Радость величиной в небо (сборник)

Все чаще Тамара поговаривала о разводе. В такие минуты Борис клялся, что закончит диссертацию и начнет «жить мудро». В самом деле, несколько дней пытался быть добропорядочным семьянином: вновь отделывал квартиру, переписывал давний «научный труд», ходил с сыном в зоопарк, помогал жене по хозяйству, попутно, чтобы ее задобрить и выразить «вечную любовь», рисовал ее портрет, посвящал ей стихи… А через неделю являлся домой поздно… с новыми головокружительными планами.

С годами Борис дошел до абсурда: утром сделает гимнастику, немного порисует, попишет, заглянет на пару строек, где числился сторожем, приедет на основную работу (в лабораторию института), через каждые полчаса устраивает перерыв – то забежит в библиотеку, то в спортзал…

А после работы отдаст дань накатанному маршруту: стадион, курсы, бассейн (нигде особо не задерживаясь), посетит джазовое кафе, шахматный клуб (новое увлечение) и партию зеленых (из патриотических чувств), ненадолго появится в семье, чмокнет жену в щеку, погладит по голове сына, проглотит ужин, покопается в радиосхемах, поиграет на трубе, одолжит велосипед у соседа – сгоняет к своим старикам, заодно в мастерской что-нибудь попилит, поколотит; вернет велосипед соседу, снова, для приличия, заглянет в семью, снова обойдет стройки – и все в сногсшибательном темпе, под несмолкающий джаз.

Однажды он пришел домой, но жены не застал. На столе лежала записка: «Я подала на развод. Выносить тебя больше нет сил. Ищи себе комнату. Мы с сыном пока поживем у моих родных. Не приезжай и не звони. При одном упоминании о тебе меня бросает в дрожь».

Чтобы глубже осмыслить произошедшее, Борис сходил в магазин за водкой (для него неожиданный поступок), а вернувшись, поставил печальную пластинку и долго рассматривал свою жизнь со всех сторон.

Он прекрасно знал: чтобы вернуть жену, необходимо резко измениться, и впервые всерьез решил расстаться с ореолом многоборца: запаковал прежнюю жизнь и все ошеломляющие планы в ящик и сбросил в пропасть. Но сделал это уже во сне.

Мост над обрывом

Вот колдовство воспоминаний – почему-то из, в общем-то безрадостного, послевоенного детства чаще всего вспоминается светлое. Конечно, нельзя из прошлого выбирать только хорошее, но попробуй не выбирать!

Тот мост был деревянный, с белесыми от времени, пружинящими досками и прогнившими, замшелыми перилами. По нему пролегала дорога из нашего поселка в город. С нашей, поселковой стороны настил моста лежал на склоне, поросшем кустами шиповника и медуницей, со стороны города мост упирался в красноглинистый обрыв. Внизу, вдоль обрыва, бежал еле заметный ручей, вспухавший только после продолжительных дождей; зато весной, когда солнце буравило заснеженный склон, ручей превращался в полноводный мутный поток, а под мостом, в узкости с наибольшей разницей высоты, бушевал настоящий водопад – гордость поселковых мальчишек. Обрыв был обращен к югу и находился под постоянным обстрелом солнечных лучей, а на дне оврага всегда стояла сырость; очевидно горячий и холодный воздух редко перемешивался, и на границе двух слоев возникал какой-то парниковый эффект, иначе трудно объяснить, почему шиповник распускался и плодоносил необычно рано, а медуница цвела по два-три раза в год.

Когда-то в овраге под мостом обитало множество куропаток. Птицы отличались добродушным нравом и доверчивостью – случалось, даже заходили во двор и клевали зерно вместе с курами, но постепенно их всех перебили – когда мы переехали в поселок, овраг населяли одни вороны.

Тот мост был для нас, мальчишек, постоянным местом встреч – идем ли в школу, направляемся ли в лес или на озеро – встречаемся у моста; и вечера проводили около него, вдали от родительских глаз.

Все мальчишки считали мост главной достопримечательностью поселка, излюбленным местом для игр, и только в меня он вселял страх – и потому, что выглядел слишком ветхим, и потому, что я от рождения боялся высоты. В то время я ни за что не отважился бы лететь на самолете, не катался в городском парке на чертовом колесе, а оказавшись в многоэтажном доме, держался подальше от окна. Я придумал определенное оправдание своей трусости – вывел что-то вроде научного положения о противоестественности всякой оторванности от земли. Кажется, я сделал это впервые в мире, но почему-то никто не оценил моего открытия.

