Раб
Шрифт:
– Пошла спать в клуню?
– Да, в клуню.
– Завтра вернешься с покусанным носом.
– Уж лучше покусанный нос, чем покусанная душа... Такие слова иногда вырывались у Ванды - умные, глубокие, проникающие прямо в сердце, словно речи ксендза. Ванда сама удивилась свояк словам. Мамуся и Бася застыли с разинутыми ртами. Татуся заворочался на своем сеннике, забормотал. Он всегда говорил, что Ванда вся в него. Но на кой ляд ум, когда нет счастья?...
2.
Мужики обычно рано ложились спать. Зачем сидеть впотьмах? К тому же в четыре часа надо уже вставать. Но в кабачке несколько человек засиделось допоздна. Кабачок принадлежал помещику, действительным же его владельцем был Загаек. Он держал винокурню, на которой гнали водку. Среди мужиков в кабачке был Антек, сын Бжика. Побочная дочь Загаека подносила гостям водку. Мужики пили, закусывали
А еще одна страшная ведьма с длинными волосами родом из-за гор Богемии натворила в нынешнем году Бог весть что. Она ворвалась в хату старого Мацека и так долго щекотала ему пятки, что он умер со смеха. Трех мальчишек из села она взяла себе в любовники. Они рассказывали, что она лежала с ними в поле и заставляла их исполнять все ее прихоти. Одного из хлопцев она так извела, что тот заболел.
Он также заманила девочек, играла с ними, заплетала им косички, надевала веночки, водила с ними хороводы, а потом, когда уже завладела их доверием, она заплевала их и покрыла грязью.
Кое у кого на гумне пряталась птица скжот. Та самая, которая волочит за собой крылья и хвост. Известно, что скжот вылупливается из яйца, которое человек греет подмышкой. Но кто здесь в селе занимается такими делами?! Ясно, что бабы, а не мужики. У баб больше времени и больше терпения. Ближе к зиме, бывает, скоту становится на гумне холодно, и он стучится в дверь, чтобы его впустили в хату. Тогда он приносит счастье. Но покуда что он сжирает много зерна и приносит всякий другой вред. Если его помет угодит кому-нибудь в глаз, тот слепнет. Говорили, что надо бы походить по деревне из дома в дом и посмотреть, не греют ли старухи яйца подмышкой. А недавно случилось в селе еще одно удивительное дело. Одна девка божилась, что среди ночи влезло к ней существо - из тех, что высасывают кровь. Оно пиявкой впилось в ее грудь и сосало до утра. Девку нашли в глубоком обмороке. На ее груди были следы зубов. Но еще больше, чем о всяких злых духах и вампирах, шли разговоры о пастухе Якове, который сидит на горе и приглядывает за коровами Яна Бжика. Мужики говорили, что грех держать в христианском селе неверующего. Кто знает, откуда он и что собирается сделать? Говорит он, что еврей, а если так, то он убийца Иисуса Христа. К чему же его держать в деревне? Антек сказал, что пусть только татуся закроет глаза, он живо уберет этого Якова. Но мужики считали, что нечего ждать. Один из них так и сказал Антеку:
– Сестра твоя Ванда лезет к нему каждую ночь. Она еще, того гляди, родит урода.
– Она говорит, что он не прикасается к ней, - сказал Антек.
– Мало ли что баба скажет!
– Живот у нее плоский.
– Сегодня он плоский, а завтра может набрякнуть, - вмешался другой мужик.
– Вот в село Липица пришел нищий и так складно говорил, все льстил бабам, покуда всех их охмурил. Через три месяца после его ухода из того села родилось пять уродов с клыками, когтями и шпорами. Четырех придушили, но пятая мать сжалилась и потихоньку дала чудовищу грудь, так он ей откусил сосок...
– Ну и что было дальше?
– Она подняла крик, и ее братья размолотили его цепами.
– И чего только не бывает!
– заметил старый крестьянин, облизывая покрытый свиным жиром ус.
Кабачок был наполовину разрушен, крыша сломана, стены пообросли плесенью. Пола здесь не было, стояло два стола и четыре скамьи. В плошке мок фитиль. Огонек колебался, чадил, мужики отбрасывали густые тени. Кому-то захотелось по малой нужде, и он встал возле холмика мусора в углу. Прислуживающая девка смеялась, обнажая беззубые десны.
– Ленишься, татко, сходить на двор?
Вот услышали вздохи, сопение, тяжелые шаги. Это пришел ксендз Джобак маленький, коренастый, словно у него посередине выпилили кусок тела, а потом снова соединили его, склеив или сбив гвоздями. Глаза у него были зеленые,
как крыжовник, густые щетки бровей, красный нос, толстый, весь в бугорках. Рот - впалый, сутана была покрыта пятнами. Он передвигался, согнувшись и опираясь на две толстые палки. Ксендзу полагается быть бритым. Но на широких скулах Джобака росли жесткие и редкие волосы, как щетина у свиньи на затылке. Давно уже поговаривали о том, что Джобак не справляется со своими обязанностями духовного лица. В часовню проникал дождь. У изображения божьей матери отвалилось полголовы. Случалось, в воскресенье, когда надо было справлять мессу, Джобак валялся пьяный. Но Загаек его выгораживал, не обращая внимания на все жалобы. Мужики и так были никудышными христианами. Здесь еще потихоньку поклонялись разным идолам времен средневековья, тех времен, когда польский народ еще не знал истинной веры.– Что, господа, пьете, да?
– проговорил Джобак глухим голосом, вырвавшимся из его широкой груди словно из бочки.
– Да, надо выжечь дьявола спиртным...
– Спиртное, а что-то не горит, - посмеивался Антек.
– Она смешивает с водой, что ли?
– кивнул Джобак в сторону шинкарки. Обманываешь народ честной, да?
– Какая там вода, отец! Они бегут от воды, как черт от ладана.
– Хорошо сказано!
– Отец, почему не присядете?
– Верно, болят мои ноженьки. Тяжело им нести бремя моих костей...
Он умел выражаться витиевато, этот Джобак. Когда-то он учился в семинарии в Кракове, но давно все позабыл. Он со вздохом уселся и раскрыл рот, как у жабы, с единственным зубом, который торчал длинным черным крюком.
Шинкарка спросила:
– Отец что-нибудь выпьет?
– Выпьет, - согласился Джобак.
Она поднесла ему деревянную стопку водки. Джобак как бы с подозрением заглянул в стопку, морщась при этом от боли в суставах и во внутренностях.
– Ну, хозяева, будем здоровы!
И с невероятной быстротой опрокинул чарку. Лицо его еще больше скривилось. Красные глазища смотрели на шинкарку с таким выражением, словно она его обманула и вместо водки подала уксус.
– Отец, мы тут говорим об этом еврее, которого Ян Бжик поселил на горе. Джобак сразу загорелся.
– О чем тут говорить? Поднимитесь и разделайтесь с ним во имя Бога. Ведь предупреждал я вас. что он навлечет беду.
– Загаек не даст.
– Загаек - мой друг и заступник. Загаек сам тоже не хочет, чтобы село попало в руки Люцифера... Джобак покосился на чарку.
– Еще маленько...
3.
Яков проснулся среди ночи весь дрожа, тело было в жару, все члены напряжены. Сердце его отчаянно колотилось. Ему приснилась Ванда. Он был потрясен желанием, которое только что испытал. Дикая мысль пришла ему в голову. А что, если спуститься к ней в долину? Она иногда спит в клуне... Все равно я погибший... И все же Яков отдавал себе отчет, что это говорит в нем злой дух. Он чувствовал, как в его жилах кипит кровь. Ему необходимо было остыть, в он пошел к ручью. Вода в нем была ледяной даже в самую жаркую пору, - она текла из растаявшего горного снега. Но Яков решил окунуться. Что ему еще оставалось кроме омовений и молитв? Он скинул порты и вошел в ручей. Луна больше не светила, но небо было полно звезд. В селе говорили, что в ручье всех подстерегает утопленник, по ночам он заманивает юношей и девушек. Но Яков знал, что еврею не следует бояться колдовства. Кроме того, если даже он утонет, это, возможно, лучше для него. "Пускай смерть будет искуплением за мои грехи..." - бормотал он слова, которые некогда произносили приговоренные высшим судом к смертной казни.
Ручей был мелок и полон камней. Только в одном месте вода доходила до груди. Яков ступал осторожно, скользил, чуть было не упал. Он опасался, как бы Валаам не залаял. Но пес, видно, спал в конуре. Яков дошел до глубокого места и нырнул. Как это ни удивительно, но холодная вода не сразу остудила его жар. Ему вспомнились слова из "Песни Песней": "...большие воды не могут погасить любовь..." Боже, что это я!
– казнил он себя минутой позже, - там ведь говорится о любви Всевышнего к своему народу, каждое слово полно там Божественного смысла...
– Яков окунулся еще и еще раз, покуда его возбуждение не улеглось, и, наконец, вышел из воды. Если только что он дрожал от страсти, то теперь дрожал и от холода. Он вернулся в хлев и укрылся рядном. Он молился про себя: - Боже, чем отступиться мне и прогневить Тебя, убери меня лучше из этой жизни! Я устал от скитаний среди иноверцев, разбойников, идолопоклонников. Приведи меня назад к моим корням, откуда я происхожу!...