Пылающий мир

— Зачем она тратит время на этот дурацкий сад? — спрашивает Пол. — Она что, не верит в Последний Закат? — его голос звучит сердито, как и всегда, когда он думает об атеизме, и я вспоминаю игру, в которую мы когда-то играли, когда были помладше. Мы представляли, что наши велосипеды — это драконы, а его дом — это замок, который мы должны захватить.

— Разрушьте стены Иерихона! — радостно кричал он, когда мы подъезжали к маленькому домику. — Господь предопределил их уничтожение!

Мой велосипед поскользнулся на гравии, и я упал.

— Не велик, а кусок дерьма, — сказал я, пиная колесо. Пол смотрел так, будто его предали.

— Это не велик, это дракон! Твоего дракона убили Ханаанеи!

— Я разбил коленку. Я иду внутрь.

— Нет! Ты не можешь! — в его голосе звучал и гнев, и паника. — Ты всё портишь!

Сейчас он смотрит на розы моей мамы с такой ненавистью, будто она портит более крупную игру. Меня тоже беспокоят эти розы, потому что моя мама верующая. Она верит сильнее всех. А ещё выращивает цветы. Кормит беженцев. Сквозь почву её веры пробивается глубокий, инстинктивный родник, и она занимается этими бессмысленными вещами.

— Она — женщина, — говорю я другу. — Она любит цветы. Она не думает о том, что это значит.

Пол хмурится.

— Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей.

— Я знаю Писание, Пол.

— А она знает? — он тычет рукой в хрупкую женщину в грязном комбинезоне, ухаживающую за своими яркими питомцами. — Среди наших родителей есть кто- нибудь сильный, способный жить с жестокой правдой? Или они все стараются её смягчить?

Она срезает листья с самого яркого цветка, и сложно не увидеть любовь в улыбке, появившейся на её лице.

— Ты слушал проповедь прошлой ночью, — говорит Пол. — Мир создан не для того, чтобы его любили. Он создан для того, чтобы нас проверить. «Не дом, но поле боя».

Я выпускаю последнее колечко дыма и выбрасываю сигарету. Сухая трава начинает тлеть.

* * *

Я просыпаюсь от назойливых красных пятен солнца на веках. Открываю глаза и виновато озираюсь вокруг, охваченный внезапным страхом, но никто на меня не смотрит. Никто не видит, как в моей голове растёт молодой парень. Меня разбудило солнце, со мной рядом друзья — я не сделал ничего плохого.

Я выпрямляюсь, возвращаясь к реальности. Горячий воздух. Тихий город.

Эйбрам копошится в носу старого самолёта. М что-то пилит.

— Маркус, — зовёт Нора. Она сидит на дороге, скрестив ноги и оперевшись спиной на колесо самолёта, и наблюдает, как Спраут играет с отвёрткой.

М останавливает работу. Со дна самолёта свисает квадрат алюминия. М стоит на шасси и смотрит на Нору.

— Да?

— Сколько ты вспомнил?

— Сколько?

— Ты вспомнил всю жизнь или пока ещё только картинки?

Вдалеке слышно карканье ворона. Интересно, что он ест в этой бесплодной городской пустыне.

— Картинки, — говорит М. — Но их много. Как для фильма.

— Как раскадровки?

— Как раскадровки.

Он возвращается к работе. Ветерок свистит в дырах стен терминала, подыгрывая его пиле.

— Я сто лет не смотрела фильмов, — меланхолично улыбается Нора. — С тех пор, как была подростком.

— Какой был последний?

Она на секунду задумывается.

— «Возвращение живых мертвецов».

М хихикает.

— Я знаю. Но это не я выбирала. Мне разонравилось кино про зомби, когда они стали реальными, но я сидела в тюремной яме, а его смотрели охранники, так что…

Солнце начинает опускаться, окрашивая аэропорт в сюрреалистичный оранжево-красный цвет. Джули сидит за невидимой границей нашей компании, отгородившись от разговора и глядя на рябь города. Она больше ничего не говорила с последнего спора с Эйбрамом. Интересно, о чём она думает. Интересно, сны, которые её беспокоят, такие же, как мои?

— Расскажи мне о своих картинках, — просит Нора, наблюдая, как М делает распил в её сторону. — Мне любопытно.

Он заканчивает пилить и квадрат падает вниз. Когда М передаёт его Норе, тот трясётся и издаёт жуткий гул.

— Пианино, — говорит М, разглядывая обнажённые внутренности самолёта. — Любил играть на пианино.

— Правда? — спрашивает Нора.

Он начинает вырезать следующий квадрат.

— Семья тоже удивилась. Сказали, что я для этого слишком огромен. Сказали, что я похож на цирковую обезьяну.

Нора молчит.

— Я никогда особо не любил спорт, — он перекрикивает пилу, добавляя к голосу грубую жёсткость. — Но в моей семье все большие ребята были борцами. И я боролся.

Маленькие капли металлического дождя капают с пилы и падают на землю рядом с Норой. Он смотрит вниз. — Тебе надо пересесть. Не хочу, чтобы они попали тебе на волосы.

Она поспешно пересаживается и смотрит на Джули.

— Джулез, ты в порядке? — кричит она издалека. Джули, не оборачиваясь, кивает. Не убедительно. Нора смотрит на меня и поднимает брови. Я осознаю, что на меня возложены обязанности бойфренда. Я приближаюсь к своей девушке, не зная, с чем мне предстоит иметь дело, и сажусь рядом с ней.

— Джули?

— Я в норме, — говорит она. — Просто думаю.

Она сидит ко мне боком, и я не могу заглянуть ей в глаза.

— О чём? — спрашиваю я и съеживаюсь от банальности сказанного. «Эй, Джули, ну чё, о чём думаешь?»

Она качает головой, словно предостерегая меня от этой неразумной разведывательной миссии. Я затыкаюсь.

— Какой была твоя семья? — спрашивает у М Нора. У них довольно безобидный разговор, и я переключаюсь на него, краем глаза приглядывая за Джули.

— Мама рано ушла от нас. Я вырос с отцом и двумя братьями. Пока не помню, как их зовут.

— Они все умерли, полагаю?

Она рассеянно вертит в пальцах болт. М перестаёт пилить и смотрит на неё, чуть улыбнувшись пухлыми губами.

— Ну… да. Наверное.

Нора кивает. Типичная современная семья: все умерли.

М заканчивает квадрат и спускается с шасси, бросая второй квадрат поверх первого — это новые окна для нашего потрёпанного самолёта.

— А что насчёт твоей? — спрашивает он, присаживаясь возле колеса рядом с Норой.