Ради смеха, или Кадидат индустриальных наук

— А таксу снизить нельзя? — думая о своем, спросил Миша. — Не наскребу я две тыщи.

— Наскребешь.

Академик прикрыл глаза, мысленно оценивая предстоящую работу, и понял, что отныне надолго лишится покоя. Суеты будет много.

Степа Академик вздохнул. И верилось и не верилось ему, что он, Степан Христофорович Чаплыгин, в свои-то годы пустится в аферы. Не так задумывалась жизнь. Не так… А винить некого. Эх, где мои семнадцать лет!

IV

Но присказка эта так, к слову. Потому что и в семнадцать лет Степа Чаплыгин к подвигам не готовился. Можно сказать, что еще тогда судьба уготовила ему свое место. На улице его звали тюфяком. Сколько помнит себя, столько и тюфяк. И откуда к нему такое прилепилось? Драчлив был в меру, учился — так себе, наперед ни словом, ни делом не заскакивал. Другие, мол, пусть высовываются.

Улица у них была хулиганская. А все потому, что отцов мало с фронта вернулось. Ни ласки мужской, ни ремня. И попятно, пацаны сами торопились стать мужчинами. А какие самые выпуклые признаки у мужний? В них хитрости нет: вставить в зубы папиросину подлиннее, ругнуться по-трехэтажному, а высший шик, когда какой-нибудь загулявший инвалид сто граммов водочки нальет. В колек и ванек словно бес вселялся: такие штучки отмачивали — никто не поверит. Да они и сами не верили, со смеху помирали, как в беспамятстве куролесили.

— Да неужели? Это я так сказал? А потом что, потом? — наседали кольки и ваньки на рассказчика, гордясь своей жуткой отвагой.

И ведь битыми были, с фингалами на физиономии, а все одно любовались собой: не в своей, в чужой жизни повали. В мужской.

Степа как раз был из тех, кто мог в лицах передать подвиги загулявших сверстников. И приврать, конечно, мог, что не возбранялось, а наоборот, придавало ему вес.

— А ну-ка теперь ты, тюфяк, расскажи.

Тюфяк рассказывал, потом пересказывал. До следующей потехи. Что любопытно, сам Степа в душе презирал пороки своих сверстников. Если он и курил, то только за компанию и «не в затяг», когда матерился, сам краснел, образно представляй предмет ругани, ну а чтобы к спиртному приложиться — тут Степа был кремень.

— Цирроз у меня изнутри, — таинственно объявлял он, вспоминая мучительную кончину деда.

Но почему все-таки тюфяк? И это ему как-то припомнилось. В те годы пацаны превыше всего предпочитали игру в войну. Ну а какая война без оружия? Вот и изготовлялись повсюду самопалы, луки, на худой конец — рогатки. Днем и ночью ухали выстрелы, свистели стрелы, звенели стекла и на разные голоса ревели участники сражений и безвинно пострадавшие прохожие. И вдруг в фанерных лавках-лотках, которых было полным-полно в городе, появились… пугачи. Да, пугачи, отлипающие серебром, с барабанами для патронов, с устрашающим громом выстрела. Все бы хорошо, но эти пугачи стоили денег. А откуда они в семьях, где каждой спичке вели счет?

Но ведь не зря улица была хулиганской! В чьей-то буйной головушке сопрела нехитрая мысль: ограбить. Но кого, где, когда? Да еще ведь надо так ограбить, чтобы денег хватило на покупку двадцати пугачей, для всей улицы. Идею, как ни странно, подал Степа. Он сказал:

— Петькина крестная завтра идет корову покупать.

— Откуда знаешь? — навострился Федька Брым, верховодивший на ихней улице.

— У колонки сам слышал.

— Это правда, Петька?

Петька поелозил на краю скамьи, размышляя что лучше: или корова у крестной, или личный пугач. Частнособственническая психология взяла верх:

— Правда. За три тыщи хочет сговориться.

Три тыщи! Никто из пацанов таких денег и не видел враз. Вот ведь, посмотрите, какая житуха бывает.

— Три тыщи нам ни к чему, — твердо сказал Федька Брым. — Ограбим, пятьсот рублей себе заберем, а остальные назад подбросим.

— Правильно, — с облегчением согласился Петька. — Пусть она корову попостнее купит.

— Грабить будем так, — заговорщически объявил Брым и по пунктам расписал, кому что делать. С тихим ужасом Степа Чаплыгин услышал, что ему отводится главная роль. Это ему предстояло внезапно выскочить из кустов, вырвать у тети Лизы сумку с деньгами и перебросить ее через траншею. Там сумку подхватит Колька, а все остальные будут лупить из самопалов, чтобы петькина крестная не смогла перелезть через траншею. План был изумительный, не подкопаешься. Степа выворачивал мозги и так и эдак, но страх был плохой помощник, чтобы найти в плане изъян. Степу начали похлопывать по плечу, благословляя его на завтрашний подвиг:

— Ты не дрейфь! Мы тебя артиллерией поддержим.

— Знаю я нашу артиллерию, — огрызнулся Степа. — Она у нас только в штанах стреляет,

Помощь пришла с неожиданной стороны — от Петьки.

— Ребяты! — заорал он. — Да-к ведь Степку тетя Лиза как облупленного знает!

Все замерли. Степа обалдело посмотрел на Петьку и, мигом поверив в свое спасение, радостно закивал головой:

— Ишо как знает! Лучше, чем Петьку, — подтвердил он.

Федька Брым высокомерно улыбнулся и ловко сплюнул через губу.

— Предусмотрено, — спокойно сказал он. — Мы ему морду глиной намажем.

Крыть было нечем.

Всю ночь Степа не сомкнул глаз. Сначала он молил, чтобы тетя Лиза захворала и не пошла покупать эту чертову корову, потом выглянул в окно и посмотрел, не загорелся ли случаем ее проклятый дом, ближе к рассвету он ждал землетрясения, селевого потока, тунгусского метеорита, ну а перед тем, как пойти на дело, он понял, что единственная и последняя его надежда — это внезапное нападение агрессора. Но и агрессор, гад, подвел Степку. Пришлось мазать морду глиной.

Вся ватага была в сборе. Каждый счел своим долгом пожать Степе «петушка», все как один помогали ему оборудовать место засады, а потом Федька Брым прижал его к своей груди и сказал:

— Ты сейчас такой страшный, что она тебе сама сумку отдаст.

— Ага, жди. Хрен с маслом она отдаст, а не сумку, — гукнул Степа в грудную клетку своего душегуба.

— Следи за моим сигналом, — деловито продолжал Федька Брым. — Как только я подниму самопал — вперед!

Степа залег на краю кукурузного поля, а напротив, шагах в трехстах, спряталась группа прикрытия. Прошел час, еще минут двадцать — сигнала не было. «Малость подожду и встаю, — решил Степа, — значит, она передумала». И только эта мысль пронеслась в его голове, как из проулка вывернула тетя Лиза и направилась в сторону Степы. А вот и сигнал Федьки Брыма. Степа весь подобрался и… захлопал глазами.

Сумки у тети Лизы не было!

А Федька Врым в открытую метался за траншеей, яростно жестикулируя руками. Наконец не утерпел, поджег затравку у самопала и бабахнул в небо. Степа понял: атаман взбешен и надо действовать. Пулей он выскочил из засады, в пять шагов нагнал тетю Лизу и жуткий голосом заорал:

— Хенде хох!

Тетя Лиза как-то странно дернулась и через плечо посмотрела на Степу.

– Фу, черт босоногий, напужал-то как! Ты чо тут разорался?

Степа смешался лишь на секунду. Пострашнее выпучив глаза, он сделал еще шаг и гаркнул:

– А ну выкладывай пиастры! Живо, а то всей жизни лишу! — И с облегчением увидел, как с пальбой на помощь мчится вся ватага. Тетя Лиза прищурилась и неуверенно спросила:

— Да никак это Степка Чаплыгин? — И, не обманувшись, перешла в наступление: — Ты с кем, поросячий хвост, игру затеял? Я тебе ровня, что ли? А ну, марш отседова!

Дело приняло неожиданный оборот. Ведь никто из нападающих не знал, что тетя Лиза узнала Степу. А намерения у нападающих были самые решительные. Один с ходу подкатился ей под ноги с тем, чтобы другие повалили ее наземь. Что было бы потом, трудно представить. И Степа снова завопил: