Пзхфчщ!
Шрифт:
Сенька развел руками и хрипло гаркнул:
— Уехали!
В ту же секунду опакляпсинцы бросились к дому, сметая на своем пути и калитку, и забор, и друг друга. Взбежали по ступенькам, рванули внутрь — в доме было холодно и пусто. В углу грибным наростом виднелся старый платяной шкаф. У стены стоял протертый диван. На нем валялся мятый глянцевый журнал.
— Да как это? — возмутился кто-то. — Даже не попрощавшись, что ли?
— Стало быть, не попрощавшись, — хмуро ответили ему из-за спины.
— А куда же корову дели? А курей?!
— Так это… — раздался смущенный женский голос. — Курей я у Таньки купила. А корову — Маринка-соседка. Танька сказала, что деньги больно нужны, ну, мы и сговорились.
— Так, а что же вы молчали?! Тимохины-то, оказывается,
— Так откуда ж мы-то знали? Мало ли чего бывает, когда деньги нужны!
Притихли опакляпсинцы. Ищи теперь ветра в поле. Упустили Антихриста и свое счастье. Хотели сначала с досады дом спалить, тем более что Леха Бензовоз порывался — зря, говорил он, я, что ли, две канистры приволок? Но его никто не поддержал. Помолчали, помолчали, да и разошлись по домам горе водкой заливать.
Остаток недели вещи собирали. Кое-кто, конечно, грозился бульдозеристов не пустить и даже как под гусеницы лично лечь, но и те, побуянив, тоже стали готовиться к неизбежному.
Да только на следующей неделе никто не появился. И на послеследующей. И на послепослеследующей. Так и не поняли опакляпсинцы: а приезжал ли к ним вообще тот человек с чемоданчиком или померещилось. Кто-то ворчал: все — Антихристовы штучки. А может, просто забыли про них? Коли так, это хорошо, думали опакляпсинцы. Забытым быть неплохо. Стали постепенно вещички распаковывать, в привычную жизнь входить. Вот только скучно им стало жить. Без Антихриста-то.
РАССКАЗ О СЛАВНОМ ПОДВИГЕ ЗООТЕХНИКА СУХОРУЧКО И БЕССЛАВНОМ КОНЦЕ ГЕРРА ПРЕЛЬВИТЦА
Удивительные бывают совпадения в жизни. Знаете ли вы, например, что последним человеком, награжденным Звездой Героя Советского Союза, то есть до звания Героя России, был простой зоотехник Вадим Сухоручко?
Знатоки, конечно, замашут руками — мол, не надо сочинять, последним был водолазный специалист Леонид Солодков. И было это в девяносто втором году. Они же напомнят, что к моменту вручения Советский Союз перестал существовать и потому на вручении Солодков не стал отвечать генералу Шапошникову, как полагается, «Служу Советскому Союзу», а просто сказал спасибо, за что мы никак не можем его осуждать, потому что ему никто не подсказал, как надо было отвечать.
Все это верно. Но не совсем. Ибо, как только вручили последнюю (как тогда думали) Золотую звезду, оказалось, что на очереди стоит еще один — зоотехник Сухоручко. Впрочем, к тому моменту ни стоять, ни даже сидеть Сухоручко уже физически не мог, и вообще был абсолютно неподвижен, так как давным-давно лежал в сырой земле. Но этот факт не смутил, а скорее, обрадовал чиновников. Более того, вручение награды мертвому Сухоручко показалось им даже символичным, ибо, если поразмыслить, физическое состояние зоотехника на тот момент полностью соответствовало состоянию Советского Союза. К тому же родственников у Сухоручко не было, значит, можно было обойтись без церемоний. В общем, на следующий день после награждения водолазного специалиста Солодкова чиновники быстро накатали следующий текст: «За проявленные во время Великой Отечественной войны мужество и героизм звания Героя Советского Союза удостаивается Вадим Константинович Сухоручко. Звание присваивается посмертно».
Но так как не нашли никого, кому бы можно было вручить Золотую звезду, просто составили счет на отливку, получили из казны деньги и поделили их в тот же день. И вот тут мы возвращаемся к тому, с чего начали.
