Пыльные окна
Шрифт:
Я узнал серый плащ моего недавнего собеседника. Того, что считал себя хозяином города.
Второго, облаченного в черное, было видно плохо.
Двое, чуть покачиваясь, словно в трансе, замерли напротив друг друга.
В этом было что-то от спагетти-вестернов, в которых ковбои, стоя посреди городской улочки, соревнуются в скорости стрельбы.
Пустое поле, две одиноких фигуры.
Две группы зрителей, оцепенело замершие за их спинами. Впрочем, собравшиеся не были зрителями. Они были полноправными участниками действа.
Я почувствовал низкий гул в ушах, в глазах
Противостояние началось.
В общих чертах я представлял, как все это должно происходить, но никогда не видел воочию.
Двое встретившихся посреди поля лидеров группировок, сейчас сошлись в жестоком ментальном поединке. А люди, стоящие за их спинами, погруженные в оцепенение, мало что понимающие и видящие, служили им своеобразным подспорьем, немой группой поддержки, эмоциональными донорами, подпиткой.
Лидеры качали из них жизненную силу, всю ее вкладывая в незримый пресс, который должен был сломить, опрокинуть одного из соперников.
Так «минусы» по давным-давно устоявшейся традиции решали свои территориальные притязания.
В этом даже было что-то романтическое.
Это были даже не ковбои посреди унылой техасской улочки, по которой скачут шары перекати-поля. Нет, скорее дуэль аристократов. Сброшенные с плеч шинели, вонзенные в землю сабли, секундант резким голосом отсчитывает шаги.
Если конечно не принимать во внимание две группы людей, случайных прохожих, обывателей, загипнотизированных, лишенных воли, не помнящих себя. Завтра утром они и не вспомнят о ночном приключении. Может отложится что-то, глубоко-глубоко, на изнанке сознания. Да мало ли что не пригрезится пасмурной осенней ночью. Наверное, решат они, это был просто сон. Если выдержит сердце…
Двое начали давить друг на друга. Глаза в глаза, кто кого пересилит.
И я услышал шепот множества голосов «Верю, верю, верю».
Не отдавая себе отчета в действиях, спящие люди вливали в дуэлянтов свою уверенность, свою ярость, гнев. Все те сильные эмоции, которые служат отличным топливом для драки, борьбы, для войны, противоборства.
Я и сам начинал попадать под гипноз этого мерно постукивающего в висках метронома. Качающийся маятник ментального поединка. Ритм подчинял волю, ритм усыплял разум.
Жирная чернильная клякса расползалась, подпитываемая извне. Тянула антрацитовые щупальца вперед.
Но против нее вздымалась вязкая серая хмарь, поглощала, втягивала в себя.
Я, как завороженный, следил за развернувшимся на поле действом.
И сперва даже не заметил легкого движения, нарушившего четкую композицию мысленной схватки.
От той группы, во главе которой находился серый плащ, вдруг отделилась девчонка. Тонконогая, совсем еще подросток, в дутой куртке ярко-желтого, цыплячьего цвета, выделявшегося даже в ночной темени.
Покачиваясь из стороны в сторону, прямая, как марширующий гренадер, она пошла в сторону моего укрытия. Глаза ее смотрели в одну точку.
Девчонка остановилась возле разбитой асфальтовой полосы, в нескольких метрах от здания, на крыше которого я лежал.
Некоторое время она вращала головой влево-вправо, слепо глядя перед собой распахнутыми
глазами.А потом начала медленно поднимать руку. Ее указательный палец уперся прямо в меня.
«Чужак! Чужак! Чужак!» Вклинилось в общий монотонный гул. Словно разбивая тревожное гудение набатных колоколов звонким дребезжанием колокольчиков.
Я был так поражен происходящим, что не сразу понял, что она имеет в виду меня. Она почувствовала меня!
Противоборствующие лидеры дрогнули, синхронно согнулись, взболтнув руками, будто не удержавшие вес штангисты.
Качнулось чернильное пятно, потянулось щупальцами к стоящим позади людям.
Дернулась серая хмарь, тоже двинулась, поползла назад, почувствовав свободу.
Как если бы отпустили вдруг хозяева поводки двух собак, черной и серой, которых хотели стравить между собой. И те, повиливая хвостиками, засеменили к мискам с едой. В роли последних выступали две группы людей, погруженных в транс.
Я лежал. Сейчас я был не в силах пошевелится, глядя как все эти странные, плавно покачивающиеся фигуры начали неспешно разворачиваться.
Некоторые запутались, споткнулись.
Но основная часть статистов, основная массовка этого дикого кукольного театра, сориентировалась.
И направилась в мою сторону.
Я забормотал православную молитву. Первую, что пришла на ум.
Темные силуэты неспешно двигались по полигону, а я уже гремел подошвами по шатающейся железной лесенке.
Я с трудом удерживал равновесие и сдирал руки о ржавые скользкие перила.
Перепрыгнув через несколько нижних ступенек, я бросился в заросли.
С громким плеском провалился ногой в какую-то лужу, побежал дальше, чавкая ботинком.
Я бежал вперед, боясь оглянуться, а позади не раздавалось ни единого звука.
Это было страшнее всего.
Любая погоня должна подбадривать себя всякими развеселыми выкриками вроде «ату его!», «фас!», «хэй! хэй!» или хотя бы «держи вора»!
Эти двигались в полной тишине.
Лишь слитно шелестел и потрескивал бурьян, сталкиваясь с множеством человеческих тел, сминаясь под множеством ног, неторопливо, но неуклонно идущих в одном и том же направлении.
Вдогонку за мной.
Я спиной чувствовал, как они тянуться ко мне. Тянуться слепыми инстинктами, жадным животным чувством. Ориентируясь на запах, на движение.
На движущуюся цель.
Никогда не поворачивайся к врагу спиной, не беги — бег захватит тебя, а враг лишится разума от ощущения преследования.
Ты сразу станешь добычей, а он охотником. Это у нас в крови.
Я бежал, зная, что если замедлю движение, те слепые куклы настигнут меня, выпьют меня досуха. Не оставят ничего. Я просто перестану существовать.
И потому я бежал.
А потом заросли расступились, и я с разбегу врезался в сетчатый забор. Проклятье!
Я выдохнул, цепляясь пальцами за мокрую стальную сетку. Куда теперь? Куда дальше?
Они приближались. Тени между деревьев. Неуклюжие и медленные, но нечеловечески слаженные, невозмутимые, обстоятельные. Как механизмы, фантастические биороботы. Они перли вперед. На меня, за мной.