Радиус взрыва неизвестен

— Во-от так же разукрасишь, к-как этих? — с испугом спросил Чащин, глядя, как Гущин привычно сушит снимки спиртом и накатывает на стекло. — Тут же не разберешь даже, мужчины сняты или женщины!

— А им не замуж выходить и у нас не «Брачная газета», чтобы делать им рекламу. Это положительные герои, а положительные герои должны быть типичными, то есть похожими на каждого другого человека. А что тут непохожего? Головы есть? Есть. Руки-ноги есть? Есть. Чего же еще тебе надо? Ты посмотри номера газеты, все снимки одинаковы! А однако никто до сих пор не жаловался! Тьфу, тьфу, тьфу! — трижды сплюнул он через левое плечо. Однако изумленное лицо Чащина все еще тревожило его, и он, закончив свое колдовство над снимками, дружелюбно сказал: — Да ты не волнуйся, право! Ну хочешь, мы вместе сделаем те снимки! И если что, я сейчас же пересниму!

— Да, переснимешь их! Они же догадаются…

— Догадаются? Да если они такие и есть, какими их представил твой корреспондент, им ни в жизнь не догадаться. Это же значит, что они влюблены в себя и глупы как пробки. Как же иначе они могли бы сидеть на своих местах и ничего не видеть! Или, наконец, жулики, но жулики боятся только того, что для них опасно! А фотограф, да еще почтительный, никому не опасен! Ну, пошли! — внезапно воскликнул он и потащил Чащина за собой.

После тщательного исследования письма товарища Стороженко приятели решили, что тот имел в виду все-таки Мельтрест, и с этим решением отправились в город. Чащин — крадучись, Гущин — решительно, тем более что Бой-Ударов, взглянув на принесенные им снимки, только покачал головой, но ничего не сказал — привык!

Мельтрест находился на одной из окраинных улиц, обсаженных каштанами, а может быть, чинарами. Так как ни Чащин, ни Гущин не знали южных древесных пород, а в художественных произведениях о юге почему-то упоминались только эти два дерева, то каждый из них выбрал название по своему вкусу. Чащин говорил, что это каштаны, и с восторгом осматривал знаменитые свечи на концах голых еще ветвей. Свечи были зеленовато-белые, похожие на восковые. Ни одного листа на дереве еще не было, и только из кончиков свечей выглядывали первые робкие уголки листьев.

Была ранняя весна, и если бы не задание, по которому шел Чащин, он непременно остановился бы, чтобы запечатлеть в памяти это мерцание, исходившее из расширявшейся вверху трубочки каждой свечки, словно там и в самом деле пылал язычок зеленого пламени, разделявшийся на отдельные лучики.

Но Гущин не давал своему спутнику отвлекаться от главного. С самого начала заявив, что это чинары и никаких свечей на них не бывает, он увлекал своего мечтательного друга со скоростью реактивного самолета, ядовито напоминая, что заместитель редактора товарищ Коночкин не спит и каждую минуту может потребовать к себе сотрудника отдела писем товарища Чащина. Надо действовать мобильно, активно, быстро, и нечего предаваться лирическим наблюдениям. Для этой цели придется поискать другое время и место!

Пыль на дороге среди улицы становилась все плотнее и глубже, встречные машины оседали в ней уже по ступицу колеса, и это обозначало, что наши путешественники приближаются к окраине города и к цели своего путешествия. В самом деле, вдали показался необыкновенной архитектуры замок с башнями — одна выше другой, и Гущин торжественно сказал:

— Ну, Федя, дерзай! Это и есть мельница!

— А где же трест?

— А где же ему быть, как не на мельнице? — удивился Гущин. — Мясотрест надо искать на мясокомбинате, а Мельтрест — на мельнице.

— Однако я не вижу, чтобы на этой мельнице что-нибудь мололи, — сказал Чащин, приближаясь к величественному дворцу.