Особый страх в меня вселяли мосты. Я никогда не видел, чтобы они рушились, но постоянно ожидал этих катастроф. И тот мост над обрывом не был исключением. Помню, мы прожили в поселке уже месяц, а я все не осмеливался его пройти – мне казалось, как только дойду до середины, он непременно затрещит, зашатается, и вместе с обломками я полечу вниз. Каждый раз, когда на мост въезжала машина или вступала лошадь с телегой, я ждал, что он вот-вот развалится. Когда мы ходили в лес за грибами, все ребята спокойно проходили настил, но я выдумывал смехотворные предлоги и лез через овраг. В конце концов эти увертки разоблачили и ребята стали откровенно смеяться надо мной; я остро переживал насмешки, но ничего не мог с собой поделать.

Однажды в поселок приехали отдыхающие из города, и вечером у моста появился новый мальчишка, долговязый, остроносый, с копной светлых волос. Его звали Колькой. Общительный Колька быстро вписался в нашу компанию, больше того, благодаря своей великолепной фантазии сразу выделился в лидеры. До него все наше времяпрепровождение сводилось к набегам на чужие сады, стрельбе из рогаток, писанию угрожающих записок пугливым старушкам и прочим бездарным проделкам (наших талантов только на это и хватало). Колька придумал массу интересных занятий: предложил перегородить ручей и в образовавшемся водоеме кататься на плоту, научил нас делать планеры и пускать их с обрыва – чей улетит дальше.

С появлением Кольки наша жизнь приобрела новый смысл; я даже подумал, что на свете и не может быть ничего более увлекательного, чем подобные занятия. Но вскоре Колька доказал – есть вещи намного важней.

Как-то я пошел в лес срезать прут для лука; преодолев овраг, прошел поле гречихи и очутился на опушке леса, где росли кусты орешника. Срезав самую гибкую ветку, я направился к поселку, по пути то и дело выгибая прут, представляя будущее оружие. Неожиданно около моста я увидел Кольку – он стоял перед этюдником на треноге и что-то рисовал, и был настолько увлечен, что не заметил, как я очутился за его спиной, а когда заметил, не удивился и сразу ввел меня в художническую атмосферу.

– Так, пространство обставили, накидали где что. Теперь схватим общую цветовую гамму, – пробормотал, давая понять, что воспринимает меня как соучастника творчества.

На картоне скудными изобразительными средствами, всего одной коричневой краской был нарисован обрыв, мост, наш поселок… Но тут же, размешав на палитре краски, Колька начал класть широкие яркие мазки, и на моих глазах рисунок расцветился, расплывчатые контуры приобрели законченные формы. Это было настоящее волшебство.

Кольку все больше охватывал азарт: словно фехтовальщик, он то делал выпад к этюднику и наносил кистью очередной мазок, то отскакивал и, наклонив голову, сосредоточенно рассматривал свое произведение, и все время морщился.

– Не то, не то, – бормотал и мучительно искал новые цветовые решения.

Наверное, все это длилось около часа, не меньше, но мне показалось – прошло всего несколько минут. Наконец Колька вздохнул, отложил кисть и устало произнес:

– Ну вот теперь вроде получилось, как думаешь?

Он хотел услышать отзыв о своей работе, но я не смог выразить восхищение – только кивнул и еле слышно выдавил:

– Похоже!

Через некоторое время я очухался, разговорился и как-то само собой у меня вырвались слова о том, что все же он, Колька, мог бы красить и поаккуратней. Окончательно придя в себя, я обнаглел и сделал Кольке критическое замечание по поводу его слишком разноцветных домов и невероятно огромных деревьев.

– Этого ведь нет, разве ты не видишь? – возмущался я.

– Так не бывает!

– Не бывает, – согласился Колька, убирая этюд. – Но ведь так красивей. Художник ведь не фотограф, он рисует так, как хочет чтобы было.

Он вскинул этюдник на плечо, и мы пошли к поселку.

– Представляешь, как было бы красиво, если бы дома в вашем поселке раскрасить в разные яркие цвета… И сараи, и заборы… Вот было бы весело!..

Тот огненно-памятный день стал значительным событием: предельно ясно Колька объяснил мне основы живописи и так сумел увлечь меня, что за разговором я и не заметил, как мы прошли мост.