Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу

— Здесь не то что в гостинице, — начал было Кип и выжидательно примолк, но сенатор продолжал шутить.

С соседних столиков Доносились голоса. Там вели беседу о Гитлере, о Муссолини, о коммунистической угрозе, об угрозе фашизма, об угрозе Джона Л. Льюиса. «До чего здорово, — думал Кип. — Никому до меня и дела нет. И о каких высоких материях тут толкуют». Спокойные голоса, непринужденные манеры, гладкие, холеные лица, уверенность, с какой держатся эти люди, — все ежеминутно убеждало его: вот мир, в который он мечтает попасть, а вовсе не в старую гостиницу с полоумным портье.

Он просидел за столом, сколько позволило время, и перед уходом снова помянул о своем беспокойстве из-за работы, предложенной Дженкинсом.

— Мне надо идти, — сказал Кип сенатору. — Он ждет вашего решения.

— Скажи, я хочу, чтобы он тебя взял, — ответил сенатор. — И не забудь о балете.

6

Он вернулся к гостинице. Сыпал снег, а он стоял на улице и смотрел на вход. Из дверей, пошатываясь, вышел человечек в длинном не по росту пальто и побрел прочь. Какой-то мальчуган запустил в него снежком. Кип медлил, стараясь подавить неприязнь, которую вызывало в нем это заведение. Засунув руки в карманы, он прогуливался туда и обратно, пока у него не замерзли ноги, и только тогда вошел. Дженкинс сразу же спросил:

— Ну, как ты теперь настроен?

— Да не знаю…

— Что сказал сенатор?

— К нему пришел епископ, и нам не удалось потолковать. Вообще-то он был не против, — ответил Кип, однако вид у него был встревоженный.

Дженкинс взял его под руку.

— Не обязательно тебе решать сию минуту, — сказал он. — Пошли, покажу, какую отличную комнату я хочу тебе дать.

В холле по пути к широкой некрашеной дубовой лестнице Кип то и дело останавливался у фото известных боксеров и призовых лошадей. Эти виды спорта его интересовали.

— Да, у нас тут спортивного люда хватает, тебе с ними будет хорошо, — заметил Дженкинс, будто угадав, что Кипу нравилось бывать в вестибюлях гостиниц, где в сезон скачек толпятся приезжие жокеи и тренеры с дальних ипподромов.

Комфортабельная комната на втором этаже, с модной мебелью, пушистым ковром на полу и двумя огромными зеркалами — совсем не такими представлял он себе номера в этой гостинице. Кип был поражен.

— Вот видишь, — сказал Дженкинс, — все отделано заново. По нижнему этажу не скажешь, что тут такие удобства. Ну как, нравится?

— Комната хорошая, — признал Кип.

— Она твоя, если захочешь. Ты тут побудь немного, осмотрись, а потом спускайся в ресторан, там эстрадную программу готовят, тогда и поговорим, идет? — Дженкинс сердечно пожал Кипу руку. А Кип, будто его внезапно втолкнули в клетку, смотрел, как тот прикрывает за собой дверь.

На фоне убогой обстановки гостиницы комната эта выделялась, как яркое пятно на невзрачном лоскутном одеяле. Из окна Кипу видны были вывеска дансинга и кегельбан. У бакалейной лавки посыльный укреплял на велосипеде корзину с покупками. «Это заведение на зверинец смахивает, — сказал он себе, — лучше уж туда устроиться, за медведями ходить. Уж там-то хозяин мне хоть клетку не предложит». Ему стало тошно. Неужели долгий путь, которым он с такой надеждой шел сквозь годы, привел его только в эту захудалую гостиницу для спортсменов?

В дверь постучали, кто-то громко спросил:

— Кейли, вы тут?

Коренастый мужчина с голым черепом, похожий на могучую обезьяну, вошел к нему и протянул руку.

— Стейнбек. — Голос у него был мягкий, приятный, лицо светилось искренним дружелюбием. Кип сразу проникся к нему симпатией.

— Босс велел привести вас в ресторан. И сперва с вами потолковать. Говорит, хорошую работу вам предлагает, а вы еще ломаетесь. — И Стейнбек засмеялся. Рассмеялся и Кип. — А чем плохо наше заведение? — спросил Стейнбек.

— Тут дело не в заведении, — как бы оправдываясь, ответил Кип, не желая, чтобы Стейнбек подумал, будто он имеет что-то против таких людей, как он. — Но если метрдотелем сюда возьмут меня, то заведение ваше действительно будет смахивать на зверинец. — Помедлив немного, он спросил: — Постойте, а вы знаете, кто я?

— Понятно, знаю. Вы Кейли.

— Так выходит, у вас тут всё бывшие герои ошиваются, вроде Билли-Мясничка, да старыми медальками позвякивают. Стало быть, и мне тоже придется свою медальку носить, арестантскую, да еще драить ее напоказ публике?

— Вон оно что, — протянул Стейнбек. Вынув из кармана горсть изюма, он подкидывал изюмину за изюминой и ловил их ртом. — Да плевать вам на это. Работа есть работа, разве не так? Я, к примеру, тренирую Дженкинсовых борцов. Я Страшила-Стейнбек, потрошитель. Если верить публике, я ребят наших и в пах пинаю, и глаза им выдавливаю, и уши отрываю, и руки ломаю. Выйду на ринг — зал улюлюкает. — Похожий на большого веселого ребенка, он улыбался от уха до уха. — А мне что? Мне платят, чтобы публике казался таким зверюгой. Ничуть это меня не трогает. Мне жену надо кормить, троих ребятишек. Оно вроде игры получается. Раз на хлеб этим зарабатываешь, отработай свое — и все дела.

Добрый нрав Стейнбека, его немудреное понятие о достоинстве, пожалуй, ничуть не страдали от шутовства, которым ему приходилось заниматься на ринге. Кипу стало стыдно: как он мог опасаться, что на него плохо повлияет обстановка в гостинице, где работает такой парень, как Стейнбек.

— Все зависит от того, как вот тут ты настроен, — сказал Стейнбек и постучал себя по лбу. — Хорошо ли тебе, плохо — все отсюда. Понятно?

Безграничная терпимость Стейнбека как бы распространялась и на Кипа. Да, он, Кип, бывший арестант, а Стейнбек — шутовской злодей, но это же одна видимость, только витрина. На самом деле они оба всего лишь двое подружившихся людей, которые вместе идут по коридору гостиницы и спускаются в ресторан.

Это был просторный новый зал, с отдельным входом из боковой улочки. В одном углу его громоздилась высокая пирамида сдвинутых столиков. Шла отделка стен и потолка, на котором маляры выписывали кистью дубовые балки, чтобы придать помещению вид старинной английской харчевни. Дженкинс сидел, откинувшись на стуле у эстрады в дальнем конце зала, и прослушивал исполнительницу блюзов. Певица, высокая женщина, то и дело капризно мотала головой и укоряла аккомпаниатора:

— Нет, нет, я же сказала: под конец быстрее. Тут переход: пам, пам, пам, пам…

Пока она яростно взмахивала рукой, Стейнбек и Кип сели рядом с Дженкинсом и тоже откинулись на спинки стульев.

— Ну так как? — спросил Кипа Дженкинс.

— Я все думаю…

— И что решил?

— Попробовал бы недельки две, — сказал Кип, считая, что такое решение всех устроит и к тому же он не свяжет себя окончательно.

— Отлично, — живо откликнулся Дженкинс, — этого мне довольно. Если ты через две недели не… — И тут он едва не поперхнулся, оттого что кто-то сзади хлопнул его по спине. Все обернулись. Позади них стоял Смайли из газеты «Ньюс», глаза его весело блестели.