Радио Мартын
Шрифт:
Наши голоса сообщают новости в каждый дом, включая нежилые помещения, служебные и общеобразовательные здания, как то: магазины, конторы, школы, детские сады, институты, больницы, дома отдыха и проч., и проч. Поэтому, говорит руководительница, так важно быть достойным сотрудником и вовремя сдавать работу.
Но последнее время, а если быть честным с тобой, то все время, что я тут работаю, я не могу почти никого записать и опаздываю с монтажами.
Я, пожалуй, люблю эту работу. Я люблю объединять звуки. Но во мне, как и во всех здесь, продолжал расти страх. Я ходил на работу по вторникам, сидел за столом, делая вид, что монтирую звук, а сам разглядывал кардиограммы записей или разводы на стене, складывая их в фигуры: иногда получался слон, недавно – Италия без каблука. Я возвращался
Я решил предложить тему о пухе и жуках: записать мнение докторов о том, как нашествие жуков и появление пуха в апреле, аномально раньше времени, влияют на эмоциональное состояние горожан и сотрудников учреждений. Я сказал: мы по радио передали, что панцирные крестовые мухожуки – это совершенно привычный вид, бояться их не следует. А истерия насчет заразности – совершенный бред, сумасшествие какое-то. Очень важно создать передачу о том, что все насекомые исчезнут в свои обычные сроки: кто живет неделю – через неделю, кто месяц – через месяц. А пух раньше времени – знак увеличения теплых месяцев, что полезно для урожаев и развития курортного крымского сезона. Надо развить.
– Послушай, обморок, что ты сочинил? Это ржавчина. Ложь! Никаких передач о жуках, никакого пуха на наших волнах. Сеять панику задумал? Под суд меня ведешь? Жуки – только в сетке успокоительных новостей. Ложь!
И она смахнула рукой трупы жуков со стола, но несколько осталось.
Руководительница Кристина Вазгеновна Спутник запрещает называть ее по имени-отчеству: все называют ее просто Крис. Она красива, как маска древней богини из магазина в Пушкинском музее. С ней всегда презрительная гримаса. Вероятно, это из-за необъяснимого тика: губы трясутся и ерзают по лицу руководителя, и в особенные моменты кажется, что они соскочат и бросятся восвояси, на волю. Поэтому чаще всего она прячет нижнюю часть лица в бобровое кашне. Чуть ниже кашне – две цепочки, на одной висит огромный, инкрустированный камнями крест, на другой – медальон (говорят, внутри портреты руководителей страны), он теряется в недрах декольте. Она напоминает героиню итальянского кино семидесятых годов – из тех, что мы тайно смотрели в школьном овраге. Сходство усиливают два обстоятельства: выбитое прямо на груди, под цепочкой с крестом, слово «плоть» («Ошибка юности», – смущенно объясняла Кристина Вазгеновна, но было видно, что она рада, что у нее есть такой изъян) и жесты – она активно использует руки, то молитвенно соединяя ладони и прижимая их к груди, то, напротив, разводя руки в стороны, сгибая короткие пальцы с яркими длинными ногтями-когтями. Ее любимое слово, точнее окрик, – «ложь». Как правило, она говорит о лжи западной цивилизации, произнося дважды и отрывисто: «Ложь, ложь» – это напоминает лай. Ее любимая угроза – угроза «уничтожения родины как этноса, как нации». На ней всегда висят ордена и медали, они звенят при малейшем движении. Она руководит всем холдингом, но радио – ее основная работа, и «по любви», и потому, что это «самое тотальное медиа», от него никому никуда не деться.
– Вы знаете, – сказал я, – вокруг много разговоров о великанах.
– Чего?
– Я слышал о великанах. Что они спят под городской почвой, но могут однажды выйти на поверхность и разрушить до самого основания все. Это, возможно, еще одна причина страха, быть может, надо сделать запись монолога – фольклориста, например, или, напротив, антрополога, – насколько это реальная ситуация.
– Заткнись.
Я заткнулся. Но она заткнулась тоже.
Помолчали.
Помолчали снова.
Я подумал: во сколько десятков или – как знать? – сотен раз великаны, спящие внутри земли, превосходят размером жуков? Или, быть может, жуки – это вестники великанов? Кто скажет, что эти жуки появились не из-за того, что великаны начинают тихонечко просыпаться? А что, если эти жуки живут в складках пальто великанов и эти складки начали ломаться? Надо обдумать это. А ведь еще есть орлы!
