Пыль моря

Звук удара прервал дальнейшие излияния казака.

Подошли к поваленному стволу огромного дуба. Кора уже свалилась, обнажив коричневую древесину. Кое-где гниль тронула могучий ствол. Мелькнула мысль: «Этот хоть пожил, а мне и этого не пришлось».

Их остановили. Начальник что-то говорил, обращаясь к мужикам, но никто ничего не понимал. Рядом топтался низкорослый монгол с плоским лицом. Он стал пересказывать речь начальника. Его с трудом можно было понять.

– Ты плохой лоча! Ты вор! Ты смерть! Твой давать ясак нет! Твой злой, жадный!

– Вот паскуда! Нашёл лучших! – Иван с хрипом выдавливал слова. Шея надулась от стянутой петли, дыхание прерывистое. Кровь струйкой сбегала всклокоченной бороде, губы посинели в кровоподтёках.

Вперёд вышел плотный маньчжур в кожаной безрукавке. Лицо крупное, задубевшее от загара, в коричневых морщинках. В руке увесистая дубинка. Он покачивал ею, будто примериваясь для удара.

– Ой! Бить начнут, батюшки! Помилуй, господи! – это Фома стал причитать. Ноги стали подкашиваться, но он не упал.

– Замолкни! Не береди душу! – Иван мрачно прохрипел запёкшимися губами. – Две жизни всё одно не проживёшь! Так хоть умри, как подобает!

Кто-то всхлипнул. Рядом клацали зубами. Мишка не мог унять мелкую дрожь во всём теле. Стучала мысль: «Не сорваться бы. Иван верно говорит. Двух жизней не прожить, а помирать придётся. Неужто вот так, сейчас и конец?»

Сердце зашлось в предчувствии неотвратимого. В глазах помутилось, дыхание остановилось. Он напрягся коченеющими членами.

В это время двое стражников потащили первого мужика. Тот покорно плёлся, с трудом передвигая ноги. Его толкнули, он упал. Подняли, поставили на колени. Он качался и вот-вот готов был упасть снова. Но коричневый маньчжур не стал ждать. Коротко взмахнул дубиной, и она с глухим хрустом размозжила голову мужика. Без звука тот повалился на землю. Стражники схватили его за ноги и оттащили в сторонку. На земле остался густой след крови.

Схватили второго, Прошку. Молодой ещё казак с рыжеватой бородой, стал вырываться и хрипеть. Лицо побагровело, глаза готовы были выскочить из орбит. Однако через несколько секунд и ему с лёгкостью раскроили череп.

У Мишки в глазах потемнело. Дыхание прервалось. Он с трудом стоял на ногах. Страх и злоба душили. Словно в тумане, не слышал, как рядом ругались и выли его товарищи. Очнулся, когда к плахе потащили Фому. Тот лишился чувств, безвольное тело волочили за руки и бросили на ствол дуба. Мозги брызнули, ноги дёрнулись и затихли.

Тут Мишка вздрогнул. Двое стражников схватили его, пригнув к земле, поволокли к бревну. Что-то поднялось в нём, яростно протестуя.

Со всех сил рванулся и отбросил стражей. К нему бросились, но первый же получил страшный удар ногой в живот. Мишка, задрав голову, понёсся к реке. За ним бросились и повалили. Он визжал, извивался и наносил ногами чувствительные удары. Но это продолжалось не долго. Одолели и поволокли к дубу. Когда тащили мимо начальника и китайца, последний остановил стражников. Те оставили Мишку, тот стоял с высоко задранной головой, стараясь не задушить себя.

Китаец пристально вглядывался в черты лица. Мишка тоже не отрывал яростного взгляда. Затем китаец обратился к начальнику, и они долго что-то обсуждали. Слов, которые знал Мишка, не хватало, чтобы понять, о чём шла речь. Видно было, что китаец чего-то просит, а начальник сердится и не соглашается.

