Радужная вдова
Шрифт:
Но это уже вообще какая-то мистика.
И если Прима сегодня вспоминал о любовно-криминальных романах, то теперь в пору было говорить о романе ужасов.
А это уже полный идиотизм.
Да, вопросы, вопросы…
И как сейчас были нужны дополнительные свидетельские показания Наталии Смирновой, просто по той элементарной причине, что теперь Прима находился в полной уверенности, что их такой откровенно-доверительный разговор не был до конца откровенным. И что-то очень немаловажное Наталия Смирнова все же утаила.
В тот момент, когда зазвонил телефон, Прима вдруг понял, что
– Прима слушает.
– Товарищ подполковник, он появился снова.
Связь была внутренней, и Прима знал, кто с ним говорит, – сейчас смена старшего лейтенанта Козленка. Прима сглотнул тяжелый ком, подступивший к горлу.
– Кто? – глухо спросил он, уже зная, что ему ответят, и теша себя слабой надеждой, что, быть может, он ошибается.
– Железнодорожник, – быстро произнес лейтенант Козленок. – Только нашли. Молодая женщина. На вид не старше двадцати пяти. У железнодорожной ветки. Недалеко от главной магистрали.
Что-то в голове Примы задрожало, и сквозь бархатное шуршание в мозгу прозвучал голос: «Наталия. Наталия Смирнова».
Снова тяжело сглотнув и чувствуя, что язва сейчас начнет разъедать его внутренности, Прима произнес:
– Личность установлена?
– Нет.
– Цвет волос?
– Что?
– Цвет волос. Шатенка? Блондинка? Брюнетка?! Меня интересует цвет волос, Козленок.
– Не знаю, товарищ подполковник. Сейчас выясним. Сейчас устанавливают личность. Выясним.
– Так выясняй быстрее, мать твою! – сорвался Прима и с трудом поборол желание расколотить эту белую трубку об стол. Что-то поднялось у него внутри и… отпустило. Эта ватная сосущая вялость в желудке вдруг прошла.
– Есть, товарищ подполковник. Сейчас все выясним. Повисите, пожалуйста, на связи. – Голос Козленка прозвучал не то что испуганно, а как-то ошарашенно.
Наталия Смирнова была шатенкой. Но могла перекраситься в блондинку или брюнетку. Могла сделать с собой все что угодно. И зря он наорал на Козленка.
Прима неожиданно вспомнил то, что ему поможет немного больше, чем цвет ее волос. Одну маленькую деталь.
– Послушай, Козленок, не серчай.
– Я и не серчаю, товарищ подполковник.
– Выясни, есть ли у нее над губой на левой щеке родинка.
– Что?
«Сукин ты сын, дурак дураком, – подумал Прима, – мудила гребаный, а я перед ним извиняюсь. Хотя ладно, напугал парня, старый черт».
– Родинка. Маленькая родинка на левой щеке, примерно в полутора сантиметрах от губы вверх и чуть в сторону, – примирительно сказал Прима и неожиданно добавил: – Она делала ее очень привлекательной.
– Пара минут, товарищ подполковник, сейчас все выясним. Цвет волос и родинка.
«Почему «делала», – подумал Прима, – почему я сказал «делала ее очень привлекательной»? Взял ее и похоронил. Может, это совсем не она».
Прима тер переносицу и чувствовал, что впервые за две последние недели сосущая, усталая боль в районе желудка прекратилась. Совсем, совсем все это никуда не годится.
Только бы не она.
Той, которая там лежала мертвой, уже
все равно, но только бы она не оказалась Наталией.А потом Прима услышал то, от чего его спина похолодела и мурашки забегали по коже.
– Товарищ подполковник, слушаете?
– Да!
– Она шатенка. Волосы – стрижка каре. А про родинку пока сказать ничего не могу. Еще парочка минут… Товарищ подполковник, у нее вся левая щека порезана. Множество порезов и колотых ран. Поэтому нужна еще пара минут, чтобы выяснить насчет родинки.
– Хорошо, – отозвался Прима; рука непроизвольно сжала телефонную трубку, потом хватка ослабла. Что ж, Прима умеет ждать. И он будет ждать еще пару минут. Даже несмотря на то что сейчас они покажутся вечностью. Даже несмотря на то что порезанной оказалась именно левая щека.
Чей-то большой ум решил поиграть с ним?
– Кто ты такой, – прошептал Прима, глядя в темноту, в сумеречную зону, сгущающуюся за кругом света от настольной лампы, – что тебе надо? Зачем ты пришел?
2. После бойни
Голоса…
Голосов было множество. Одни дружелюбно смеялись, другие звучали строго, но не враждебно. Потом голоса пропадали, и он снова куда-то плыл, а дальше все растворялось и, наверное, не было ничего, а потом голоса возвращались. Они говорили о чем-то хорошем, о чем-то светлом, словно он снова попал в детство и просто спит, пробуждается, и это какой-то праздник, день рождения или Новый год, а родители шепчутся, пряча под его подушку подарки…
Этого человечка давно нет, он куда-то делся, наверное, сбежал с этими дружелюбными голосами, а Игнат остался один. Он взрослел, становился мужчиной и почти не вспоминал того, кого окружающие называли маленьким Игнатом Вороновым.
Потому что Время Мужчин очень сильно отличается от Времени Детей. Как отличается ощущение счастья от отсутствия этого ощущения. Счастье – это слишком большая роскошь, чтобы его можно было позволить себе во Времени Мужчин. Но только эти дружелюбные голоса говорили, казалось, что-то совершенно противоположное. А потом он снова куда-то провалился…
И вдруг один из голосов словно зашуршал, стал звучать гораздо грубее, и боль в области груди сделала тело весомым и придавила его к земле.
– Сестра, по-моему, он… Сюда скорее! – прозвучал этот голос, знакомый голос. – Он приходит в себя. Скорее!
Боль в груди, знакомый голос, просто боль…
Игнат Воронов открыл глаза. Окружающее еще какое-то время дрожало, а потом картинка настроилась и вещи совместились. И все вокруг оказалось незнакомым.
– Очухался, брат… Привет тебе. Можно сказать – с возвращением.
– Где я? – промолвил Игнат.
– Теперь уже на этом свете.
– Лежите, лежите, все хорошо, не пытайтесь подняться. – Медсестра склонилась к нему.
Игнат перевел взгляд – на соседней койке сидел Лютый.
Игнат смотрел на Лютого, пытаясь понять, почему тот весь в белом, а затем, словно силясь что-то вспомнить, произнес:
– Киллеры! Где они?
– Лежите, лежите…
– Хэ, это было вчера, – голос Лютого прозвучал очень горько, – теперь все уже…
– Почему ты весь в белом? А… бинты…