– Ты не хочешь задуматься уже? Взрослый мужик, о душе пора подумать, тебе помирать, считай, скоро, а ты все мальчик, ты бебешка. У вас все поколение такое. Какого ты? Восьмидесятого? Вы ревущие –
от слова «рёва». Бебешка. Бебешка. Бебешка. Бебешка.Ее ненадолго будто заклинило, как старую пластинку с царапинами.
– Бебешка. Рёва. Бебешка. Рёва. Вы все такие, тук-ту-у-у-ук, – она постучала по моему носу, – будто жизнь все не начнется.
– Художник – от слова «худо», – прошептал я.
– Вы все такие, будто жизнь все не начнется, – зачем-то повторила она. – Ты же без меня ноль, пропадешь, я для тебя все, если бы не я, давно бы уже сгинул в можайских рвах за безделье и за свои странности. Держись за государство, как за веточку. Без нас вы все сдохнете с Божьей помощью. Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную, помилуй мя. – Она снова совершила три поясных поклона. – Сдохнете!
В это я и сам верил. И поклонился ей, полуприсев и поведя воображаемым плащом.
– Нет, ну какой все-таки ебанат.
Помолчали.
Помолчали снова.
– Все вы такие. Хорошо, что следующих закаляют в армии и монастырях. Те, кто вернется, уже не будут хиляками. Как вы, как эти. Им за тридцатник, и не раз, а все на положеньи падаванов. А родине еще бомбить и бомбить врагов, бить страны-агрессоры, бомбить, бомбить, бомбить, бомбить.
Я вижу, как у моего виска появляется дуло револьвера, и тут же – я не успел пригнуться, отпрянуть, дернуться, убежать от этого дула – револьвер стреляет, пуля разрывает мне голову. Я вижу это всякий раз, когда мне стыдно за что-то сделанное, за что-то, что уже не вернуть. Но, отбросив эту картину, ведь это не совсем тот случай, я вспомнил и прошептал:
– Но работа квалифицированного звукорежиссера…
– Но работа квалифицированного звукорежиссера… – Кристина Вазгеновна сложила губы в трубочку, вытянула их и вытянула шею, соединила пальцы правой руки так, будто собирается перекреститься, крепко схватила свой собственный нос этими соединенными пальцами, чуть изменила голос, сделав его тоненьким. Это она меня изображает, понял я. – Я тя умоляю, – заговорила она опять своим толстым голосом, – квалифицированного! «Высоко» еще скажи. Таких, как ты, две тонны говноты. Я тебя завтра заменю, вообще не замечу. Чего там – резать пленку, звуки вытаскивать, не посмотрю, что ты инвалид типа. Да какой ты инвалид! Где твои амбиции, ты кем быть хочешь, хочешь, чтобы государство тебя тащило, чтобы опять старшие все решали? Уже седина в ребре сверкает, а глаза и дела младенца. Ты тля.
– Что?
– Тля.
– Что?
– Тля.
– Бля?
– Тля!
– Тля?
– Тля, бля!
– Тля, бля?
– Тля, говорю, бля, бля, ты, ты.
Помолчали.
Помолчали снова.
– Так. Ладно. Посмотрим. Вот тебе тема, нос аномальный. Звонил Игорь Игоревич с почты. У них находка. Оптимизация офисного полотна принесла с собою неожиданный результат. Контейнер с посылочным материалом, не распределенный по домохозяйствам, грел яйца много лет. И вот дошел. Нашли его.
Я ничего не понял, но промолчал.
– Иди и зафиксируй мне радость рядового менеджера. Сделаем запись о бережном хранении памяти родины. О модернизированной технологии. Сегодня праздник будет у ребят, дуй на склад, запиши синхрон у кого-нибудь из главных. Разрешение получено: собрание полностью законно. Праздник санкционирован!
– Но а жуки, а жуки? А великаны?
– Ложь! Ложь! Все насекомые исчезнут в свои обычные сроки, и с ними ты, перерожденец. Мы здесь навсегда теперь, понял? Это не изменить ни жуками, ни великанам в твоей голове. Праздник на производстве нам нужен: радостная слеза глубинного русского, позитив. Ты слышал, фрагмент недоразумения, что я сказала? Катись колбаской. Иди в почтовые склады.
Возможно, я неверно слышал, возможно, не так понял. Но я не успел вовремя включить запись, а переспрашивать было неловко. И так я оказался на почте.
2.1
Я стою без трусов перед большой женщиной в красном костюме. Говорю, что, когда я читаю, я писаюсь. Когда смотрю кино, писаюсь. И когда жду троллейбус – тоже.
Всякий раз, когда я говорю слово «писаюсь», я испытываю ужасные ощущения, это слово отвратительно.
– Когда я сижу на уроке физики, я писаюсь.