Работа актера над собой (Часть I)
Шрифт:
— Почему вы держите его на весу, а не прижимаете к телу? — спросил Аркадий Николаевич.
— Чтоб не измять скатерти, — объяснил Паша. — Кроме того, она очень пыльная! — добавил он.
— Эге! — воскликнул Торцов. — Ваша наивность расчетлива. Вы недостаточно «дурак», чтобы быть в момент творчества наивным как ребенок, — решил Аркадий Николаевич.
— «Дурак»? — недоумевали мы. — Разве артист должен быть глупым?
— Да, если вы считаете, что ребенок или сказочный гениальный Иван-дурак глупы в своей наивности, простоте и благородстве.
Быть таким благородным, доверчивым,
Будьте же и вы таким, если не в жизни, то на сцене. Это золотое свойство для актера.
Недаром же сам А. С. Пушкин сказал: «Поэзия, прости господи, должна быть глуповата».
— Как же сделаться наивным? — недоумевал я.
— Делать этого нельзя, потому что в результате получится наивничание, худший из актерских недостатков. Поэтому будьте наивны постольку, поскольку это вам свойственно. Каждый артист до известного предела наивен. Но в жизни он стыдится этого и скрывает свое природное свойство. Не делайте же этого по крайней мере на подмостках.
— Я не стыжусь наивности. Напротив, всячески хочу ее вызвать, но не знаю, как этого добиться, — жаловался Шустов.
— Для того чтобы пришла наивность, надо заботиться не о ней самой, а о том, что с одной стороны ей мешает, а с другой — помогает.
Мешает ей ее злейший враг, тоже сидящий в нас. Имя его — критикан. Чтоб быть наивным, нельзя быть придирой и не в меру разборчивым в вымыслах воображения.
Помогают наивности ее лучшие друзья — правда и вера. Поэтому в первую очередь прогоните придиру критикана, а потом с помощью увлекательного вымысла создайте правду и веру.
Когда же это будет сделано, не пугайте себя тем, что вам предстоит творить, что-то изображать. Нет. Поставьте вопрос совсем иначе: ничего вам творить не надо, а следует только со всей искренностью решить про себя и ответить на вопрос: как бы вы поступили, если бы вымысел воображения оказался действительностью. Когда вы поверите своему решению — сама собой создастся и наивность.
Итак, прежде всего ищите то, чему вы можете поверить, исключите то, чему вы верить не можете, и не будьте слишком придирчивы, как это было недавно со скатертью: то она казалась вам слишком пыльной, то ее нельзя мять. Коли пыльная — то стряхните, коли нельзя мять — ищите другую взамен.
— А если я не наивен по природе? — вставил вопрос Шустов.
— Не наивные в жизни могут стать наивными на сцене, в процессе творчества. Следует отличать природную наивность от сценической, хотя, к слову сказать, они отлично уживаются вместе, — объяснил мимоходом Аркадий Николаевич.
— Итак, — продолжал он после небольшой передышки, обращаясь к Шустову, направьте лучи вашего внимания внутрь души, рассмотрите ее и признайтесь, чему вы внутренне верили в только что сыгранной вами сцене.
— Ничему не верил, ничего не чувствовал, а только ломался, — не задумываясь, признался Паша.
— Если это так, то оправдайте, что можете, поверьте тому, чему возможно поверить, что вам больше по силам, в чем легче создать или найти правду,
советовал Аркадий Николаевич.— Не знаю, с какой стороны подойти, — прицеливался Шустов.
— Конечно, лучше всего с внутренней, — не задумываясь, сказал Торцов. Если нельзя подходить к чувству прямым путем, пользуйтесь косвенным. У вас есть для этого манки вымысла воображения, задачи, объекты. Всегда нужно начинать с этого.
Паша принялся что-то искать внутри себя, прицеливаться к тому, что самому было, по видимому, неясно. Конечно, это вызвало насилие, а за ним наигрыш и ложь.
— Раз что подход к чувству через манки не дает результата, — не насилуйте себя. Вы знаете, что это кончается штампом и ремеслом, — остановил его Торцов. — Поэтому ничего не остается, как подходить к чувству другим путем.
Начните с внимательного осмотра того, что нас окружает, и постарайтесь понять (почувствовать), чему можно и чему нельзя поверить, на что следует направлять свое внимание и что нужно оставить незамеченным, точно в тени.
Вот, например, можете ли вы поверить тому, что «малолетковская квартира» — ваш дом? — спросил Аркадий Николаевич.
— О да! Мы сжились с ней, как со своей комнатой, — ответил без задержки Шустов.
— Отлично, — одобрил Торцов. — Пойдемте дальше. Стоит ли вам уверять себя в том, что деревяшка — живое существо? Можно ли и нужно ли доводить себя до такой галлюцинации? — спросил Аркадий Николаевич.
— Конечно, нет, — ответил он, не задумываясь.
— Прекрасно, — согласился Торцов. — Для того чтобы не думать больше о полене, запеленайте вместо него ваше магическое если б.
При этом скажите себе: если бы внутри было не полено, а живой младенец, что бы я стал делать.
Идем далее. Можете ли вы поверить тому, что скатерть является одеялом? Могли бы вы в жизни закутать в нее ребенка?
— Конечно, да, — признался Шустов.
— И прекрасно, — одобрил Торцов. — Вот вы и верьте. Скатерть, превращенная в одеяло, и главным образом правильно выполняемые действия при пеленании — это реальная правда, которой можно поверить.
Паша стал запеленывать деревяшку в скатерть, но у него ничего не выходило.
— Не верю, — говорил ему Торцов. — Если бы это был живой ребенок, вы бы действовали целесообразнее и завернули бы его, хоть и плохо, но так, чтобы младенца не продувало со всех сторон, как теперь, а свет не мешал бы ему спать.
Шустов долго возился и в конце концов сделал огромный и нелепый узел.
При этом Аркадий Николаевич, как и со мной, обращал внимание на всякую ничтожную ошибку в физических действиях, добиваясь в них подлинной органической правды и веры.
Наконец Шустов принялся укачивать новорожденного.
— Почему вы так старательно закрываете лицо младенца углом скатерти? спросил его Аркадий Николаевич.
— Для того чтобы, с одной стороны, не видеть деревяшки, которая портит мне иллюзию, а с другой стороны, для того, чтобы свет «как будто бы» не бил в глаза младенцу, — ответил Паша.
— Прекрасно, — одобрил Аркадий Николаевич. — Вы правдой заслоняете ложь; заботой о глазах ребенка вы отвлеклись от того, чего вам не надо замечать.