Удивительным в этом награждении было даже не то, что на момент награждения не существовало ни самого ордена, ни Сухоручко, ни Советского Союза, а то, что в тот самый день, когда Сухоручко было присвоено звание Героя Советского Союза, в другом полушарии, а точнее, в далеких южноамериканских джунглях, был пойман нацистский преступник Хельмут Прельвитц. В отличие от Сухоручко, Прельвитц дожил до таких преклонных лет, что когда на его след напала израильская разведка Моссад, он даже не стал прятаться. Точнее, он спрятался, но скорее инстинктивно и как-то по-детски: забрался под кровать в собственном бунгало. При этом
идиотом Прельвитц не был и прекрасно понимал, что ищущий его в течение пятидесяти лет по всему свету Моссад уж куда-куда, а под кровать как-нибудь догадается заглянуть. И не ошибся. Вызволенный из-под дорогой двуспальной кровати Прельвитц был стар и сух, однако бодр и ухожен. Беспечное существование ему обеспечили счета в швейцарских банках и вывезенные из Германии драгоценности. К тому же, будучи профессиональным хирургом, он еще и подрабатывал, занимаясь лечением местного населения. Впрочем, до суда он не дожил, так как при перелете в Израиль умер от остановки сердца прямо на борту самолета. Заметили это не сразу, а только когда подошедшая стюардесса стала предлагать прохладительные напитки. Сидящий рядом офицер Моссада попытался разбудить «спящего» Прельвитца, слегка тряхнув того за плечи, но тот неожиданно опрокинулся всем телом вперед и, беспомощно уткнувшись носом в спинку впередистоящего кресла, пустил длинную слюну на пол. Так стало ясно, что напитки его не интересуют и уже вряд ли когда-нибудь заинтересуют.Вы, конечно, пожмете плечами: в огороде бузина, в Киеве дядька: где Прельвитц и где Сухоручко? Но в том-то и дело, что судьбе было угодно свести этих двух людей в одном месте, и именно эта судьбоносная встреча стала переломной в жизни каждого из них.
Вадик Сухоручко был ребенком открытым и веселым. Все изменилось, когда ему стукнуло семь лет и он пошел в школу. Шел 1930 год.
На исходе перовой четверти учительница попросила каждого в классе рассказать о себе, а также о том, кем он хочет стать. Ученики стали по очереди рассказывать.
Вадима слегка озадачил тот факт, что семьи у всех были разные, а вот мечты почему-то похожие: и дети из рабочих семей, и отпрыски советских интеллигентов как один мечтали о простых героических профессиях. Удивляло еще и то, что никто не выбрал то, что собирался выбрать он: самую важную и правильную должность в мире. И когда до него дошла очередь, громко заявил, что хочет быть Сталиным. Вообще-то, он был уверен, что сейчас все начнут бить себя по лбу и досадовать, мол, как это они сами не догадались. Но в классе почему-то наступила гробовая тишина, а смутившаяся учительница сказала, что, во-первых, это место уже занято, а во-вторых, Сталин — один, и другого быть не может.
— Может, ты хотел сказать «как Сталин»? — мягко поправила она Вадима, обращаясь почему-то к замершему классу.
— Нет, я хочу быть Сталиным, — тихо, но решительно повторил маленький Вадим, которому очень не понравилось, что его поправляют.
Но учительница была непреклонна и потребовала немедленно переменить мечту. После секундной задумчивости Вадим сказал, что раз Сталиным ему не суждено стать, то тогда он будет шпионом.
— Ты, наверное, хотел сказать «разведчиком», — снова попыталась поправить его учительница.
Но Вадим, которому не понравилось, что у него второй раз подряд отбирают мечту, неожиданно заупрямился, заявив, что он имел в виду именно «шпионом». Потому что раз о них все говорят, то, наверное, у них важная и интересная работа.
— То есть ты хочешь продавать нашим врагам наши секреты? — нахмурилась учительница, мысленно строча донос на родителей Вадима.
Почувствовав подвох в вопросе и заметив, с каким напряжением на него смотрят одноклассники (вон у того курносого на первой парте даже пот на лбу выступил), Вадим задумался.
— Ты же понимаешь, что шпионы — это враги нашей страны, — сделав многозначительный акцент на слове «враги», продолжила учительница. — И если ты хочешь быть шпионом, значит, хочешь быть нашим врагом.
Тут она повернулась к классу, как бы говоря, вот, глядите, один из вас собирается стать вашим же врагом. Вадим снова задумался. От работы «врагом» он, конечно, тоже не отказался бы, так как по популярности враги стояли где-то рядом со Сталиным и шпионами, но все-таки понимал, что это что-то нехорошее. Как раз в этот момент он поднял глаза на противоположную стену и увидел свеженатянутый лозунг — «Если враг не сдается, его уничтожают», и чуть ниже — «М. Горький». Это меняло дело.