Радда-Бай: правда о Блаватской
Шрифт:
«Что вы на меня напали за то, что я свой журнал Люцифером назвала? — пишет она в другом письме. Это прекрасное название! Lux, Lucis — свет; ferre — носить: «Носитель света» — чего лучше?.. Это только благодаря мильтоновскому «Потерянному раю»[85] Lucifer стал синонимом падшего духа. Первым честным делом моего журнала будет снять поклеп недоразумения с этого имени, которым древние христиане называли Христа. Эасфорос — греков, Люцифер — римлян, ведь это название звезды утра, провозвестницы яркого света солнечного. Разве сам Христос не сказал о себе: «Я, Иисус, звезда утренняя» (Откров. Св. Иоанна XXII ст. 16)?.. Пусть и журнал наш будет, как бледная, чистая звезда зари предвещать яркий рассвет правды — слияние всех толкований по букве, в единый, по духу, свет истины!» В ту же осень открыли теософическую типографию и отдельную контору в центре торгового Лондона, в Сити. Начали, кроме ежемесячного журнала, издавать еженедельные брошюры «T.P.S.» — их краткое заглавие, которое равно может значить «Theosophical Published Siftings» или «Theosophical Publishing Society»[86]. Такое большое дело вскоре обратило на себя
Обратило и духовенство внимание на успехи нового учения и быстрый рост Теософического Общества в Англии. Но надо отдать ему справедливость: оно не позволило себе излишеств, которые сочли возможным индошотландские иезуиты в Мадрасе.
Хотя, по инициативе представителей Эпископальной церкви[87], и произошло в Лондоне несколько бурных митингов, однако прекрасное вполне христианское письмо, написанное Е. П. Блаватской в «Люцифере» под заглавием «Lucifer to Archbishop to Canterbury»[88], прекратило препирательства. Оно доставило, по собственному заявлению примаса[89] Англии, «если не учению теософистов, то его проповеднице», полную симпатию и уважение его…
На многолюдных митингах Теософического Общества нередко бывает духовенство и сама супруга епископа Кентерберийского их посещала.
Вещие видения Елены Петровны не прекращались. В начале июля 1886 года мы были удивлены письмом ее (из Остенда), в котором ома просила дать ей подробности о смерти А. М. Бутлерова[90]. Это письмо было получено в то же время как извещение о его кончине появилось в столичных газетах. Оно было ею писано в самый день его смерти, как известно последовавшей в имении покойного профессора, в Казанской губернии. В июне же следующего года, я, живя в Петербурге, получила от сестры следующее письмо:
«Я видела странный сон. Будто мне принесли газеты, я открываю и вижу только одну строчку: «теперь Катков действительно умер». Уж не болен ли он? Узнай, пожалуйста, и напиши… Не дай Бог!»
М. Н. Катков тогда был в Петербурге, но о болезни его еще не говорили. Однако заговорили недели через две-три, и вскоре все газеты наполнились его именем. Ему становилось все хуже и хуже, пока не наступила развязка: Катков действительно умер! — как было сказано Блаватской в ее вещем сне.
Письмо ее к Н. А. Фадеевой стоит привести здесь. Вот оно в сокращении:
Maycott, Crown-Hill, Upper Norwood.
Августа 5, 1887 г.
«В большом, я, милый друг, горе! Эта смерть Каткова просто в туман какой-то привела меня. Думаю, думаю и сама не разберусь. Ну, «что мне Гекуба и что я Гекубе?»[91]… Ну, поди же! Словно с ним хороню всю Россию… Да, смерть этого великого патриота и смелого защитника многолюбимой мною матушки-России сбила меня с колеи. Обидно!.. Страшно обидно, что вот только появится из ряду вон русский человек — Скобелев[92] ли, Аксаков[93], кто другой — так и прихлопывает смерть в самую нужную минуту. Ведь не подыхает же Бисмарк[94], Баттенберг[95], болгарские регенты или Солсбери[96], и tutti quanti[97], нет? А все наши. Чем был для России Катков теперь только можно видеть и сообразить: вой радостный раздается, из всех журнальных редакций. Только две — «Pall-Mall» и «St. James Gazette» благородно отозвались: какое бы де, бремя с нас не сымала эта смерть, но «желательно было бы, чтоб в Англии нашлись такие два-три патриота, каким был Катков…» «Давайте и нам побольше Катковых, тогда Англия будет лучше преуспевать…» Писала сейчас письмо в редакцию его, надо было! Семь лет ведь работала для «Московских Ведомостей» и для «Русского Вестника»… Хоть, вероятно, и не поверят искренности моей печали, а я писала, что чувствую… Тот не патриот и не русский человек, кто не сознает в эти тяжелые для России дни, что эта утрата для нее незаменимая! Много у России «правителей» да кандидатов на них, но другого такого верного стража ее национальных интересов — нет! И долго еще, может быть, не будет. Господи! Что за несчастие преследует Россию?.. Словно темные силы опутали ее невидимой сетью… И некому теперь более разрушать эти петли могучим, правдивым словом прозорливого патриота!.. Для меня, потерявшей всякую надежду увидеть родную Русь, вся моя любовь к ней, все горячее желание видеть ее торжествующей над врагами, сосредоточивалось и как бы отсвечивалось в передовых статьях Каткова, Кто так напишет, как он писал?.. Кто же теперь, когда и он, и дядя, и Аксаков, и все, все ушли. Кто сумеет разгадать, кто посмеет рассказывать, как он разгадывал и указывал России на козни против нее?.. Пропала Россия!.. Потеряла своего лучшего защитника и путеводителя, своего вождя на поле политики. Да, правда, «закрылось навеки бдительное око патриота», как дракон оберегавшего интересы нации, и лишь теперь поймут чем Катков был для Царя и Отечества. Стало быть был опасным и попадал метко, когда все иностранные дипломаты и пресса дрожали при его имени, — как теперь дрожат от радости, что избавились. Лафа де, нам теперь будет дурачить Россию…».
«Счастливые христиане православные, могущие искренне пожелать покойному: «Царствие, тебе, небесное, великий патриот!» Я же могу только из глубины души пожелать ему «вечную память» в сердцах всех, любящих родину русских.
«Ставит эта родина, Россия-Матушка, статуи да памятники своим поэтам, музыкантам, авторам. Поставит ли Москва первопрестольная памятники тому, кто, думаю, сделал для России своим могучим словом не менее чем Минин и Пожарский сделали мечами. Лучше бы вместо театральных эффектов погребения, с венками от Национальной Лиги республиканской Франции, доказала Россия, что не зарастет в сердцах верных сынов ее тропа к его могиле. Пусть запомнят наши дипломаты его указания, да на деле докажут, что уроки его не пропали даром, а раскрыли
им глаза. Пусть не допускают, чтобы Россия была отдана на посмеяние Европы, благодаря свинопасам — регентам, да Миланам, австрийским холопам. А зарастет тропа в их памяти, то да будет им стыдно!..«Вот, что я им написала… Может дурой назовут… Ну, пущай дура. Зато не лицемерно, от сердца высказалась. «Пока жива — ваша всегда… А коли позволят там — так и после Нирваны все ж ваша. Е. Б.».
X
Очень обижали Е. П. Блаватскую неверные сведения, печатавшиеся о ней в России. Известия эти бывали курьезные, даже до того, что она неоднократно обвинялась в убийствах и т. п. уголовных преступлениях. Отвечать на такие басни она никогда не хотела. Но ее сторонники не раз пытались возражать на «отечественные клеветы» на уважаемую проповедницу. Однако безуспешно: их протесты в России к сведению не принимались, а бросались редакторами, вероятно, в печку…
Однако раз или два ее близкие, возмущенные нелепостями, взводимыми на нее, должны были вмешаться, но никогда их законных протестов не принимали те органы, где были даны о ней ложные сведения.[98] Раз даже сама Елена Петровна написала возражение, но и его отвергла наклепавшая на нее газета… Она была очень огорчена и по этому поводу писала:
«Ну что это они все врут?.. Откуда они взяли, что я собираюсь упразднять христианство и проповедовать буддизм? Если б читали в России что мы пишем, так и знали бы, что мы проповедуем чистую христоподобную теософию, — познание Бога и жизненной морали, как ее понимал сам Христос. В третьем ноябрьском номере «Люцифера» за 1887 год моя статья («Эзотерический характер Евангелия»), где я так возвеличиваю проповедь Христа, как дай Бог всякому истинному христианину, не зараженному папизмом или протестантскими бреднями. Много они знают что проповедует Блаватская!.. Объявляют: «построила капище[99] в Лондоне и посадила в него идола Будды!..»
Выдумали вздор! Сами они идолы, вот что! Уж если репортеры их городят пустяки, так имели бы мужество печатать возражения. Уж, кажется, я необидное нимало, самое добродушное письмо написала, а у N** и его поместить добросовестности не хватало?.. Ну, Бог с вами, милые соотечественники!..»
С каждым днем Лондонскому Теософическому Обществу работы прибавлялась больше, и само оно разрасталось не по дням, а по часам. Вскоре стало невозможно оставаться и на второй квартире, в гораздо большем доме, взятом на два года в Лэнсдоун Род, возле Кепсингтонских садов. Задумали взять такой дом, к которому возможно было бы построить отдельную залу митингов на 300–400 человек и, кроме того, кабинет или павильон в саду с одной дверью, без окон, покрытый вместо крыши куполом голубого стекла. Он предназначался для занятий оккультизмом членов «эзотерического» — особого отдела, — с открытием которого у Елены Петровны оказались два раза в неделю устные занятия. Она сама давала уроки наличным «эзотеристам»[100] и наблюдала за правильной передачей этих уроков письменно, в чертежах и вычислениях, для рассылки отсутствовавшим, записавшимся в ее «Эзотерическую секцию».
В начале зимы 1889 года Блаватская стала очень редко и мало писать своим. Я укоряла ее за это, вопрошая: «чем уж так ужасно занята, что ни слова не пишешь?»
Вот характерный ответ Елены Петровны.
«Друг и сестра! Твой неосмотрительный вопрос поразил нас, как бомба, начиненная наивным незнанием активной жизни теософа! Я, как прочла твое Кузьма-Прутковское изречение[101], так созвала своих и перевела им его на язык Шекспира. А как перевела, так Барт, Арч, Райт, Мид,[102] графиня и весь мой домашний штат в разные стороны в обмороки и попадали от твоего диффамационного[103] вопроса… Чем занята? Это я-то?!. Да если есть на свете перезанятая жертва, так это твоя сестра горемычная. Вот пересчитай, зоил[104] бессердечный, мои занятия: каждый месяц пишу от 40 до 50 страниц Эзотерических Инструкций, — наставления в тайных науках, которые не могут печататься, а несчастные пять-шесть добровольцев-мучеников эзотеристов должны по ночам сидеть, рисовать, писать и на машине литографировать, всего только в число 320 экземпляров… Я же должна всё пересматривать, чтобы не ошиблись и не осрамили моих оккультических занятий. Ведь у меня учатся седые ученые, каббалисты и франкмасоны, как ты сама видела. Потом издание «Люцифера» на мне лежит: от передовика до статьи более или менее забирательной за моей подписью, до корректуры. «Revue Theosophique»[105] тоже моя графинюшка Адемар присылает, и ей помочь надо! Да и самой кушать: значит еще и хлебную статейку в чужие журналы поставить надо. Да приемы по субботам, да митинги каждый четверг, с учеными расспросами, со стенографом за спиной, да двумя-тремя репортерами по углам, тоже время-то берут?..
К каждому четвергу ведь и приготовиться надо, потому что не с улицы люди приходят, не неучи, а такие господа, как электрик Кингсланд, как доктор Вильям Бенет, как натуралист Картерблэк. Я должна быть готова защищать теорию оккультизма против прикладных наук так, чтобы по отчету стенографа прямо можно было печатать в нашем новом специальном ежемесячном журнале под заглавием «Transactions of the Blavatsky Lodge»[106].
Спохватились мои теософы, написали, видишь ты, циркуляр по всему белому свету: «Эч-Пи-Би[107] де стара и больна. Помрёт Эч-Пи-Би, тогда — свищи! Некому будет нас уму-разуму учить, тайной премудрости. Давайте-ка сделаем складчину на расходы»… И вот — сделали. Один стенограф, да издание стоят им более 40 фунтов стерлингов в месяц. А «Н. Р. В.» сиди с продранными локтями, без гроша в кармане, да отдувайся за всех — учи их! Уж конечно я сама ни гроша не приму за такое учение!.. «Серебро твое да будет тебе на погибель, ибо ты помыслил приобрести дар Божий за деньги», — говорю я тем, кто воображает купить божественную мудрость веков за фунты и шиллинги…»