удачливостью нашла порталы в прошлое, то почему они одноразовые?

И самое скользкое во всем — паспорт. После того, как с помощью Фрола мы его выцыганили у будущих предков, он не мог вообще очутиться снова там, где мама бы его нашла.

Я пожала плечами и решила погуглить моего гостя. Как ни странно, Федор Андреевич Фохт был знаком архивам российских газет. В частности, он обвинялся в участии в дуэли с поручиком П.Н. Татищевым в октябре 1894 года. В ходе той дуэли поручик был смертельно ранен, а жандарм подвергся служебному расследованию с последующим понижением в чинах. Конфликт между моим мужем и спасителем возник в ходе следствия по обвинению офицеров 6 артиллерийской бригады в антиправительственном заговоре.

В дальнейшем господин Фохт служил на мелких должностях и погиб при задержании бомбиста в феврале 1895 года.

Меня начали терзать смутные сомнения. Род Татищевых в Википедии описывался поверхностно, но родовую усадьбу я таки нашла, как и сведения об эмиграции выживших. Графини Ксении Татищевой обнаружить не удалось. Стало ясно, что в понедельник я иду в областной архив изучать брачные метрики июня 1894 года.

Урчание внизу живота напомнило, что время идет, а гость уже запропал в ванной. Я еще раз окликнула, постучала и вошла. Федор Андреевич всем своим телом занял пол моей тесной ванной. Из носа текла кровь, а сам он пребывал без сознания. Я охнула и полезла за нашатырем — помогло, хоть и не сразу. Видно, что сосудики в глазах полопались. Определенно, сейчас он и меня не узнает. А нет, узнал. Неловко запахнулся и сычом смотрит.