Пыль Снов
Шрифт:
Сестра ухмыльнулась. Она все еще держала кровавый топорик. — А твой сын?
Крин с отвращением отвел взгляд. Сын едва вошел в возраст. Затем решительно кивнул: — Сегодня такая ночь.
— Дар вдовы! — весело завопила Хега.
Братец Джейвисы принес тыкву с водой, плеснул в покрытое синяками лицо Хетан.
Она закашлялась, забилась.
Крин подступил к ней, восторгаясь от того, сколько народа за ним следит. Другие мужчины, ссорясь, вставали в очередь. — Не развязывайте руки, — сказал он. — Пока не пройдет дюжина. Потом в ремне не будет нужды.
Это было правильно — ни одна женщина Баргастов не способна сопротивляться дольше. Несколько дней — и она будет
— Может, после двух дюжин, — подал голос кто-то в толпе. — Хетан все же была воительницей.
Хега подскочила и пнула Хетан в бок. Изо рта вдовы полетели брызги слюны. Она зарычала: — Что за воительница без оружия? Ба, она начнет облизываться после пятерых. Увидите!
Крин, как и все остальные, промолчал. Воины знают что почем. Хега — идиотка, если думает, что Хетан легко сломать. «Помню тебя, Хега, сестра, слишком толстая для сражений. Уж ты точно облизываешь губы по пять раз на дню. Поглядим, куда заведет тебя злоба… боги, я послал сына на такое дело? Ну, только одна ночь. И я подарю ему свой нож, разрешу позабавиться. Тебе несдобровать, Хега. И никто не заподозрит моего сына».
Выл ветер — буря настигла их в эту злосчастную ночь — он слышал, как шумит в отдалении дождь. Крепежные веревки бились и гудели, полотняные стены вздувались, шли волнами. Баргасты вливались в лагерь, словно их призвал дикарский барабан. Крин услышал, что появился Марел Эб и с ним воины Сенана, которых уводил Тоол. Среди них Бекел. Убийца, освободивший всех Баргастов. Кто сможет забыть такую ночь?
Кто сможет забыть, что именно Крин, первенец дяди самого Хамбралла Тавра, первым вздует Хетан?
Мысль укрепила его. Он стоял над ней, ожидая, когда мутные глаза встретятся с его глазами, и когда лихорадочный взгляд женщины вернулся, он улыбнулся. Увидел потрясение, боль от предательства, и кивнул: — Союзники, Хетан? Ты потеряла всех. Когда назвала его мужем. Когда превзошла безумие отца.
Хега снова оказалась рядом: — Где твои дети, Хетан? Сказать? Мертвы, холодеют во тьме…
Крин треснул ее ладонью по лицу: — Твое время кончено, вдова! Иди! Беги, прячься в юрте!
Хега стерла кровь с губ, сверкнула глазами и отвернулась, крича: — Бавальт сын Крина! Сегодня ты мой!
Крин едва не послал нож ей вслед. «Нож, сынок, пока ты не обвился вокруг нее, пока не угодил в паучью нору».
Окружающие расслышали слова Хеги, поняли намек и начали смеяться. Крин поразился, сколько презрительных взглядов было на него брошено. Посмотрел на Хетан. Та лежала, не мигая глядя на него.
Стыд обуял его, суровость пропала, словно от материнского поцелуя.
— Не думай, что имеешь право пялиться, — прорычал он, наваливаясь ей на живот. Едва он стянул штаны, возбуждение вернулось, разбуженное скорее всего гневом. О, и торжеством, ведь многие мужчины Сенана следят за ним с завистью и желанием, и спорят, чья очередь потом. «Но я был первым. Я заставлю тебя забыть Оноса Т’оолана. Напомню о мужестве Баргастов». Он широко раздвинул ей ноги. — Давай работай, шлюха. Покажи всем, как нужно принимать судьбу.
Боль стала далеким гулом. Что-то холодное и острое заполнило череп, копьями пробило глаза, и каждое увиденное после пробуждения лицо пронзало ее, как молния. В глазах искрило. Мозг воспламенился. Лица — их выражения, их открытые тайны — они навеки выжжены на костяке ее души.
Она играла с младшей сестрой Хеги, они были так близки — но та женщина затерялась в толпе, с пустыми глазами и пустым сердцем. Джейвиса выткала на свадьбу изящный коврик; Хетан помнила ее гордость,
ее сияющую улыбку, когда она выразила ей особенную благодарность. Бельмит, дочь кудесницы, подбадривала ее в ночь Первой Крови, когда Хетан было двенадцать лет. Сидела, держа за руку, пока новая женщина не забылась сном. Един часто играла с близняшками…«Муж, я предала тебя! Я жалка, я самолюбива… я знала, знала, что так будет, как же иначе? Мои дети… я оставила их.
Они убили их, муж. Убили наших детей!»
— Давай работай, шлюха.
«Крин, я часто смеялась твоей похоти, твоему дурному желанию. Ждет ли тебя дух моего отца? Видит ли это? Что скажет мне?
Поймет ли мой позор?
Крин карает меня. Он первый, но, сколько бы их не было, наказания недостаточно. Теперь… теперь я понимаю разум искалеченной. Понимаю».
И она подняла промежность ему навстречу.
Гадины увидели его и увидели тяжелый нож в руке. Никто не станет отрицать, близняшки умны и хитры, как новорожденные змеи — когда они повернулись и убежали, Сефанд Грил не удивился. Но одна несла ребенка, и ребенок начал кричать.
О, они могли бы заглушить его единственно возможным способом — рука на губы, на нос — Сефанду не придется проливать кровь. Он желал, чтобы так вышло, но вопли младенца не прекращались.
Он может их догнать, и догонит — рано или поздно. Он уверен: они уже знают, что мертвы. Ну что же, если хотят поиграть, он поиграет. Последняя забава детства, и детство угаснет. Завизжат ли они? Интересный вопрос. Если не сразу, то вскоре — о да, завизжат непременно.
Скрежет впереди, в конце ряда каменных глыб — Сефанд приударил бегом — да, вот одна с ребенком на руках, пытается одолеть осыпь… Булыжник едва не убил его, молотом ударив по плечу. Он завыл от боли, пошатнулся — мельком заметив вторую близняшку слева, наверху.
— Ты, вонючий кусок дерьма! Ты заплатишь!
Больше никаких игр. Он ответит кровью за кровь и гораздо хуже. Заставит пожалеть о глупых попытках…
Девочка впереди оставила замысел залезть на насыпь из песка и гальки, вместо этого прыгнув в расселину. Через мгновение вторая бросилась вслед.
Всё было засадой. Ловушкой. Ну разве не умницы?
Ум почернел от злости. Он рванулся следом.
Сеток потянула его за руку: — Кафал! Проснись!
Слишком поздно. Он увидел все, что можно было увидеть. Он проклят своими богами. Сумей он сомкнуть руки на их гортанях и выдавить жизнь из всех… он поклялся, что так и сделает. Любимая сестра… он закричал, когда опустился топор. Он упал на колени, когда Крин навалился на нее, он пытался выцарапать себе глаза — хотя видения внутри головы были нечувствительны к телесным повреждениям. Кровь смешалась со слезами. Он мог бы превратить глазницы в две могильные ямы, но слепота никогда не стала бы его уделом.
И он смотрел, как Крин насилует его родную. Слышал глумливые выкрики сотен воинов. Видел Бекела, осунувшегося и сверкающего глазами — видел, как тот шатается, как ужас делает лицо белым, видел, как великий убийца Оноса Т’оолана отворачивается и бежит, словно призрак вождя протянул к нему руки. Но ведь это всего лишь насилие над искалеченной женщиной. Это даже не считается насилием. Так… попользовались.
Сефанд Грил, за которым он когда-то «охотился», играя, охотится ныне за Стави и Сторией, и Абси бьется в руках Стави, словно с полнейшей ясностью понимает: недавно обретенный мир рушится, смерть летит следом, желая забрать его — а ведь он еще не вкусил сладости жизни. Мальчик разъярен, он негодует и протестует. Он смущен. Устрашен.