Радуга

Чудные имена никого здесь не удивляют, как не интересует и телесная оболочка: ведь находясь в стадии до-рождения, человек имеет весьма условную внешность, возможно, абсолютно не совпадающую с его реальным земным обликом. Все особи находятся на одном уровне физического и психического развития, что соответствует примерно тридцати одному году человеческого возраста. Видимо, тот, кто создавал эту программу (интересно, кто он?) посчитал, что тридцать один – самый продуктивный возраст в жизни человека, неподвластный пагубному влиянию внешних факторов и защищенный от вредного воздействия изнутри, как то: меланхолия, перепады настроения и т.д. Каждый может назваться любым именем или даже словом, которое ему нравится – а от настоящего человеческого имени его отделяют годы, века, тысячелетия. Тут есть Стол, есть Кнопка, Жером, Хуанита, Экскаватор. Вот и Анхесенпаамон – чем не имя? Просто пересидела девушка в Древнем Египте, копаясь в своей родословной.

Один раз Боб даже подошел к ней и, не зная, как познакомиться, долго молчал, стоя рядом. Обсуждать эмоции было не принято, так как считалось, что до рождения никаких эмоций быть не может, а говорить о работе – скучно. Анхесенпаамон сама первая спросила его:

– Ты где родишься?

– В Москве, – это Боб знал точно.

– И я в Москве, – поддержала разговор египтянка.

– А… я думал, в Александрии. То есть в Каире, – среагировал Боб.

Анхесенпаамон фыркнула.

– Египтянином был только один мой предок в семьдесят первом колене. Он много путешествовал, судьба забросила его в Иудею, он женился на местной девушке и остался там. А остальные мои родственники совсем из других мест.

– Понятно. – Подобные истории про своих неугомонных предков Боб и сам мог рассказывать сотнями. Где только их не носило! И в пещерах каменного века, и в древнем Риме, и по средневековой Испании, и при дворе Наполеона…

– Красивое у тебя имя, – нашелся он наконец.

– Спасибо, – оживилась Анхесенпаамон. – Это в честь царицы. А ты скоро родишься?

Вопрос был дурацкий. Кто ж его знает, скоро ли? Два дня пройдет или двадцать веков? Обычно людей вызывали на рождение неожиданно. Если в программе все сложилось, если подходили нужные сроки, если не вмешивался кто-то посторонний… Если, если, если… Но все же у многих это получалось! Значит, существовала надежда.

Боб ответил тоже по-дурацки:

– Более-менее скоро. Вот только решу пару проблем…

– И я, – подхватила собеседница. – Мне тоже надо кое-что доделать.

На этом, собственно, их разговор закончился, потому что оба внезапно почувствовали угрызения совести от того, что работа простаивает, и поспешили каждый в свой кабинет. Но все равно поболтать было приятно.

ХХХ

В тот день все шло отвратительно. С самого утра беспокоила обстановка в Австро-Венгерской империи: императрица Елизавета, известная всему миру как Сисси, дольше обычного занималась утренним туалетом и грозила нарушить планы Боба. Свои роскошные, длиной до пят, каштановые волосы императрица холила и лелеяла и считала их главным украшением двора, если не страны. На мытье головы у нее уходил, как правило, целый день, на обычную прическу – не менее двух часов. В свите Елизаветы, насчитывающей около тысячи человек, состояли специальные служанки, приставленные заботиться о ее волосах. Пока несколько женщин, вооруженных специальными приспособлениями, наводили красоту на сиятельной головке, Сисси не теряла времени даром: сидя перед большим зеркалом в своих покоях Хофбургского дворца, она читала, изучала иностранные языки и даже писала стихи. Дар стихосложения, прославивший Елизавету среди ее подданных, хоть и был благом, но часто мешал сосредоточиться и вводил в меланхолию. Вот и сейчас мелькнувший в воображении образ чайки полностью переключил внимание поэтессы с урока греческого языка на материю более призрачную.

«Я – как чайка над волнами» – произнесла императрица. – Мятущаяся душа … и море…» – Здесь она застряла, мучительно пытаясь поймать ускользающий образ. Учитель греческого языка, с томиком Гомера в руке, почтительно ждал, замерев за маленьким столиком подле красы и гордости Австро-Венгрии. Императрица повторила строчки про волны, но, видимо, чайка уже улетела, захватив с собой подходящую рифму. Это необыкновенно расстроило Сисси. Она была несчастна в браке с безмерно любящим ее императором Францем Иосифом или предпочитала думать, что несчастна. Действительно, о каком счастье может идти речь, если юную девушку, почти ребенка, выдают замуж в шестнадцать лет, заставив дать клятву, о которой она потом всю жизнь жалеет? Что может дать ей супруг, с головой погруженный в дела своей страны, называющий себя «первым чиновником», что в его понимании означает работать с пяти утра до поздней ночи, устраивать аудиенции для сотни человек за день, вникать во все проблемы с редкостной дотошностью и абсолютно непонимающий собственную жену? А эти балы, бесконечные приемы, дворцовый этикет! И почему женой Франца Иосифа не стала ее старшая сестра Хелена, как оно и было изначально запланировано? Зачем угораздило императора влюбиться в нее, Елизавету, и взвалить на нее непосильное бремя монаршей жизни?

