Радуга Над Теокалли

— Ты хороший воин, но я не на твоей стороне…

— Я служу своему народу.

— Ты знаешь, что это губительно для твоего народа! И ты сам можешь погибнуть в этом бессмысленном походе!

— Мой долг — служить интересам Анауака.

— Послушай, Амантлан, ты же умный человек. Тебя не страшат жрецы, ты имеешь власть над людьми. Над тобой только тлатоани! Почему ты не выступишь против безумия?!

— Сейчас ты призываешь меня к бунту…

— Да, если от этого зависит моя жизнь и твоя!

— Замолчи. Я выполню свой долг, каким бы он не казался безумным и безнадежным. Я никогда не изменю своему народу, как, впрочем, и ты. Даже здесь в Теночтитлане ты всегда останешься женщиной из племени майя.

— Что же делать мне, если ты не вернешься!

— То, что я тебе сказал… Как странно. Ты уговариваешь меня изменить моему народу, но не задумываешься над тем, как же мы все будем жить, если я позволю себе такую слабость! А ты смогла бы жить с человеком… с изменником?..

— Почему ты говоришь об измене? Решение начать войну с народом майя — ошибка, и ты сам её признаешь. О каком предательстве или измене идет речь?! — Об измене нашим богам. Ты ведь до сих пор поклоняешься своим богам, и я тебе не запрещаю. Так почему же я не должен придерживаться ритуалов, священных для меня?

— Потому что ты не такой как все!

— Сомневаюсь. В чем-то, может быть, но я всегда был, есть и буду ацтеком, которого чужие боги не интересуют, и я отдам свой долг тому, чему меня научила моя мать. Поэтому, раз боги требуют — я должен выполнить их желание. Пусть хоть в этом я буду преданным верующим.

— Амантлан, я не могу поверить, ты топчешь тот хрупкий мир, который мы смогли построить!

Он остановился и перестал теребить свое ожерелье на груди, уверенными шагами подошел к жене, ласково привлек её к себе и задумчиво, с легкой грустью сказал:

— Я могу пообещать тебе, только одно, что бы ни случилось, ты всегда будешь в моем сердце, Иш-Чель. И я сделаю все, чтобы вернуться назад, к тебе.

Ласковые руки гладили её по плечам, отдавали тепло и нежность, а горечь от приближающейся разлуки делала эти ощущения более острыми и желанными. Иш-Чель готова была так простоять с ним вечность. Она каждой клеточкой своего тела ощущала его любовь к ней. И с диким, первобытным ужасом осознавала, если с ним что-то случится, в её жизни никогда не будет мужчины, способного так её любить. А без этой безграничной любви и доверия, которые теперь были между ними, ей просто не выжить. Она знала, что окажется в пустыне без огненного вихря чувств, которые рождал даже его мимолетный взгляд. Равновесие, длившееся больше года, не могло быть вечным, но построенное на любви и уважении, оно выдерживало житейские бури и только крепло. Иш-Чель не хотела потом собирать его осколки и хоронить, то, что так долго строила.

— Ты не сможешь разлюбить меня так быстро… Я вернусь и снова докажу свою любовь…

После этих слов он со страстью увлек её в мир, принадлежащий только им. Солнце еще не встало, когда он покинул спящую жену и ушел в казармы к ягуарам. Амантлан не хотел видеть её глаз при расставании, он прекрасно понимал её чувства, они раздваивали его, заставляли мучиться.

Всю дорогу на юг он изнурял себя и воинов быстрым темпом движения, нагружал дополнительными обязанностями, освобождая подчиненных, только бы не оставаться один на один с тяжелыми мыслями о последствиях, которыми грозил закончиться поход.

Сколько его людей не вернется?

Об этом ему было даже страшно думать…

А бессмысленность их гибели тяжким бременем ложилась на сердце, и сжимало его жесткой рукой, едва он встречал довольный и горделивый взгляд какого-нибудь юнца, отправившегося завоевывать славу и почести, как он много лет назад. Обычно из новобранцев в жесткой сече не выживал никто, а в этой не было шансов даже у ветеранов.

Жрецы на привалах сновали между кострами и своими призывами постепенно воодушевляли воинов, разжигая в них огонь горячего фанатизма. Скоро Амантлан не мог уже без дрожи смотреть в глаза своим людям — в них горел яркий огонь веры. Его люди готовы были к бою и жаждали смерти, они уже не задумывались о том, что дома их ждут такие же женщины и дети, над которыми уже вознеслись их тяжелые палицы.

Они хотели убивать. Они жаждали крови, реки крови… Умыться ею, вознося молитвы к богу Уициллопочтли, богу южной земли, богу солнца и войны…

Теперь он был один. Страх закрался в его душу и леденил кровь. Он хотел бы ощущать тот же прилив бодрости и энергии, которые дарили жрецы воинам, всегда сопровождавшие его армию, но сейчас он был одинок, и это угнетало.

Он, словно, шел по обочине, в стороне от своих людей, которых объединяла одна общая цель, и ощущал себя изгоем. Хотя, это было и невозможно, потому что вся огромная человеческая масса подчинялась малейшему его желанию, все распоряжения выполнялись мгновенно, а он не мог произнести того, что было для них всех единственно правильным. Его бы не поняли, одурманенные травами, постоянно подбрасываемыми жрецами в питье, обкуренные табаком, его воины, они видели другую цель. И их она не страшила, она стала смыслом их движения, которое он, Амантлан, все больше и больше ускорял.

Неотвратимость трагедии, которую он предвидел, заставляла его желать быстрого свершения. В конце пути он уже не понимал, чего хотел больше: победы или поражения, только гордый дух победителя поддерживал в нем силы, чем еще больше распалял ненависть к собственной раздвоенности.

Долг сохранить живых людей, не подвергнув сомнению, непобедимость ацтеков, брал над ним верх, заставляя разум и честность отступать…

И сожалеть о том чувстве уверенности, граничащей с безумной храбростью, бывшей его спутницами всегда и везде.

Сомнёния, терзавшие его день и ночь, расступились, едва они пересекли прозрачную границу майя и оказались в полном окружении.

Вспоминая этот поход, он часто задавал себе один и тот же вопрос, не было ли это результатом его метаний? Но тогда, он четко отдавал себе отчет о происходящем — они шли сражаться и вновь подтвердить звание непобедимых воинов, воинов страны Анауак, и дать богам пищу, чтобы мир не умер, чтобы жизнь продолжалась.

Их окружили, как только они вышли к реке. Его огромная армия шла быстрым темпом, абсолютно не растягиваясь на маршруте, именно это и спасло жизнь тем немногим, которые смогли выбраться из страшного ада, в который их послала вера в богов и любовь к войне.

Воинственный дух, подпитываемый жаждой крови, воодушевил воинов, и ацтеки бросались на превосходящих численностью воинов майя, с отчаянностью, которая заставляла усомниться майя в том, что они смогут их легко одолеть.

Скоро их ряды стали заметно редеть, а ацтеки бросались на противника, размахивая своими палицами с обсидиановыми вставками, совершенно не чувствуя усталости. Казалось, что победа может быть достигнута, но подошли свежие силы отрядов Кокомо. И вот тогда каждый воин ацтеков понял, что их просто истребляют.

— Амантлан! Это же просто избиение… Нас перебьют как кроликов! — подбежал к нему Рык Ягуара, который был настолько перемазан чужой и своей кровью, что только голос остался его. Он лихорадочно размахивал своим ножом, с надеждой заглядывая в глаза своему другу, надеясь, что, у всегда предусмотрительного Амантлана, припасено что-то, что может всех их спасти.

— А ты ожидал, что это будет прогулка за очередной данью?! — огрызнулся Амантлан, внимательно наблюдая, как лавина майя накатывает на его отряды, защищающие центр, то там то здесь мелькали яркие перья воинов-орлов, но их становилось все меньше. Как ни странно, но большей частью в живых оставались именно молодые воины. Это даже в какой-то мере на краткий миг позабавило вождя, но голос друга требовательно вернул к действительности: