Раиса, Памяти Раисы Максимовной Горбачевой

– Родители не жалели, что у них только один ребенок?

– Мне об этом они не говорили. Когда я была маленькой, то очень долго лет до 13 - просила их о братике или сестренке.

– Сколько тебе было, когда ты родила первого ребенка - Ксюшу?

– 23 года. Поскольку я просила родителей очень долго и безрезультатно, то второго ребенка - Настю - рожала сознательно, по плану. Свою мечту воплотила сама. И счастлива, что у меня две дочки.

– Отец сейчас как-то примирился с тем, что остался один?

– Вряд ли он когда-нибудь примирится. Но он сильный человек. Сильный в смысле терпимости к жизни, к ее испытаниям и невзгодам. Вспомните, когда общество раздиралось крайностями, легче всего ему было встать на сторону одной из этих крайностей. Встать - и все! Так сказать, возглавить войско. Но какое же надо иметь мужество и сильный характер, чтобы остаться между ними - между ярыми коммунистами, которые хотели все сохранить, как было, и такими же ярыми демократами, которым хотелось разрушить все, что было. Вспомни, как кричали: "Ах, он такой нерешительный, слабохарактерный!" Видно, думали, что если топнуть ногой, стукнуть кулаком, посадить кого-то в тюрьму, то будешь выглядеть как самый сильный. Конечно, у многих в кумирах был Сталин - прямо скажем, очень "сильная личность". А то, что отец не хотел насилия, крови, он боялся (да, боялся!) причинить незаслуженную боль людям - разве это слабохарактерность?

– Ощущает он себя "жертвой" демократии?

– Он - реформатор. Сначала их превозносят, затем клянут и уже потом осмысливают заслуги, каются за свои проклятия. Или не каются. Хотя на самом деле эти покаяния уже никому не нужны. В том числе и отцу. У меня был недавно разговор, человек мне сказал, что очень хорошо относится к моему отцу, любит и уважает его. Несколько лет назад этот человек писал и говорил совсем другое, причем в самых резких выражениях. Я сказала: "Спасибо вам, но это уже не имеет никакого значения. Потому что то, что вы раньше писали об отце, читали миллионы читателей (помнишь тиражи газет во времена перестройки!). А сейчас вы это говорите лично мне. Дело уже сделано". Хотя сейчас я думаю, что я поступила не по-христиански, ответив столь резко.

– Отставка отца тебя обрадовала или огорчила?

– Сначала было тяжело, не столько из-за отставки как таковой, сколько из-за того, как это все происходило. Потом я вздохнула свободно. Сейчас, когда меня приглашают выступить на телевидении, дать интервью, я не иду, не хо-чу. Не потому, что стесняюсь или мне нечего сказать, - это смешно. Просто я слишком дорожу своей свободой, я себя комфортно чувствую, когда на меня не реагируют на улице, когда я могу общаться с кем хочу и где хочу без участия посторонних.

– Тебе видятся какие-то ошибки, которые сделал отец?

– Не хочу и никогда не буду судить его, искать ошибки. К тому же всегда было и есть так много желающих обсудить его ошибки - зачем же и мне пополнять их ряды?

– Вы дома обсуждали ситуацию с Татьяной Дьяченко, когда она стала советником своего отца-президента?

– Обсуждать не обсуждали. Но мне всегда было ее жаль. Знаю по своей маме, сколько домыслов, обвинений, поклепов... при том что мама никогда не вмешивалась ни в кадровые, ни в политические решения, даже напрямую не участвовала в политической жизни... Только за то, что открыто была рядом со своим мужем, мама расплатилась своим здоровьем... Я не раз думала: неужели рядом нет человека, который бы Тане подсказал, что это не нужно?

– Как повели себя люди, которые окружали отца в Кремле, клялись в верности, преданно смотрели в глаза? Вы больно ощущали их предательство? Или были уже ко всему готовы?

– Во-первых, даже из тех, кто окружал в самом Кремле, далеко не все предали. Многие остались с нами, и мы продолжаем идти по жизни все вместе. А так... Были и большие разочарования, и масса мелких. Это известный факт: одно дело - ты во власти и облеплен толпой алчущих, и другое дело - вне ее. Кстати, это проявляется не только у нас, это почти "общечеловеческая ценность". Такова уж человеческая природа. Правда, в других странах это менее заметно: действуют соответствующие законы, правила, в том числе и правила хорошего тона.

Да, у нас были разочарования, но хорошо, что это случилось. Это процесс очищения, внутреннего раскрепощения. Когда вся эта "околовластная" шушера отвалилась, остались те, кто искренне привязан к нам и кто нам дорог. Какая разница, их 30 тысяч, или 30, или даже 3 человека? Важнее, не сколько их, а какие они. Потом десятки тысяч людей с разных концов планеты поддерживали нас морально. Среди близких мне людей меня постигло только одно разочарование. А среди тех, кто окружал родителей, естественно, больше. Мама все эти предательства пропускала через свое сердце, очень переживала. Нет, не потерю власти, а многосерийную человеческую подлость. Сама-то она была искренним человеком.

– Судьба чему-то учит? Стал ли отец в чем-то разборчивее?

– Чего уж сейчас быть разборчивым? Он не у власти. А то, что ему присущ неистребимый оптимизм, в том числе и в отношениях с людьми, то это так.

– Мне кажется, интеллигенция - да и не только она - пережила три этапа отношения к Горбачеву. Сначала были за него, потом против него и за Ельцина. Теперь за то, за что ругали, снова начинают ценить.

– Сейчас мне уже все равно. Когда-то мне очень хотелось, чтобы оценили то, что он сделал. Теперь для меня главное - дети, семья, дом, память о маме, поддержка отца.

– На тебе всё держится?

– Отец - наш главный стержень. Я хочу, чтобы ему удалось сделать то, что он задумал, чтобы был здоров. Я уже переболела поиском справедливости в жизни... Оценят - хорошо. Не оценят - потом оценят.

– Ира, я знаю, что ты развелась с мужем.

– Да, я развелась. В то время не хотела еще и этим досаждать родителям. Все могло быть использовано против отца, и я боялась сделать родителям больно. У меня был долгий, мучительный процесс принятия решения о разводе. Точку поставила старшая дочь, ей было тогда 15 лет, она сказала: "Если не разведешься - я уйду". Я поняла, что мой ребенок мне дороже, чем любые другие соображения. Но все равно так переживала, что похудела до 45 кг, бесконечно принимала таблетки. Потом, когда развелась, сразу набрала вес, по-моему, даже похорошела. И подумала: какой же глупой я была! Да кому какое дело!

– Скажи, Ира, а теперь... Неужели одна?

– Замуж пока не вышла. Думаю, что вряд ли это случится, хотя зарекаться не буду. Два человека соединяют свои судьбы тогда, когда они не представляют жизни друг без друга. Как только исчезает эта ежедневная потребность в другом человеке - я считаю, что честнее и лучше для обоих - развестись. Не мучить ни себя, ни детей. Если бы у меня перед глазами не было таких глубоких, сильных отношений, как у родителей, может быть, я бы и примирилась. Ведь как только люди не живут! Такой же союз, как у моих родителей, брак от Бога, это, видимо, редкость.

– А терпела-то чего?

– Сама себе удивляюсь. Наверное, потому, что нас так воспитывали. Если муж - то уж до гроба. Издержки прошлого? Не знаю.

– Снится мама?

– Почти каждую ночь. Может, снится потому, что мы не поговорили как следует на прощание. Она ведь была в коме. Дома, там, где она сидела за обеденным столом, за ее спиной стоял столик. Сейчас на нем - ее портрет, маленькая иконка Святой Раисы и живые цветы. Каждый день мы зажигаем свечку. Мы не тронули ничего в ее кабинете. Вещи раздали, но не все. Оставили ее любимые и те, которые особенно любил папа.