Пылающие небеса
Шрифт:
– Как ты?
Он фыркнул.
– Не хочешь чего-нибудь поесть?
– Нет.
Не хотелось в ближайшие двенадцать часов напрягать желудок.
– И что теперь? Мы в бегах?
Тит убрал руку от лица и открыл глаза. Фэрфакс сидела на ковре перед столиком. Его серую тунику с капюшоном она надела, а брюки – нет! Ее ноги были оголены до середины бедра.
Этот вид выдернул его из летаргии.
– А брюки где?
– Они без подтяжек, так что не будут держаться. И потом, здесь довольно тепло.
Титу стало довольно жарко. Девушек в коротких платьях летом в
Возможно, и Тит не устоял бы, кабы уже не лежал.
– Ты так и не ответил на мой вопрос, – заметила Фэрфакс так, словно вид длинных стройных ног не спутал все его мысли. – Мы в бегах?
– Нет, завтра возвращаемся в школу.
– Что?
– Если бы тебя сумели схватить до отъезда из Державы, ты была бы обречена. Но сейчас эта опасность миновала, и мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы сохранить твою нынешнюю личину. Пока она остается нетронутой, Атлантида может подозревать меня сколько угодно, но ничего не сумеет доказать.
– Но ты говорил, что не смог ни в чем убедить инквизитора. Она снова в тебя вцепится.
– Да, но не сразу. Твое вмешательство нанесло ей удар. Инквизитору понадобится время, чтобы прийти в себя. И потом, я не могу просто исчезнуть. По законам нашей страны, нельзя оставить трон пустым. Правящим принцем провозгласят Алекта.
И это станет концом дома Элберона.
Фэрфакс налила себе тарелку супа и откусила от мясного пирожка.
– Так у нас нет выбора, кроме как оставаться в Итоне?
– Пока это в наших силах.
– А когда это окажется не в наших силах?
– Тогда мы подвергнемся испытанию.
Тита окинули взглядом, исполненным стоицизма, и с тенью грусти. Какие у нее глаза красивые...
Мысли замедлились, стоило осознать: эти глаза могут оказаться последним, что он увидит перед смертью.
– Ты ввязался во все это только из-за своей матери. – Замечание вернуло Тита к настоящему. – А что, если инквизитор права?
Что, если инквизитор права? Большая часть короткой жизни матери оставалась для него тайной, как и многие из ее видений.
– Учти, что инквизитор хотела выбить меня из равновесия.
– Твою мать убил твой дедушка?
Лицо Тита запылало.
– Да.
Взгляд Фэрфакс оставался спокоен.
– Почему?
– Чтобы сохранить дом Элберона. Он отказался уйти как последний принц династии.
Когда Атлантида предложила выбор: устранить монархию полностью или пожертвовать своей дочерью, активной участницей Январского восстания – принц Гай выбрал последнее. Секреты постыднее в долгой истории дома Элберона найти можно, но с трудом.
– Твоя мать правда предвидела в детстве собственную смерть?
– Не знаю.
– Она что-то рассказала тебе перед смертью?
– Только, что если я хочу увидеть своего отца, то должен свергнуть Лиходея.
Тит никогда бы не упомянул отца, но клятва кровью обязывала говорить правду.
Фэрфакс задумчиво жевала.
– Извини, что спрашиваю, но кто твой отец?
Щеки запылали
еще сильнее, если такое возможно.– Я и сам не знаю.
– Твоя мать никогда о нем не упоминала?
– Она много о нем говорила.
О его любви к книгам, прекрасном певучем голосе, улыбке, способной поднять солнце посреди ночи.
– Но ничего, что помогло бы его опознать.
О, как Тита взбудоражила возможность, прозвучавшая в вопросе матери! «Ты хочешь увидеть отца?» Он счел этот вопрос чем-то вроде «Хочешь кусочек торта?» – когда торт приносят через минуту.
Фэрфакс помешивала суп ложкой.
– Что ты сказал, когда услышал, что должен свергнуть Лиходея?
Тит тогда чуть не утратил дар речи от страха и разочарования, теснившихся в душе. И от гнева – что собственная мать так подшутила над ним.
– Я сказал, что не собираюсь бороться с Лиходеем, поскольку не хочу умирать.
Мать горько разрыдалась. Слезы струились по ее лицу и падали на чудесную небесно-голубую шаль. Никогда прежде Тит не видел маму плачущей.
– Но потом ты согласился, – тихо произнесла Фэрфакс, глядя на него почти с нежностью.
Тит все еще видел залитое слезами лицо матери. По-прежнему слышал приглушенный голос, когда она отвечала на его удивленный вопрос:
«Почему ты плачешь, мама?»
«Потому что ненавижу себя за то, что прошу у тебя. Потому что никогда не прощу себя, ни в этой жизни, ни в следующей».
При этих словах что-то в нем сломалось.
– Мне было шесть. Я бы все для нее сделал.
В этом мире существовало нечто, связывающее мага крепче кровной клятвы, – любовь. Любовь как самая прочная цепь, самый болезненный кнут и самый жестокий рабовладелец.
Тит потянулся к сумке, которую бросил на пол рядом с кушеткой, и вытащил толстую книгу.
– Знакомая. Ты ее из школы притащил?
– In priorem muta. – Книга показала свой истинный облик, превратившись в скромный журнал в кожаной обложке. – Дневник моей матери. Она записывала в нем все свои видения.
– Он пуст, – заметила Фэрфакс, перелистав порядка тридцати-сорока страниц.
– Он показывает только то, что я должен видеть.
Дневник достался ему после смерти матери с надписью: «Мой дорогой сын, я буду здесь, когда по-настоящему понадоблюсь тебе. Мама».
Тит ежедневно открывал его и просматривал пустые страницы. Лишь когда он узнал правду о ее смерти – что это было убийство, а не самоубийство, – появилась первая запись. Та самая, о нем, стоящем на балконе и наблюдающем явление, что должно изменить и изменит все.
Тит продолжал переворачивать страницы, но те упорно сохраняли белизну. Что-то холодное и ужасное разъедало его внутренности.
«Ты нужна мне сейчас. Не покидай меня. Не надо».
Наконец в самом конце дневника появились несколько страниц, исписанных ее знакомым наклонным почерком. Тит стиснул переплет, чтобы пальцы не задрожали от облегчения.