Минут через пять начальник махнул рукой, отдал приказ, и Мишке отпустили ремень. Голова теперь была свободной. Китаец толкнул Мишку в спину, и отвёл в лагерь.

Мишка шёл, слизывая кровь с губ. Голова блаженно свисала на грудь. Кровь больно стучала в виски. Спина медленно отходила от напряжения. По телу разливалась приятная теплота.

Вдруг он вздрогнул от вопля, сердце опять зашлось в страхе. Бросил взгляд назад – казнь продолжалась. Оставалось только трое мужиков, и с ними Иван, атаман. Его приберегали на конец.

«Какой молодец дядя Ваня», – Мишка поплёлся дальше, подталкиваемый стволами ружей.

Его бросили на берегу у лодок. Ноги связали, но это было лучше, чем петля на шее. Вокруг суетились маньчжуры, укладывая в лодки товар и оружие.

Голова была пуста, окружающее слабо воспринималось. Дёрнулся всем телом, когда вдруг увидел и осознал проходящего мимо палача. Вид того был усталым, но лицо оставалось невозмутимым, точно высеченным из камня. Мишка понял – всё кончено. Он остался один, а почему – угадать был не в силах. Тоска с новой силой сжала его сердце. Что будет?

Солнце уже поднялось над вершинами тайги. Лес оживился, заговорил редкими птичьими голосами. Ветер усилился, деревья зашумели кронами. Ноздри уловили запах еды, варившейся на кострах. Отряд маньчжур спешно завтракал.

К Мишке подошёл пожилой высохший маньчжур, деловито стал возиться рядом. Вскоре Мишка понял – готовят колодку. Сооружение из толстых досок расчленили и надели на шею. Затем опять соединили, да ещё руки продели в специальные отверстия.

Так Мишка стал носителем тяжёлой колодки. Ноги развязали и затолкали в лодку. Там опять связали, но не туго.

Вскоре одна за другой, лодки стали отваливать от берега и вытягиваться по направлению к Амуру. Вышли в русло Амура и стали спускаться к низовьям. Мишка вертел головой, но приспособить колодку удобнее не смог. Она немилосердно давила на плечи и шею.

– Вот и кончилась твоя вольная жизнь! – вздохнул Мишка.

Глава 3. Улетевшая надежда

День клонился к вечеру. Караван дощаников быстро продвигался вниз по течению. Жались ближе к правому берегу, подальше от заселённого редкими селищами русских мужиков и казаков.

«Знать побаиваются нашего брата», – думалось Мишке. Глаза провожали видневшиеся изредка избы поселенцев. Сердце часто тоскливо сжималось от горя, свалившегося на разудалую голову.

Сжатый Хинганом, Амур яростно наскакивал на тяжёлые дощаники, пытаясь бросить их на прибрежные камни. По берегу карабкались пихты и берёзы, вперемешку с редкими дубами, ясенями и кедрачами.

Маньчжуры торопились. Путь им предстоял не малый, а осень с неумолимой настойчивостью давала о себе знать.

Мишка одиноко примостился на дне лодки. Шея уже надсадно ныла, а рук и вовсе не чувствовал. Злость волнами нахлынет и медленно отпускает, оставляя бухающие удары в висках.

На него никто не обращал внимания. Есть не давали, но и не досаждали непонятными расспросами. Всё тело противно ныло, но изменить что-либо было невозможно. Колодка мешала и стесняла всякое движение и причиняла боль. Мошкара изъедала лицо и руки, ведь отгонять нечем. Она лезла в глаза и ноздри, забивалась в уши, и только порывы ветра иногда отгоняли тучи немилосердных мучителей, давая редкие передышки.

Ближе к закату, караван втянулся в небольшую речушку, впадавшую с правого берега. Вскоре вытащили дощаники на берег, привязав их к кольям. Мишке развязали ноги и вытолкнули на берег. Стоять не смог, но чьи-то руки выволокли и бросили у корявой берёзы. Даже это незначительное изменение в положении пленника приятно разлилось по закоченевшим ногам.