Пыль Снов

Зарвоу поспешно повернулся.

Полоса штормовых облаков заволокла полнеба — он даже не заметил — нет, он поклясться готов, что…

Пыль стояла огромными столбами перед каждой из дюжины грозовых туч; непроницаемые для взора колонны двигались прямиком на стоянку.

Зарвоу смотрел, и во рту его было сухо.

А основания колонн таяли, обнажая…

* * *

Некоторыми титулами стоит гордиться. Секара, жена Боевого Вождя Столмена, известная как Секара Злодейка, гордилась своими. Она может испепелить любого, все это знают. Знают, какой жгучий у нее пот, какое обжигающее дыхание. Куда бы ни шла она, путь свободен; когда солнце всходит высоко, кто-нибудь всегда встает так, чтобы она оказалась в сладостной тени. Твердые хрящики, о которые можно ободрать десны, для нее уже пережеваны. Краска, которой она поновляет Белой Лик Смерти мужа, сделана из лучших красителей — чужими руками, разумеется. Все это достигнуто благодаря ее злобности.

Мать Секары отлично выучила дочку. Самое ценное в жизни — ценное в смысле личной выгоды, в единственно значимом смысле — достигается безжалостным манипулированием окружающими. Все, что нужно — отточенный ум, глаз, замечающий чужие промахи и слабости. Она понимает, как это использовать. Рука ее не знает слабости, неся боль, карая прегрешения реальные и выдуманные.

Насколько она знает, ей удалось проникнуть в разум каждого гадри, угнездиться там подобно хитрой змее, подобно безжалостной овчарке, обходящей границы стойбища. В этом сила.

Сила ее мужа не столь тонка, и поэтому не столь эффективна. Он не может объясняться языком молчаливых угроз и страшных намеков. Он как дитя в ее руках; так было в начале, так будет всегда.

Она походила на королеву — в ярких одеждах, увешанная массой даров, принесенных самыми талантливыми ткачами и вязальщицами, резчиками по кости и рогу, златокузнецами и красильщиками. Эти дары приносят не из уважения, а чтобы выслужиться или не вызвать зависти. Когда у вас есть власть, зависть становится не пороком, а оружием, угрозой; Секара умело ей пользовалась и ныне могла считать себя одной из богатейших женщин Белолицых Баргастов.

Она шла выпрямив спину, высоко поднимая голову, напоминая всем, что она и есть Королева Баргастов, пусть сука Хетан думает иначе. Она отвергла титул, глупая баба. Ну, Секара знает, кто достоин носить титул королевы. По праву рождения, по совершенству жестокости. Не будь муж таким тупым олухом, они давно вырвали бы власть у звероподобного Тоола и его ненасытной стервы — жены.

Мантия из мехов волочилась в пыли, когда она пересекала каменистую тропу, ныряя в тени установленных на гребне Х-образных распятий и снова выходя на солнце. Она даже не глядела вверх, на свисавшие с крестов лишенные кожи тела мертвых акрюнаев, торговцев из Д’раса и Сафинанда, купцов и барышников, их глупых бесполезных охранников, жирных подруг и мягких детишек. Прогуливаясь здесь, Секара просто напоминала всем об очередном проявлении власти. Идти вперед, не поднимая глаз — вот вам доказательство силы. Да, замученные даже в смерти принадлежат ей.

Ей, Секаре Злодейке.

Скоро она сделает то же с Тоолом, Хетан и мерзким их отродьем. Всё уже обговорено, союзники готовы и ждут приказов.

Она подумала о муже; тупая боль между ног пульсировала в такт воспоминаниям о языке, губах, делом выражающих рабскую его покорность. Да, она заставляет его стоять на саднящих коленях, ничего не давая взамен. Внутренние части бедер покрылись белой краской — она стыдливо поведала эту подробность одевавшим ее служанкам. Вести быстро разошлись по лагерю.

Смех и хихиканье, презрительное фырканье. Муж принялся торопливо докрашивать лицо.

Секара заметила тучи на западе, но они висели слишком далеко, чтобы представлять опасность, и не приближались. Толстые подошвы из кожи бхедрина не дали ощутить содрогания почвы. Когда псы перебежали дорогу, она не усмотрела в трусливо поджатых хвостах ничего кроме природного страха перед собой. Она была довольна всем.

* * *

Хетан нежилась в юрте, следя, как толстый чертенок — сынишка ползает вокруг огромного боевого пса. Когда стало очевидным, что мальчик и пес породнились крепче некуда, им купили потрепанный акрюнский ковер. Она всегда удивлялась терпению зверя, которого непрерывно трепали, тянули, дергали и колотили маленькие ручонки — он ведь был громадиной даже по меркам Баргастов. Бока семи или восьмилетнего зверя покрывают старые рубцы, полученные в схватках за власть. Сейчас ни одна собака не дерзает испытать на себе его гнев. Но пускать вонючую тварь в пределы юрты — дело неслыханное, еще одно из нелепых послаблений ее мужа. Что же, если он изгадит уродливые иноземные ковры, тем лучше; к тому же пес, кажется, понимает всю безмерность оказанной ему милости и не переходит границ.

— Да, — пробурчала она псу, увидев, как он шевельнул ушами, — получишь кулаком по поганой башке, если попробуешь залезть в постель.

Хотя… если она поднимет руку на пса, сын первым поднимет вой.

Хетан подняла взор, когда полог юрты откинулся и вошел, поднырнув под притолокой, Тоол. — Посмотри на сына, — укоризненно сказала она. — Он несчастной твари чуть глаза не выковырял. Потеряет руку или еще хуже.

Муж покосился на запищавшего сосунка; однако было заметно, что он слишком озабочен для комментариев. Имасс пересек комнату и поднял обернутый мехом кремневый меч.

Хетан села прямо. — Что случилось?

— Не уверен. Сегодня пролилась кровь Баргастов.

Она уже была на ногах (а пес только поднял голову при неожиданном движении). Схватив сабли, Хетан пошла за мужем.

Снаружи она не заметила ничего особенного, кроме повышенного внимания, вызываемого в соплеменниках мужем. Он целеустремленно зашагал по главному проходу, ведущему на запад. Тоол все еще сохраняет необычайную чувствительность Т’лан Имассов, одним из которых некогда был — Хетан уверена. Она шагала рядом, замечая, что воины увязываются вслед. Бросила внимательный взгляд — и увидела, что горе вновь исказило его лицо, усталость провела новые борозды на лбу и щеках.

— Один из кланов отщепенцев?

Тоол поморщился: — Нет на земле места, Хетан, где не ступала бы нога Имасса. Присутствие застилает мне глаза, словно густой туман. Я вспоминаю старые времена, куда бы ни глядел.

— Ты словно ослеп?

— Я думаю, — ответил он, — что все мы слепнем.

Она нахмурилась, ничего не понимая. — Чего мы не видим?

— Того, что мы ни в чем не первые.

Его ответ заставил кровь застыть в жилах. — Тоол, мы нашли врага?

Вопрос заставил его вздрогнуть. — Возможно. Хотя…

— Что?

— Надеюсь, что нет.

Когда они достигли западной границы стойбища, сзади шло не менее трех сотен воинов, молчаливых и внимательных, даже возбужденных — хотя они не знали, что задумал Вождь. Меч в руках Тоола превратился в знамя, в боевой символ; то, что его держат столь небрежно, с откровенной беззаботностью, придало мечу статус иконы. Онос Т’оолан — опаснейший воин, хотя и не любящий причинять смерть. Если уж он вышел в поход — быть большой крови, большой войне.

Далекий горизонт стал черной полосой, готовой проглотить солнце.

Тоол застыл, смотря вдаль.

Позади него застыла толпа, бряцающая оружием, но безмолвствующая.

— Буря, — спокойно спросила она, — вызвана магией, супруг?

Он долго не отвечал. — Нет, Хетан.

— И все же…

— Да. Все же.

— Ты ничего не объяснишь?

Он глянул на жену, и она была потрясена силой его отчаяния. — Что я должен сказать? — внезапно вскричал он в гневе. — Полтысячи Баргастов мертвы. Убиты за двадцать ударов сердца. Что я должен сказать?

Она чуть не отпрыгнула, столь горьким был его тон. Опустила глаза, задрожав. — Ты уже видел такое прежде, да? Онос Т’оолан — скажи прямо!