Утешение Сисси искала в занятиях конным спортом, гимнастике (что было новым в то время) и сочинении стихов. Однако, все это не давало ей полного успокоения, и она часто грустила. Вот и сейчас, расстроившись, она нашла, что прическа вышла неудачной, и заставила служанок все переделывать. Елизавета, надув губки, размышляла над своей несчастной судьбой, совсем забыв об учителе, застывшем в ожидании знака продолжать урок.

Пока императрица предавалась печальным мыслям, Боб нервничал и дергался перед экраном. Пошел уже четвертый час марафета, совмещенного с занятиями греческим – рекорд, ранее невиданный. Если через несколько минут учитель не выйдет из дворца и не попадет под фиакр – случится непоправимое. Знатная итальянская прапрапрабабушка Боба умрет через полтора десятка лет в родовой горячке, унеся с собой также жизнь младенца, и никто не сможет им помочь. Никто, если только не окажется во Флоренции знаменитого доктора, спасшего многих умирающих и безнадежных; того доктора, который, много лет назад будучи студентом, в Вене оказал первую помощь бедняге, попавшему под фиакр; того доктора, который в начале своей карьеры сомневался, стоит ли ему избрать медицину делом своей жизни, но отбросил колебания после чудесного выздоровления раззявы-учителя.

Боб прекрасно понимал, что загнать учителя под повозку было делом первостепенной важности. Но, сидя во дворце перед хмурой и прекрасной Сисси, учитель терял время, и белый конь, предназначенный для него, вполне мог промчаться мимо. Надо было срочно воздействовать на Сисси и заставить ее спровадить учителя как можно скорее. И Боб избрал правильный путь. Чем пытаться напрямую воздействовать на императрицу и побуждать ее к конкретному действию (а какая это мука – рыться в мозгах у неврастенички!), он решил действовать мягко и ненавязчиво – через вдохновение. Это сработало.

Рифма, ускользнувшая от Елизаветы, внезапно вернулась. За ней пригрезился новый образ, другая красивая фраза, и вот стих уже обрел очертания и мелодию, зазвучал, разлился морской волной. Сисси схватила бумагу и принялась судорожно записывать льющиеся строки, забыв обо всем на свете, равнодушная к прическе и к людям вокруг.

Я – чайка над морем,

Лечу на просторе,

И море меня согревает волною.

К свободе и воле

Стремлюсь я в неволе,

Грущу, проклиная тяжелую долю…

Сисси писала, охваченная внезапным приступом вдохновения, а Боб ликовал: скоро она отпустит учителя, так как сегодня ей будет уже не до греческого…

Боб так обрадовался своей удаче, что позволил себе пятиминутный перерыв и вышел подышать свежим воздухом. В саду было, как всегда, тепло, комфортно и пустынно. Лишь вдалеке маячила одинокая фигурка, вышагивающая по дорожке взад-вперед. Боб пригляделся: ну конечно, Анхесенпаамон! Его, что ли, поджидает? Да нет, глупости.

Родственница фараонов, похоже, была рада встрече. Нет, рада – не то слово, радоваться здешние люди не умели. Скажем так, ей было приятно встретить знакомого.

– А у меня проблемы, – с ходу заявила Анхесенпаамон. – Кошка разлила молоко.

– Какая кошка? Какое молоко? – не понял Боб. Насколько он знал, животные в округе не водились.

– Рыжая кошка. Зовут Буся. Прыгнула на стол, разлила молоко 12 августа 1932 года, оно попало хозяйке на праздничное платье… Столько мороки теперь из-за этого платья… Прямо не знаю, что делать…

– Надо нейтрализовать кошку, – разумно предложил Боб.

– Ну да, а как? – уныло отозвалась представительница древней цивилизации. – Кошкина голова – дело темное. Кто ее разберет, зачем она на стол прыгнула. Может, голодная была, или из вредности… Мотив непонятен.

– А заставить хозяйку переодеться пробовала?

– Исключено. Это – единственное выходное платье, а ей предстоит важная встреча.

Анхесенпаамон совсем поникла духом. К счастью, Боба посетила очередная гениальная идея:

– Собаку не пробовала?

– Как это – собаку?

– Ну, собака, лает на кошку, кошка убегает, залезает на дерево… И молоко цело. А с собаками договориться значительно проще.

– Верно, – просияла Анхесенпаамон. – Спасибо. Так и сделаю.

Никому другому Боб не стал бы помогать. Таковы правила – заботься только о своем рождении, иначе опоздаешь, потеряешь, упустишь возможность. Помогать другим – значит, вмешиваться в чужую судьбу, а тут дай бог в своей разобраться. Но египтянку было жаль – очень уж она хрупкая, беспомощная, наивная. Словом, женщина, которую хочется защищать. Интересно, в земной жизни она будет такой же воздушной, сероглазой, темноволосой? А вдруг родится кособокой, с бельмом на глазу и вреднючим характером? Нет, отмахнулся Боб, не может такого быть. Это было бы слишком несправедливо.