Радость

После Спинозы пришлось ждать более двух столетий, прежде чем появился философ, который поставил радость в центр своего учения. Таким человеком был Фридрих Ницше. Вслед за Спинозой Ницше рассматривал радость как фундаментальный этический критерий, определяющий поведение человека. Как и Спиноза, Ницше рассматривал радость с сугубо имманентной точки зрения: радость не приходит со стороны, свыше или издалека. Она кроется в самом сердце человека. Ницше пришел к тем же выводам, что и Спиноза: радость – это жизненная сила, на которую необходимо опираться. Печаль, господствующая в мире, носит пагубный характер. Но, в отличие от Спинозы, Ницше не был догматическим философом. Там, где Спиноза создал рациональную систему, основанную на метафизике природы, попытке глобального объяснения мира, откуда вытекает его этика, Ницше отрицает любую метафизику и отбрасывает все философские системы. Он предпочитает прибегать к апориям, шоковым фразам. Он «расчленитель», наделенный талантом потрясающего писателя. Сила, равно как и слабость, Ницше заключается в резких, мощных, вызывающих беспокойство, но не всегда аргументированных и порой противоречивых – на что он отстаивает свое право – суждениях.

Ницше родился в 1844 году в Рёккене, в семье протестантского пастора. Свое учение он выковал как реакцию на политику церковных кругов своего времени, исповедовавших удушающую религиозную мораль, которая сурово осуждала инстинкты и желания, мораль, которая подавляла любую радость. Призвав на помощь иронию, Ницше бросил в лицо священников, пасторов и верующих это хлесткое обвинение: «А вы, если ваша вера дает вам блаженство, и ведите себя, как блаженные! Ваши лица всегда вредили вашей вере больше, чем наши доводы! Если бы благая весть вашей Библии была написана на ваших лицах, не пришлось бы вам так упорно требовать веры в авторитет этой книги: ваши слова, ваши поступки должны были бы сделать ее излишней, и благодаря вам постоянно должна была бы возникать новая Библия!» [12] Он подвергает суровой критике религию, эту «теологию печали». В религии он видит лишь мораль угнетения инстинктов, тела, желаний. Систему, которая помыкает нами и лишает возможности радоваться. Ницше занимает прямо противоположную позицию, призывая благоприятствовать тому, что он называет желанием силы, или импульсом инстинкта, – желанием, которое усиливает в нас жизнь и позволяет нам совершенствоваться.

12

Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое. II. 98.

Для Ницше принцип радости – это могущество и все, что увеличивает наши жизненные силы. Это утверждение жизни, попирающей смерть, здоровья, побеждающего болезнь, творчества, вытесняющего инерцию. Не вдаваясь, в отличие от Спинозы, в подробности при рассмотрении аффектов и желаний, Ницше прибегает к глобальному утверждению. Однако он остается приверженным той же фундаментальной идее, что и его предшественник: радость культивируется через работу над собой, через своего рода самотерапию, которой предшествует и которую сопровождает самонаблюдение. Но вовсе не для того чтобы подавить инстинкты, к чему призывает религия, а, напротив, чтобы утвердить все, что поворачивает нас лицом к жизни, любое желание, которое способствует нашему расцвету, нашему росту. Речь идет о том, чтобы научиться распознавать внутри себя многочисленные источники радости и помочь им развиться. Чтобы достичь этой цели, необходимо постепенно преобразовывать все наши желания, страсти, аффекты. Спиноза утверждал, что мы, освободившись от всех ограничений, познаем совершенную радость, радость свободного человека, которая является перманентной радостью. Ницше формулирует эту мысль по-другому. По его мнению, мы познаем Lust, «совершенную радость», когда достигаем полного согласия с жизнью. Когда мы безоговорочно принимаем жизнь, когда мы способны – и на этом он особо настаивает – сказать безусловное «да» жизни, в том числе ее негативной и неприятной стороне. Ницше подчеркивает, что христианство смиряется с трагическим аспектом жизни, и отвергает его патологическое видение, его догматы о необходимости страдать, чтобы удостоиться искупления грехов. Ницше изучал также и буддизм. Эту религию он упрекает в том, что она отвергает страдания и призывает усмирять желания. Ницше предлагает третий путь, средний между двумя первыми, – путь, заключающийся в принятии жизни со всеми ее страданиями. Он призывает сказать жизни «да», несмотря на все то, что может нас сковать, ранить, испугать. Это сакральное «да», абсолютное согласие, которое Ницше называет amor fati, то есть «любовь к судьбе» – любить все, что с нами случается, а не только терпеть. Для Ницше это условие абсолютной радости, столь отличной от иллюзорного счастья, предлагаемого религией. Действительно ли вы принимаете жизнь такой, какая она есть? По мнению Ницше, ответ будет положительным, если вы согласны прожить жизнь идентично ей. Он предлагает концепцию «вечного возвращения» в знаменитом 341-м параграфе «Веселой науки»: представим, что наша жизнь, такая, какую мы ее прожили в малейших деталях, бесконечно повторяется с теми же проблемами, радостями, встречами, болезнями. Если мы действительно пребываем в согласии с жизнью, том самом, которое открывает путь к чистой радости, мы примем это повторение, ни о чем не жалея.

Идея, что радость должна пронизывать все аспекты бытия, в том числе и страдания, является, вероятно, самым оригинальным вкладом Ницше в философию и отличает его от Спинозы. Однако Ницше сильнее, чем его предшественник, настаивал на связи между искусством и радостью. Он даже разработал своеобразную эстетику радости: благодаря творческим актам искусство является преимущественным опытом радости и дает нам модель успешной жизни, которая через перманентный процесс самотворчества позволяет превратить нашу жизнь в произведение искусства.

Анри Бергсон

После таких предвестников, как Спиноза и Ницше, по открытому ими пути пошел третий человек. Как и два его предшественника, француз Анри Бергсон, родившийся в Париже в 1859 году – он скончался в 1941 году, – может по праву считаться «философом радости». Но я охотнее назвал бы его «философом жизни» или «философом всего живого». Однако между этими тремя мыслителями существует непрерывная преемственность: все они говорили о жизненных силах и их проявлениях, о радости. «Природа подает нам конкретный знак, что мы достигли своего собственного предназначения. И этот знак – радость», [13] – писал Бергсон.

13

Bergson H. Op. cit.

В своей главной книге L’'Evolution cr'eative («Творческая эволюция») Бергсон защищает идею фундаментального закона жизни и эволюции, происходившей на протяжении миллионов лет. Он говорит о законе творчества. По его словам, жизнь существует, чтобы быть творческой. И радость тесно связана с творчеством, она является опытом достижений жизни. Когда жизнь удалась, когда она достигает того, для чего была предназначена, мы проникаемся радостью. Когда в жизни не везет, мы погружаемся в печаль. В качестве примеров Бергсон приводит творческие акты: художник, создающий произведение; глава предприятия, успешно реализовавший сложный проект; мать, дающая жизнь ребенку и любующаяся его улыбкой. Бергсон утверждает, что не только улыбка вызывает радость матери, но и тот факт, что она подарила жизнь, сотворила ее. Точно так же глава предприятия радуется не только полученной прибыли, но и тому факту, что он создал динамично развивающееся предприятие.

Бергсон, как и Спиноза, считал, что утверждение жизни способствует появлению радости. У Ницше же он заимствовал концепцию главенствующей роли творческого процесса, изложив ее в собственном виталистическом понимании. И напротив, Бергсон критически относился к тому, что Спиноза называл пассивными радостями, радостями воображения, не связанными с творческим процессом. По его мнению, это были не подлинные радости, а наслаждения, которые, разумеется, могут быть интенсивными, но не заслуживающими благородного названия радости. Радость связана с завоеванием жизни. Наслаждение же в эволюционном процессе жизни связано лишь с необходимостью выживания. Именно потому что мы находим в этом наслаждение, мы поддерживаем в себе жизнь, едим, размножаемся, существуем. Бергсон писал: «Наслаждение – это уловка, выдуманная природой, чтобы заставить живое существо сохранять жизнь. Оно не указывает, в каком направлении должна развиваться жизнь. Но радость всегда свидетельствует о том, что жизнь удалась, что она завоевала территорию, что она одержала победу. Любой большой радости присущ победоносный акцент». [14]

14

Ibid.

Глава 3 Пусть радость цветет

Радость – это сила. Культивируйте ее. [15]

Далай-лама

Радость не навязывает себя, ее необходимо пригласить. Невозможно вдруг приказать себе стать радостным. Никто не обладает властью над этим чувством, которое появляется только в тех случаях, когда для этого возникают определенные условия. В следующих главах мы рассмотрим, как можно достичь активной и перманентной радости через процесс освобождения и общности, рассоединения и воссоединения. Но можно ли способствовать появлению глубоких радостей, пусть даже скоротечных, через умонастроение и специфическое поведение? Можно ли создать климат, который позволил бы радости возникнуть и расцвести? Как утверждает писатель Матьё Теранс, «радость не возникает по собственному желанию. Она не появляется по принудительному решению, по указке. Следует как чумы бояться тех, кто продает рецепты радости. Радость требует благоприятного климата, умонастроения, схожего с состоянием благодушия. Благоприятный климат благоприятствует самому себе». [16]

15

M'ediations quotidiennes du Dala"i-Lama. Pocket.

16

Terence M. Petit 'Eloge de la joie. Folio, p. 23.

Действительно, мне удалось констатировать, что существует умонастроение, некое количество установок, видов поведения, которые позволяют нам создать благоприятную для появления радости почву. На некоторых из них я остановлюсь более подробно. Но, разумеется, к этим установкам можно добавить и другие: внимание, присутствие, медитация, доверие и открытость сердца, благожелательность, бескорыстие, благодарность, настойчивость в усилии, уступка, плотские утехи.

Внимание

Внимание – это прежде всего то, что позволяет нам быть связанными со своими чувствами. Очень часто мы поглощены многочисленными повседневными хлопотами, и наш перегруженный мозг делает нас невнимательными к тому, что мы переживаем. Мы работаем, думая о посторонних вещах, например об ужине или ближайших выходных. Мы готовим еду, но наши мысли обращены к папкам, лежащим на письменном столе. Мы гуляем, но наши мысли витают далеко. Но если мы любуемся пейзажем, думая о еще незаполненном полисе социального страхования, то очень мало шансов на то, что мы проникнемся радостью!

Радость часто провоцируется чувственным опытом. Если мы смотрим на тот же самый пейзаж, обращая внимание на гармонию форм, на перспективу, на цвета, свет, запахи, шум (или тишину), мы можем – ибо ничто нельзя гарантировать – почувствовать, как нас охватывает радость, поскольку красота природы трогает нас до глубины души. Именно так рождались самые большие радости, которые я пережил в своей жизни. Когда я прогуливаюсь, мои чувства пробуждаются. Я наблюдаю за солнечным лучиком в подлеске, за волнением океана, за перспективой, случайно открывающейся во время похода в горах. Смотреть, слушать, дотрагиваться, чувствовать, вкушать – это прежде всего то, что располагает к радости, дает ей возможность про явиться. Почему? Потому что, когда мы внимательны, мы, слушая, ощущая, созерцая, позволяем нашим чувствам переполнять нас. Мы находимся здесь и сейчас. Я часто слушаю музыку, когда работаю или занимаюсь другими делами. В эти моменты сила звуков редко вызывает у меня какие-либо эмоции. Но, к счастью, у меня бывает возможность полностью сконцентрироваться только на музыке. И тогда я, закрыв глаза, в темноте наслаждаюсь «Большой мессой до минор» Вольфганга Амадея Моцарта, The Lamb Lies Down on Broadway группы Genesis, Miserere Грегорио Аллегри, Songs from a World Apart Левона Минасяна, «Вариациями Голдберга» Иоганна Себастьяна Баха, Tubular Bells Майкла Олдфилда, Corpus Christi II Логоса, «Кёльнским концертом» Кита Джаррета и многими другими произведениями. Я позволяю музыке проникнуть во все мое естество. А порой музыка рождается во мне.