Рабыня Рива, или Жена генерала

– Откуда оно у вас? – испугалась я.

– С твоей семьей все хорошо, – григорианец поднес ладонь ближе, приглашая взять. – Наши миры никогда не воевали, мы не враги. Я посетил твоих родителей и попросил что-то, что поможет тебе довериться. Твой отец отдал эту вещь. Возьми.

– Как они? – я все еще смотрела на кольцо, одновременно веря и не веря. Меня отделяли годы от прошлой жизни. Было больно возвращаться туда даже в воспоминаниях.

К чему себя терзать, если я не попаду домой?

– Скоро сама увидишь. Я отвезу тебя на Иларию, если согласишься.

Он обещал встречу с семьей – эти сладкие речи отравляли хуже яда. Отравляли ум, но больше всего душу. Я допила и подалась вперед, глядя в глаза генералу. С приоткрытых губ было готово сорваться согласие.

Меня держала неизвестность. Я рабыня, но знаю, что будет завтра, через год, через десять. Если я скажу Шаду «да», то утрачу эту мерзкую стабильность. Даже следующая минута станет опасной загадкой.

– Я принесу вам клятву, – твердо сказала я, хотя поверхность в бокале задрожала. – Обещаю, генерал Эс-Тирран.

– Благодарю, Рива.

Он шагнул ко мне и склонился. Длинные, сильные пальцы обхватили мою руку, и он поднес запястье к лицу, устало закрывая глаза. Янтарные радужки погасли, словно кто-то выключил два маленьких солнца.

Не дыша, я смотрела, как сам генерал Эс-Тирран, самый молодой герой войны, о котором слава летела быстрее ветра, отдает почести мне, рабыне.

Он поцеловал запястье.

Губы генерала оказались шершавыми снаружи, словно покрытыми микроскопическими чешуйками. Внешне Эс-Тирран слегка напоминал рептилию. Межрасовые отношения на Иларии – табу. Генерал ритуально поцеловал сгиб локтя, словно навсегда прощался с любимой. Жаркое дыхание было похоже на прикосновение пламени.

– Я хочу быть с тобой не больше, чем ты со мной, – признался он. – Иди, Рива. Самое важное начнется завтра.

Я дрожала, когда возвращалась к себе. Сегодня Лиам меня не вызовет – завтра действительно очень важный день, а в апартаментах у него своя прислуга. Могу отдохнуть и привести мысли в порядок.

В каюте я распустила волосы, приготовила костюм на завтра: черные брюки, мундир без знаков отличия. Платье стянула через голову и аккуратно повесила в шкаф.

Мне было страшно. Так страшно, что я ничего не могла делать. Села на край бедной кровати и смотрела в пол, покрытый протертыми пятнами. Внутри все дрожало, но решимость была со мной.

Что бы ни предлагал генерал, если я избавлюсь от Лиама – это счастье. А если передумаю – сделаю вид, что не понимаю, когда он потребует клятвы.

Он хочет клятву верности, но какую? У григорианцев их много.

Клятва соратников, господина и слуги, брачная клятва, военная, государственная… Все это клятвы верности. Чего он хотел от меня, я не знала. И не понимала, как клятва поможет Шаду вызвать Лиама на поединок.

Я не дура, догадалась, что зачем-то нужна для этого.

И поэтому во мне теплилась надежда. Если я, ксено-этик не вижу сути аферы Шада, то и Лиам не увидит. Попадется в расставленную ловушку и как обещано, ему воткнут кинжал в глотку. Только ради этого стоило ждать восемь лет.

О доме вспоминать было горько.

Я давно утратила надежду вернуться туда, увидеть маму и отца. Вновь очутиться в детстве. Одно воспоминание никак меня не отпускало все эти годы. Почти каждую ночь, я видела во сне, что мне снова семь и я счастлива.

Вспоминала, как алые поля маковника при каждом порыве ветра колыхались, как пламя. В детстве я любила бегать по ним – бегать можно, главное не останавливаться, не вдыхать сладкий аромат, иначе заснешь. Это как проверка на слабость: как далеко тебе хватит смелости забраться в поле?

Когда мальчишки брали «на слабо» малышню, я забежала дальше всех и упала на спину, хохоча в светлое, словно застиранное, небо. Смелая Рива… Стоило моей темной макушке исчезнуть из видимости, как они побежали за взрослыми – в детском фольклоре ходили слухи, что однажды уснув на поле с маковником, уже не проснешься. Вранье, конечно. Будешь сладко спать и видеть яркие сны, а проснешься отдохнувшим и свежим. Маковник рос только на Иларии. У нас самые лучшие расслабляющие и сонные средства.

В тот раз мне влетело – не за маковник. За то, что поддалась «на слабо» и позволила собой помыкать.

Меня воспитывали с чувством уважения к себе.

В ушах еще стояли слова генерала: за все надо платить, чем ты готова пожертвовать?

Слова того, кто не был невольником. Как будто я могу выбирать, думать, мечтать, жить – все обратилось в прах с поражением моей страны в общей войне.

Я рабыня, мне жертвовать нечем.

Глава 3

Кают-компания «Стремительного» была убрана по случаю подписания Мирного договора.

«Убрана» – означает по-корабельному не чистоту, здесь всегда должно быть чисто. Это значит «убранство» – нарядная роскошь, без которой можно обойтись, но только не на флагмане. Золотистые портьеры закрывали стены, пол устали красным бархатом.

Лиам в белой форме с сияющими золотыми погонами и в черных сапогах, занимал место на трибуне. Как хозяин корабля, но не положения, он имел право взойти туда первым, но придется ждать гостя – генерала.

В просторном помещении собрался цвет корабля: высшие офицеры, некоторые были с женами, прилетевшими на борт по случаю конца войны. Все в парадных мундирах, дамы в вечерних платьях – красных, белых, розовых, желтых… Черного ни одного.

Черную одежду можно увидеть только в концах зала, где располагались места для рабов. Право взойти на трибуну из нас получит кто-то один – я или Эрик, второй ксено-этик «Стремительного».

По случаю праздника я была в платье и в черных туфлях. Хотела надеть костюм, но в последний момент пришла разнарядка: рабы в брюках, рабыни в платьях. Черные туфли, прическа такая же, как и вчера – я выглядела красиво. В зеркале в другом конце зала я видела свое отражение: пышный «корабельный» узел, татуировка, делавшая глаза ярче. Я ненавидела свою внешность: она сделала меня любовницей Лиама. Ненависть пришлось прятать глубоко внутри. Мой удел: терпеть и улыбаться.

Эс-Тирран обещал сделать меня свободной.

Сейчас в кают-компании не было ни одного григорианца. Нервничая, я сцепила руки в замок и они, бледные, выделялись на черном платье, словно большая буква «V».

Раздался писк подключаемого микрофона. У меня екнуло сердце, я перебирала пальцами, едва дыша. Сейчас на двух чашах весов лежало будущее: в одном мирный договор подписывают, я остаюсь на «Стремительном» и продолжаю, сжав зубы, служить хозяину. После войны, скорее всего, меня переведут… А с возрастом я покачусь все ниже. Когда цветок увянет, мне найдут замену. Может быть, я заинтересую кого-нибудь ниже званием и положением. Все ниже и ниже, пока не стану не нужна никому… Как закончу свою жизнь, я не знаю. Будущее в тумане. Но ничего хорошего там нет.