Рабыня благородных кровей

Взметнувшийся вихрь заколебал пламя светильников и в прочном, добротном шатре великого багатура.

Джурмагун срочно созвал на совет своих тысяцких, чтобы вместе решить, как побыстрее справиться с непокорным городом. Им приходилось торопиться из верховной ставки Бату-хана пришла депеша с повелением к началу зимы вернуться на место сбора войск, в устье реки Итиль.

Лоза и Головач, все ещё лежащие в кустарнике, не могли знать, что защитники Лебедяни нарочно поджигали деревья во рву и стенобитные орудия, а потому ощутили огромную тревогу. Лоза рисовал себе картины пожаров в городе, который монголы наверняка весь день осыпали горящими стрелами.

Лишь потому, что они с такой надеждой вглядывались в силуэт городской стены, теряющей в вечернем мраке свои очертания, они и заметили сначала движение по её верху, а затем вниз что-то упало.

— Веревка! — выдохнул Головач.

Это действительно была веревка, потому что чуть позже они увидели, как по ней быстро спустилась чья-то фигура.

Человек слегка замешкался у рва с водой, а через некоторое время раздался плеск, еще, еще, и наконец кто-то, соскальзывая и обрушивая в воду комья земли, тихо ругнулся.

— Русич! — хмыкнул Лоза.

На всякий случай холмчане подобрались поближе — а вдруг это проникавший в город вражеский лазутчик?

— Берем? — Лоза толкнул локтем товарища.

— Берем!

Тот, кого они схватили, заломив руки и закрыв рот, отбивался отчаянно, но когда в момент борьбы ему удалось освободить рот, то неизвестный и не попытался издать какой-нибудь звук, чтобы привлечь к себе внимание предполагаемых сообщников.

Лоза попробовал ослабить хватку, и в ту же минуту в его руку вцепились зубы жертвы. А рука Головача, скользнувшая по груди пойманного человека, обнаружила выпуклости, мужчине несвойственные.

— Баба! — растерянно сказал он вслух то, о чем в это же время подумал Лоза. И без ощупывания.

— Вы кто? — тихо спросила у них женщина, переодетая в мужское платье.

— Из Холмов мы.

— Дядька Лоза! — с радостью узнавания облегченно вздохнула женщина. Слава богу, что это ты!

— Анастасия! — узнал и он. — Куда это ты торопишься, девонька?

— Ой, и не говори! — тяжело вздохнула она. — Лезла по стене, а у самой сердце в пятки ушло. Мы с Робешкой ещё днем заприметили это бревно, не сгоревшее. Сучком за берег зацепилось…

— Ты так и не сказала, куда торопилась, — сурово напомнил Лоза, уже начавший было подозревать молодую женщину в нехорошем.

— Муж мой там, на поле лежит.

— Убитый?

— Раненый. Только разве ж могла я об этом кому, кроме холопки, сказать? Разве поймут меня лебедяне? А он лежит один, без помощи…

— Далеко?

— Что — далеко?

— Далеко лежит, я спрашиваю?

— Я знаю, где, найду.

— А ежели он убит? — вмешался в разговор Головач. — С чего ты взяла, что он только ранен? Разве можно увидеть такое со стены?

— Ты, Головач, со своей Неумехой та ещё парочка! — в сердцах сплюнул Лоза. — Кому ты это говоришь? Любящей жене, которая, рискуя собой, мужа спасать отправилась?

— Ничего. Я не обиделась. Прощайте!

Низко пригибаясь, она потихоньку двинулась прочь.

— Лежи здесь! — шепнул Лоза своему соратнику. — Никуда с места не трогайся. А я Настасье помогу.

Они нашли Аваджи в полной темноте быстрее, чем, наверное, отыскала бы его собака.

"Любящее сердце привело!" — растроганно подумал Лоза, не подозревая, что для глаз Анастасии сейчас тьмы не существовало. Она знала, куда идти, и пришла.

С той поры, как Анастасия со стены увидела, что её муж упал с коня, все чувства в ней обострились как никогда. Она даже слышала стук, с каким Аваджи упал на землю. И еле смогла дождаться темноты, шепча про себя как заклинание: "Хоть бы его не забрали! Хоть бы его не забрали!"

Она не подозревала, что своим везением обязана разгневанному полководцу, план которого провалился. Кто бы не злился на его месте? К ночи он пришел в себя и устыдился своего гнева. Потому решил с утра послать тургаудов, забрать тела погибших.

Анастасия встала на колени перед распростертым на земле телом мужа, осторожно приподняла его голову и влила в рот несколько капель напитка, которым боярыня Агафья обычно лечила своих заболевших домочадцев.

Аваджи судорожно сглотнул и шевельнулся. Анастасия тихонько позвала его. Раненый тут же встрепенулся и пробормотал:

— Ана, любимая, я знал, что ты придешь и проводишь меня в последний путь. Если я в раю, то почему здесь так темно, а если в аду, то почему так холодно?

Услышав его слова, Анастасия заплакала от радости, а он почувствовал на губах соленый вкус её слез и счастливо вздохнул:

— Значит, я ещё не умер? А то мне надоело видеть перед собой отрубленную голову рыцаря, которая все время скалится… Ты пришла попрощаться со мной?

— Ты не умрешь! — Анастасия положила его голову себе на колени. — Ты не можешь так обмануть меня!

— Но я никогда тебя не обманывал!

— Ты сказал, что у нас будет много детей, а сам собираешься умереть.

— Все в руках Аллаха, голубка моя, человек слаб…

— Человек силен! — сказала она строго; наверное, не надо было так говорить с Аваджи, но ей хотелось немного разозлить его, вызвать в нем желание выкарабкаться…

— Подожди, моя газель, не ругайся, я хотел что-то сказать… — он сделал попытку подняться, но лишь мучительно застонал. — Ты пришла из города?

— Из города, любимый!

— Дети с тобой?

— Со мной. Они ждут своего отца.

Он было облегченно вздохнул, но опять напрягся, стараясь удержаться на краю сознания.

— Сегодня в полночь кто-то из горожан… предатель… откроет ворота, чтобы впустить в город наши войска. Поторопись, предупреди своих!

— Аваджи!

— Оставь меня, ты мне уже ничем не поможешь. Возвращайся и предупреди: наши дети не должны погибнуть!

Лоза, вместе с Анастасией склонившийся над раненым, видел усилия, которые тот предпринимал, чтобы не потерять сознание и втолковать ей что-то очень важное.

— Что он говорит? — Лоза тронул молодую женщину за плечо.

— Он говорит, — вымолвила она растерянно, — что в полночь кто-то в Лебедяни откроет монголам ворота!

Глава сорок восьмая. Выход или только отсрочка?

Как и договорились с госпожой, некоторое время спустя после её ухода Робешка опять сбросила вниз веревку, чтобы втащить Анастасию на стену. Все это время, пока молодой боярыни не было, холопка не находила себе места от тревоги за нее.