— А кто тебе сказал, что тут должны что-нибудь молоть и перемалывать, кроме бумаг? Как только образовался трест, начальник первым делом выселил мельницу и разместил в здании свое управление, — хладнокровно пояснил Гущин. — Это обычно так и делается. Если завтра создадут фотографический трест, будь спокоен, лучшее ателье города сейчас же заберут под управление. Вон на кинофабрике как только прослышали о расширении плана выпуска картин, так ни одного павильона не осталось, все заняли под административные учреждения.

— А где же они муку мелют? Где картины та кинофабрика снимает.

— Не волнуйся! Построят новую мельницу и новые павильоны, — успокоил Гущин.

Тем временем они оказались в подъезде дворца.

В вестибюле здания раньше, по всем признакам, помещался погрузо-разгрузочный цех, так что в нем, несмотря на два десятка фанерных перегородок, пространства было столько, что посетители растерялись. Чащин обратился было за справкой к какой-то фигуре, но оказалось, что это чучело медведя, стоящее дыбом. Руководители треста, видимо, любили монументальность во всем. В другом конце этого зала-цеха виднелась вторая фигура медведя в сидячем положении. И Чащин невольно вздрогнул, когда эта фигура вдруг произнесла человеческим голосом:

— Ваш пропуск!

Тут посетители поняли, что перед ними страж порядка да еще в тулупе, и им стало холодно. В самом деле, все помещение цеха казалось промерзлым, словно за стенами и не было весны.

— Мы из газеты, — поторопился сообщить Гущин.

— Пропуск! — грозно повторил страж, похожий на медведя, и впечатлительному Чащину показалось, что медведь в другом конце зала откликнулся таким же рычанием.

— Служебный! — рявкнул тоном повыше Гущин и вынул из кармана какое-то удостоверение. Это слово оказало на стража волшебное действие, он тут же захрапел снова, и звук, похожий на шум вальцов, разнесся по всему залу.

— Видал? — хвастливо сказал Гущин, когда они миновали стража. — Безошибочное средство! Берусь с этим словом пройти через любую охрану.

— Он же нас не выпустит! — со страхом сказал Чащин. — Надо заказать пропуска!

— Вот чудак! — со спокойным превосходством все знающего человека произнес Гущин. — Он поставлен для того, чтобы не пускать внутрь! А о выходящих ему ничего не сказали. Если уж мы прошли, так выйти всяко сумеем.

С этими словами он зашагал вперед с такой уверенностью, будто держал в руках компас, показывавший не просто на север, а точно на то место, где находился начальствующий персонал этого тресто-мельничного заведения.

В самом деле, не прошло и трех минут, как они оказались на втором этаже, и, судя по тому, с каким изяществом был оформлен этот этаж, занимали его одни олимпийцы.

Здесь уже ничего не осталось от вальцового цеха мельницы, который находился когда-то на этом месте. Отверстия в потолке, из которых раньше в вальцы сыпалось зерно, угадывались только по тому, что там были вставлены ненужные для освещения плафоны из молочного стекла. Цех во всю длину был разгорожен коридором под мореный дуб, в котором были вделаны массивные двери с табличками черного стекла: «Начальник», «Заместитель», «Заведующий», и опять: «Начальник», «Заместитель», «Заведующий», и снова в том же порядке: «Начальник», «Заместитель», «Заведующий», так что на третьем повторении у Чащина зарябило в глазах. В конце коридора находилась еще более массивная дверь, на которой под самой огромной таблицей было написано самое скромное слово: «Секретарь». Сюда и направился Гущин.

— Нам же нужен директор! — попытался остановить его Чащин.

— Истинное величие отличается скромностью! — сказал Гущин и распахнул дверь.

Перед ними было продолжение коридора, где находился стол с пишущей машинкой и пятью телефонами, а по сторонам, как и во всем коридоре, — двери, только еще более массивные, как будто за ними находились великаны, для которых нормальные двери были малы. Справа на дверях висела табличка без указания должности, просто: «Трофим Семенович Сердюк», слева, на таких же дверях, — другая: «Семен Петрович Дюков». Девушка, сторожившая телефоны и машинку, замахала руками, как мельница, оберегая одновременно и ту и другую дверь: