Радуга 1

Макс работал почему-то в отделе кадров, нес дежурства, ходил на совещания и как можно безболезненнее пытался избегать неформального общения с коллегами. Видимо, его академическое образование наложило вето на настоящую милицейскую работу с поимкой преступников, ночными засадами под косыми осенними дождями, перестрелками и самбистскими единоборствами против «жигановских» финок, возвращениями в казну государства украденных миллионов, «бандитскими пулями» из-за угла. Дальше папок с делами личного состава его не допускали, хотя он и сам старался никуда от своего отдела не удаляться.

Иногда, когда становилось очень погано от увиденного и услышанного в стенах их славного заведения, он мечтал, что после получения диплома не вернулся домой, а поехал куда-нибудь, например, в Тольятти. Работал бы там на автогиганте каким-нибудь мастером, в свободное от работы и недополученной вовремя зарплаты время занимался бы туризмом. Ходил бы по маршрутам, ночевал в палатке, встретил бы хорошую девушку Веру, женился бы и приобрел к свадьбе однокомнатную квартиру. А ко дню рождения дочки Катеньки поменял бы работу на более стабильную в немецкой кампании. Немецкий-то Макс знал отлично, проведя все сознательное детство в старой доброй ГДР. Эх, была бы жизнь!

Но природа естества не терпит условностей, поэтому он довольствовался тем, что есть: новыми погонами старшего лейтенанта за выслугу лет, кривыми ухмылками в лицо настоящих профессионалов и злобным шепотом в спину остальных прочих «коллег». Однажды случилось очередное дежурство, навевающее всегда воспоминания о былой армейской службе с нарядами по роте. Ничего особого, просто еще одна ночь вне дома, но именно в тот субботний вечер прапорщицко-сержантский состав, обозленный по причине загубленного выходного дня, устроил для себя развлечение. Кто-то из них ездил в патрулях по городу, кто-то реагировал на звонки граждан, разруливая бытовуху и мелкое хулиганство, но ближе к часу ночи они подтянулись к «управе». Улов в камеры предварительного заключения был вполне приличен: пьяные и трезвые граждане были вынуждены коротать эту ночь за решеткой.

Но крепким самоуверенным парням из патрульно-постовой службы было скучно. Они выпили полагающиеся по «закону» двести грамм водки на рыло и начали учить жизни незадачливых постояльцев казенного дома. Учеба, как известно, лучше усваивается, если ее вбивать через голову, почки, печень и прочие болевые точки. Макс к своему стыду научился не обращать внимание на подобные проявления лояльности органов правопорядка в отношении беспечного и наивного гражданского населения.

Но тут какому-то особо активному экзекутору из числа сержантов пришла на ум великолепная идея: пригласить разделить веселье дежурного старшего лейтенанта. Водка есть, закуска — тоже, студент пединститута прикован наручниками к решетке. Дубинка ждет крепкой руки.

— Эй, старлей, хватит читать литературу на враждебном языке! — широкомордый и плосколицый сержант с засученными рукавами, вошедший в дежурное помещение, казался почему-то бойцом «Галичины» в разгаре карательной операции. — Пошли с мужиками выпьем, а то сидишь тут, как неродной. Мы же все-таки — одна команда, мы — власть! Законная!

Макс отложил на стол немецкий детектив, которые он время от времени почитывал, чтоб не забыть язык, и посмотрел на вошедшего. Ему стало тошно.

— Сержант, вы свободны. Прошу покинуть дежурное помещение, — сказал он и снова взялся за книжку.

— Да ты чего, старлей! — сержант почему-то не спешил ретироваться. Ох, не напрасно он сюда явился! Рано или поздно репутация «кадровика» должна была сыграть против него если и не шутку, то вполне жесткий игровой период, а, может быть, еще и овертайм. — Ты что — брезгуешь нами? Да мы за тебя на «земле» кровь проливаем, пока ты тут книжки свои перелистываешь!

— Ну да, чужую кровь завсегда легче проливать и, даже, приятней! — ответил Макс, совершив явную ошибку: нельзя беседовать по-человечески с тем, кого презираешь. Невольно становишься с ним на одну ступеньку.

— Что? — заорал сержант, точнее — водка в нем. На его крик к дежурке стянулись строгие товарищи. Они не имели никаких злобных намерений, они всего лишь захотели увести от греха подальше своего сослуживца. Но тот, ощутив за плечами поддержку коллектива, точнее — стаи, взвился, как пламенный революционер перед кулаками-оппортунистами.

— Чмо штабное! — заорал тот громче прежнего. — Шкура! Да я бы тебя в тюрьму! К пидерам!

Почему-то правило хорошего тона во всех ментовках всех стран угрожать задержанному применением к нему мужеложства. Такое ощущение, что менты об этом только и думают. Макс был с огульными обвинениями не согласен. Категорически. Однажды в Советской Армии он частенько выслушивал оскорбления от быдловатых воронежских и тамбовских сержантов и прапорщиков. Но тогда он был рядовым, да к тому же «молодым» по сроку службы. Теперь он уважал себя несколько больше.

Макс встал из-за стола, вытащил из кобуры табельный «макаров» и наотмашь приложился стволом по плоскому лицу беснующегося сержанта. У того сразу из разбитого носа обильно потекла кровь, разжиженная алкоголем.

— Да ты чего, старлей? — возмущенно взвыло сразу несколько голосов. У каждого пэпээсника, конечно, был свой родимый укороченный автомат «Калашникова», холимый и пестуемый. Но за ним еще надо было бежать, а главное — целить из него в офицера, чуть отделенного от них весом погон.

— Ну-ка вон отсюда, уроды, — чуть ли не ласково сказал Макс и метким ударом ноги достал пах кровоточащего сержанта. Тот пинок воспринял болезненно: схватился обеими руками за причинное место, завыл по-кошачьи, и рухнул на грязный пол. К такому обращению он не привык. Сам бить — пожалуйста. Но, чтоб его — за что?

Макс перехватил пистолет в левую руку, показав всем присутствующим, что снял ствол с предохранителя, правой зацепил сержанта за шиворот и поволок за собой в сторону камер. Личный состав за спиной конфузливо и озабоченно переглядывался.

В камерах народ тоже притих, даже самые буйные пьяные прекратили петь свои заунывные заклинания: «козлы, волки позорные» и тому подобное. Опытные сидельцы разом заскучали. Им яснее, чем кому бы то ни было, вырисовалась перспектива из обычных задержанных превратиться в свидетелей. И это их очень не устраивало: как стало уже доброй традицией, государство живых свидетелей не жаловало.

Макс, на минуту освободив воротник полностью подавленного сержанта, вскрыл одну их камер, втащил туда совсем парализованного мента, запер за собой решетчатую дверь по выходу и сказал:

— Рождество, задержанные. Получите подарок.

Потом повернулся к прочим, тем, что с погонами на плечах:

— Кто сунется в камеру — застрелю. Ясно?

Никто не ответил, переводя взгляд друг с друга на старлея с пистолетом в руке.

— Вам не понятно приказание старшего по званию? Кто-то имеет что возразить дежурному по роте?

Несмотря на то, что Макс нечаянно ошибся, применив все-таки армейскую терминологию, прочие сержанты и прапорщики согласно закивали головами, некоторые даже попытались приложить руку к срезу своего головного убора.